– Этих обормотов с собой возьми, – кивнул на застывших столбами Хапа и Хаппара воевода. – Заодно обучи их, а то уж отцы их приходили ко мне, жаловались, что растут никчемными придурками. Все мысли о бабах да о сладостях, причем о первых только мысли. Хорошо хоть к вину пока не пристрастились. Идти в Хурнай следует скрытно, к примеру, как бы по торговым делам. Сейчас отправляйтесь в казарму, получите деньги, одежду, довольствие. Товарец какой-нибудь, из того, что помельче, чтобы за коробейников сойти. Потом к пристани. В полдень намешский купец пойдет вниз по реке, будет предупрежден. Осядь в Хурнае, внимания к себе особо не привлекай, но жди.

– А когда дождусь? – спросил Эпп.

– Убивать всех, – процедил чуть слышно Квен. – С остальными, если не срастется, Пустота пусть разбирается, а этого Лука надо убивать. Как только увидишь, так сразу и убивать. В спину, в лицо, стрелой, мечом, копьем, как угодно, но чтобы наверняка. В толпе, один на один, днем, ночью, в постели, за столом в гостях хоть у самого урая Хурная, все равно убивать! Но будь осторожен, Данкуй тут настоящего отца парня разыскивает, за ночь, я думаю, в этом деле не продвинулся, но кое-что успел раскопать об отце названом, об этом самом Куранте. Правда, все на уровне слухов, но порой и слухов достаточно. Возможно, что этот самый Курант не просто слепой циркач. Есть отголоски, что не гнушался и воровством, просто не попадался никогда. Не то что водичку не замутил, даже ног не замочил. Если действительно те дела, о которых я думаю, на нем, то не бедный он человек, совсем не бедный.

– Так чего ж он в циркачах? – выпучил глаза Эпп.

– А кем еще ему быть, чтобы ни под какого арува не попасть? – нахмурился Квен. – Или у него есть ярлык вольного всадника? Да, почтения к циркачам нет, но так и к луззи никто их не причисляет. Свобода! Живи где хочешь, езжай куда хочешь. Для вора лучше и не придумаешь. Ты о другом думай. Если он богат, значит, есть где ему укрыться, есть. Так что поброди по Хурнаю, ожидая гостей, присмотрись. Может быть, там его берлога? Но сберегайся. Он ведь и кровь пустить был горазд. Очень возможно, что за последние несколько лет немало ловчих спровадил в Пустоту. Это уж я сам чую. Срастается так вроде. Понятно?

– Понятно, – хрипло ответил Эпп. – Выходит, убивать надо этого… Кира Харти? А эти?

Старшина глазами повел в сторону молодцов.

– Дело сделаешь, мне они побоку, – понизил голос Квен. – На сталь их не бросай, но и от схватки не удерживай. Больно дорогую цену мы можем заплатить. Я бы сейчас собственными руками сотню ловчих обезглавил, если бы это беду остановило. Или ты думаешь, Харкис рубили из-за прихоти какой?

– Значит, если не справлюсь, этим, – старшина коснулся вздувшегося рукава, – не обойдусь?

– Не обойдешься, – кивнул Квен. – Но и на хорошую порку тоже не рассчитывай. Пагуба наступит, Эпп.

Красноватое солнце только начало подниматься, поэтому дозорный клана Смерти не сразу разглядел вспышки на ближайшей сигнальной вышке, подобные которой тянулись от Хилана по главным трактам, охватывая изрядную часть Текана. Он привычно сдернул чехол с начищенной поверхности и отсигналил, что готов принимать сообщение. Дело было не только привычным, но еще и легким: день – значит, не надо разжигать костер, солнце на востоке, да еще и пока что не так высоко, – значит, можно обойтись одним зеркалом, а не двумя, а тем более тремя. Дозорный вытянул из ящика восковую дощечку, чтобы выцарапать на ней полученное сообщение, но почти сразу забыл о ней. Вспышки хитро отраженного солнечного луча несли не слишком приятную весть. Дозорный отсигналил, что сообщение принято, и побежал вниз по ступеням башни. Через пять минут урай клана Смерти назвал три имени – одно женское и два мужских: Хурта, Игай, Заманкур, – а через час три лучших воина клана покинули Сакхар. Верхом на выносливых гиенских низкорослых лошадках они двинулись по дороге в сторону Хилана. Хрупкая на вид, подтянутая черноволосая девушка с тонким лицом. Веселый, подставляющий ветру гриву кудрявых волос широкоплечий молодой мужчина. И седой, сутулый, бородатый, но все еще крепкий старик. Почти две тысячи лиг. Две недели пути, чтобы загнать лошадь, три недели, чтобы сберечь ее.

В полдень, когда солнце поднялось в зенит и казалось не просто мутным красным пятном, а вознесенным в небо пламенем, копыта коней застучали и на той дороге, которая вела в никуда. Трое всадников появились прямо из багровой стены. Затрещали размалываемые черными подковами кости. Заблестели на солнце под бархатистой шкурой мускулы огромных коней. Затрепыхались на ветру черные плащи. Трое всадников, которые вроде бы не имели ничего общего с людьми, приближаясь к крайнему дозору, обретали их черты с каждым шагом. Когда всадники остановились возле костра, они уже были почти обычными воинами, пусть ужас и охватывал всякого, взглянувшего на них. Их доспехи были скрыты плащами, но на груди каждого висел знак Пустоты – бронзовая табличка с двенадцатью отметинами по сторонам ее, словно циферблат часов, часовщик которых не затруднил себя устройством механизма и стрелок. Один из двух дозорных поднялся, потому что второй от страха потерял сознание, взял в руки тяжелый кувшин и поднес его первому всаднику, которым был гигантский, в два раза тяжелее обычного воина, мужчина с низким лбом, короткими волосами и глубоко посаженными глазами на квадратном лице. Он отпил воды и гулко произнес свое имя:

– Ваппиджа.

Следующей глоток воды сделала женщина. Она была полегче первого всадника, но не уступала ему в ширине кости и могла бы уничтожить самую ушлую торговку хиланской водяной ярмарки одним взглядом. На вид ей было лет пятьдесят, хотя ее рыжеватые волосы своей густотой сделали бы честь и молодке. Но больше от молодки у этой всадницы не было ничего. На широком лице царила скука и равнодушие.

– Суппариджа, – вымолвила она, глотнув воды.

Третий всадник на фоне первых двоих казался худощавым подростком, хотя вряд ли уступил бы статью самому крепкому воину клана Смерти. У него было бледное, почти белое лицо, зачесанные назад с высокого лба вьющиеся темные волосы и совершенно пустые глаза. Такие пустые, что казалось – их нет вовсе.

– Хантежиджа, – чуть слышно прошептал он после глотка, но этот шепот показался дозорному громче самого громкого крика.

Всадники развернули лошадей, поскакали к воротам Сакхара, но внутрь города-крепости не вошли. У первой же угловой башни, не перекинувшись ни одним словом, они разъехались в стороны. Гигант направил лошадь в сторону Туварсы, от которой начинался приморский тракт к Хурнаю через Ак, женщина свернула в сторону Кеты, через которую можно было попасть на развалины Харкиса и в Парнс, а всадник с пустыми глазами направил коня к Хилану через Ламен.

– Ну пошла забава, – рассмеялся дозорный, выплеснул остатки воды в лицо бесчувственному напарнику, поставил кувшин и смочил мокрыми ладонями лысину с едва различимым крестообразным шрамом. Потом поднял лицо к красноватому небу и с блаженством закрыл глаза. Затем негромко и радостно прошептал:

– Скоро. Скоро Пагуба.

Если бы Курант оказался поблизости, да волею Пустоты получил бы обратно свои глаза, он не поверил бы им. Его бывший напарник, чье имя странно совпадало с именем клана Смерти, за десятилетия нисколько не изменился.

Петух прокукарекал еще раз, но его повторный клич застал Лука уже на ногах. Еще не открывая глаз, он мгновенно представил себе громоздкое, сложенное из тяжелых бревен здание трактира, вспомнил расположение лестниц и коридоров и отметил, что при удачном стечении обстоятельств может убраться незамеченным из владений Арнуми и Нигнаса множеством способов. Или их меньшим количеством, если стечение обстоятельств окажется неудачным. Курант учил этому Хараса, Харас учил Лука. Правда, не только этому.

Главной наукой, которую вдалбливал в головы приемных детей Курант, было другое – в мире, полном несправедливости, не стоит рассчитывать на снисхождение богатых и благородство сильных. В свою очередь и сильные, и богатые не должны рассчитывать на покорность и беспомощность оскорбленных ими. Зло должно караться злом, оскорбление или смерть – смертью. Но воздаяние за совершенное зло не должно падать на невинного. Родные негодяя – невинны. Слуги негодяя – невинны. Конечно, если не засвидетельствовано иное. Поэтому, если цирковые ловкачи наказывали за спесь или жестокость какого-нибудь богатея, лишали мерзавца дорогих его сердцу богатств, они, к примеру, делали все, чтобы тот никогда не заподозрил в краже домочадцев и челядь. Но ни единого раза им не приходилось проникать в богатый дом только с целью наживы. Воровство было способом наказания, но не его целью. И если какой-нибудь арува наказывался за издевательства над бесправным луззи, последний вполне мог рассчитывать наткнуться на собственном участке или в угольной яме, в которой он собирался обжигать уголь, на кошелек с изрядным количеством монет. В этом деле Курант был последователен так же, как в деле мести. Другой вопрос, что циркачи не разыскивали обиженных и несчастных, чтобы взять их под опеку. Они устраивали представления, колесили по дорогам Текана и занимались только тем, с чем сталкивала их судьба и что ранило их сердца. Месяцами труппа Куранта могла странствовать по городам и деревням, не преступая законов Текана, пока какой-нибудь негодяй, вовсе не обязательно из числа богатеев или спесивой знати, не увеличивал на их глазах количество несправедливости под небом Салпы. Вот тогда приходило время иных забот, и, если Харас, Лук и Нега вступали на нелегкий путь воздаяния за совершенную кем-то пакость, они становились такими же умелыми и непревзойденными преступниками, как и артистами. Так или иначе, но благодаря их искусству немало мерзавцев теряло не только присутствие духа. А некоторым, оказывается, пришлось расстаться и с жизнью. Правда, до случая во дворе хиланского кузнеца Лук и Нега могли об этом только догадываться.