От детинца к Кромному городу тянутся мощённые тесовыми плахами и круглым лесом улицы. На улицах, что ближе к детинцу, заборы всё больше высокие, за ними, что ни двор, хоромы просторные, затейливой резьбой украшены. Это усадьбы вотчинных бояр да новгородской знати.

Подальше, на концах, живёт беспокойный, своенравный люд, мастеровой народ. Немало хлопот доставляет он боярам и купцам. Чуть что, бьют в вечевой колокол. И на вече нередко спор кончают силой. Сходятся конец с концом и бьются не на живот, а на смерть, решая «Божьим судом», кто прав, кто виноват…

В один из первых зимних дней, когда мороз сковал твёрдой коркой лужи, из Твери в Новгород, спасаясь от ордынцев, прискакала с детьми тверская княгиня Настасий, а с ней архимандрит Алексий.

В Грановитую палату на совет пришли архиепископ Василий, посадник с тысяцкими, родовитые бояре, сотские да канчанские старосты. Долго думали, рядили, принять ли под защиту Новгорода или не принять тверскую княгиню с архимандритом, и порешили: архимандриту Алексию приют в Великом Новгороде дать, а княгине с детьми в городе оставаться нельзя, дабы не накликать на себя гнев князя московского. А ордынцам архиепископ Василий предложил послать дары да дать им откуп.

- Это, - сказал он, - отведёт угрозу от Великого Новгорода…

Надумал совет, и вече постановило…

Миновал месяц. Уехала в Псков тверская княгиня с детьми, ушла к себе орда. Вернулся в Москву князь Иван Данилович. И как ни в чём не бывало стоит господин Великий Новгород, красуется.

На Холопской улице, рядом с церковью Демьяна, рубленая изба кузнеца Вавилы. Она перекосилась и почти по крышу вросла в землю. Небольшое волоковое оконце сиротливо смотрит на прокопчённую сажей, крытую дёрном кузницу. Её хозяин стучит молотом с утра до ночи. Ему надо отдать долг боярину Захарьину. Который год рассчитывается, а проценты растут. Ну да не он один такой!

Вот и сегодня, давно уже полдень, а Вавила ещё и не обедал. Он не торопясь прошёл от наковальни к горну, поковырял кочерёжкой в прижухлых углях, качнул подвесной мех. Уголь закраснел, синеватое пламя выбило наверх.

В широко распахнутую дверь заглянул сосед, кожевник Касьян:

- Здорово, кум.

Вавила повернул к нему заросшее, прокопчённое лицо, сказал охрипшим голосом;

- Зайди, Касьян.

Касьян стряхнул снег с латаного нагольного полушубка и, потопав лаптями, сел на чурбак. Вавила подал ему грубую мозолистую руку, присел рядом.

- А слышал ли ты, кум, как обошли нас бояре на совете господ? - спросил Касьян, глядя в глаза кузнецу.

- Ты о чём речь ведёшь? - не понял молчаливый Вавила.

- Гм, да о том, что деньги, кои собирали, чтоб от ордынцев откупиться, только на нас разложили. Бояре ни гривны не дали!

- Ты, кум, откуда про то слышал? - не поверил Вавила.

- Да о том седни весь Плотницкий конец говорит. Да не токо Плотницкий! Я был и на Козьмодемьянской улице, у церкви Козьмы, там люд собрался, о том же говорят. Сказывают: «Надобно вече бить…» Да вот чу! Кажись, загудело.

Над Новгородом поплыл звон многопудового вечевого колокола. Вавила накинул полушубок и как был, без шапки, выбежал во двор. По Холопской улице спешил люд. Кто-то крикнул:

- Пойдём, Вавила, на Ярославов двор, послушаем!

Вавила и Касьян пошли следом. Народ шёл со всех сторон. Вот, важно выпятив грудь, идут бояре Захарьин и Ларионов. На обоих собольи шубы, высокие бобровые шапки. В руках отделанные серебром посохи. У Захарьина борода лопатой. Спесиво поджав губы, он слушает Ларионова. Тот басит:

- С нашим посадником ныне всякое жди. Силы у него в руках нет, то и страшно. При нужде на какого князя он обопрётся? На тверского? Так он сам у нас защиты искал. Одно остаётся, бить челом князю литовскому, чтоб прислал нам своего посадника. А нынешнего из города прогнать…

Вавила и Касьян обогнали бояр, и последнее, что расслышал кузнец, как Захарьин просипел:

- Гедимин с чернью совладает. А то ишь как? Нынче-то чернь в колокола бухает…

На Ярославовом дворе собрались кузнецы и плотники, гончары и кожевники, торговый люд и бояре. Всё шумело и переговаривалось.

На помост взобрались посадник и тысяцкий. На минуту толпа смолкла. Воспользовавшись тишиной, посадник громко провозгласил:

- Господин Великий Новгород, дозволь начать вече?

- Начинай! - крикнул Вавила вместе с другими.

- О чём говорить будет люд новгородский, пошто вече скликали, нам того неведомо! - Посадник поклонился на все четыре стороны, стал лицом к Параскеве Пятнице. Из толпы полетели злые выкрики:

- Неведомо?

- А ведомо, что нашими деньгами от ордынцев откупились?

- Обманом живете!

Стоявшие неподалёку от Вавилы и Касьяна бояре Безносов и Якушкин заорали:

- Облыжные слова!

- О долговых листах лучше помыслите!

- Ныне не о долге разговор, - перекричал их стоявший рядом с Вавилой Касьян. - И вече к тому не сводите! Хитрость ваша нам ведома!

В толпе богатых гончаров рассмеялись:

- Хитрость не без ума! И тебе ума занять бы не грех.

- Посадника места лишить! - просипел неожиданно боярин Захарьин. - Кланяться князю литовскому!

Ему возразили:

- Великий Новгород не кланяется.

- Москве поклониться, а не иноземцам! - заорал что было мочи Касьян. Его поддержали кузнецы, кожевники и другая чернь.

Посадник пытался утихомирить толпу. Какой-то кожевник влез на помост, оттолкнул его. Бородатый гончар ухватил кожевника за ноги, стащил вниз.

Молчаливый Вавила, к удивлению Касьяна крикнув: «Бей бояр!» - ударил боярина Якушкина.

На Вавилу налетели гончары.

Кто-то закричал:

- Бей гончаров! Пусть не держат руку бояр!

- Жги долговые листы!

Кузнецы с кожевниками двинулись на гончаров. Те, вперемежку с боярами, отходили к мосту.

Неожиданно на помощь гончарам встал торговый Словенский конец.

Тогда в драку вмешался Плотницкий конец. Размахивая дубинками, плотники погнали купцов по улицам.

Гончары с боярами перешли на западный берег Волхова, встали стеной по ту сторону моста. В руках у бояр оказались мечи и сулицы, у гончаров - палки и рогатины.

Бояре кричали:

- Суньтесь-ка, мы вас угостим!

В ответ им чернь Неревского и Плотницкого концов размахивала дубинками и отодранными от заборов шестами. Кто-то из кузнецов попытался перейти замерзший Волхов. Тонкий лёд не выдержал, проломился. Кузнеца вытащили. Вавила протиснулся вперёд:

- Что стали, ломи их!

Кто-то из боярской кучки пустил стрелу. Касьян упал, обливаясь кровью. Вавила бросился к нему, стал на колени, затряс безжизненное тело. Толпа взорвалась, с криком «круши бояр!» двинулась на мост. Бояре и гончары попятились, дрогнули. Но тут навстречу черни с крестом в руках, в полном облачении выступил архиепископ Василий с попами и дьяконами.

- Утихните, братие! - призвал архиепископ, обращаясь то к одной, то к другой стороне. - Не допускайте усобицы! Не лейте крови христианской!

Вавила выкрикнул:

- Бояре, владыка, кровь пролили! Касьяна убили!

- Они Литве надумали кланяться!

- Просить у Москвы посадника!

- Литовского всё одно прогоним! Пусть бояре и не помышляют!

Архиепископ поднял руки. Взмахнули, как крылья птицы, широкие рукава чёрной сутаны, и постепенно стихла толпа по обе стороны.

- Пусть будет, как Бог велит! Попросим себе посадника у великого князя московского, - медленно, будто раздумывая, произнёс архиепископ.

С криком «попросим! поклонимся!» расходился народ.

Пришёл ноябрь-грудень. Огородил снеговыми сугробами деревни и сёла. Завьюжил метелями, занёс дороги…

По бездорожью, прочищая санному поезду путь, добирались до Москвы новгородские выборные. Бояре ехали не сами, а с челядью. Та вся конно и оружно. Смотри, мол, Москва, и мы не лыком шиты.