Колонный зал Дома союзов еще жил перерывом. Люди рассаживались по местам, переговаривались. Стоял мерный, театрально однообразный гул. Чистый хрусталь люстр скользко просвечивал ледяной пустотой. Позолота и гладкая полировка белого мрамора тревожно контрастировали с багряной обивкой партера. Постепенно гул умирал, накапливалась в зале тишина. Одна за другой бесшумно смыкались огромные двери. Сорогин, пощелкав ногтем в микрофон, басовито и в то же время как-то по-домашнему поинтересовался у зала:
— Ну что, товарищи, накурились?..
По залу накатисто, волнами, разошелся шум.
— Вот и хорошо, — сказал министр. — Шумят — это, значит, не спят. Самое время продолжить работу нашего актива… — Он сделал паузу, пережидая оживление, и объявил: — Слово — главному инженеру комбината «Полярный» Кряквину Алексею Егоровичу!.. В настоящее время он исполняет обязанности директора комбината.
Кряквин размашисто шел к трибуне. Все в нем сейчас подобралось. Краем уха он услышал азартную реплику:
— Держись, Егорыч! — и подумал, не оборачиваясь, что это, наверное, кто-то из своих…
Отсюда, с трибуны, ладно просматривался весь зал, окаймленный сверкающей колоннадой… И лица, лица, лица… Знакомые и незнакомые совсем… Из министерства, главка, с родственных предприятий… Эти лица выражали сейчас разное: спокойное, вежливое внимание; внимание действительное; внимание, наработанное за многие годы участий в подобных совещаниях; внимание, смешанное с любопытством — мол, давай, давай… поглядим, что ты за птица; внимание, граничащее со сном: веки опущены, ладонь подпирает лоб, и так далее…
— Товарищи![3] — твердо сказал Кряквин и невольно прислушался… Динамики, скрытно расставленные по залу, усилили его голос, а колонны, как бы оттолкнув его от себя, возвратили назад, к трибуне. — Я, может быть, необычно начну свое выступление. Не с подробного, как это у нас все еще принято, перечня фактов и цифр, говорящих, какие мы хорошие, как много у нас чего доброго сделано и что мы еще собираемся сделать, так сказать, в шесть раз лучше… Я сознательно, а следовательно, и ответственно нарушаю эту традицию, надеясь на то, что присутствующие здесь… — Кряквин коротко глянул в сторону Сорогина, — ведь одна отрасль и, стало быть, в курсе того, что у нас хорошо… Я вообще считаю, что говорить о хорошем можно только тогда, когда уже нечего говорить о плохом. За хорошее, если уж оно действительно стало хорошим, люди уже поборолись… Хорошее настоящее — не тормоз. Жизнь-то ведь вроде не останавливается от того, что она делается хорошей? Нет… И что-то я не очень себе представляю сегодня, ну, скажем, примерно вот такую вот сценку… Заходит к врачу человек… Здоровый, ну, как, скажем, штангист Василий Алексеев… Раздевается и говорит: «Посмотри, дорогой, какой я красавец!..» Думаю, что от подобной жалобы… в кавычках естественно, у врача того немедленно подпрыгнет кровяное давление…
Зал громыхнул аплодисментами. Кряквин взял стакан с водой и отпил.
— Сравнительно недавно на комбинате «Полярный» произошел несчастный случай. Во время рабочего отпала на Нижнем руднике — взрывник там отпаливал зависший в пальце восстающей негабарит двухкилограммовым фугасом — произошел, ни с того ни с сего вроде бы, взрыв мощностью в две тонны аммонита. Взрывник, молодой, сильный парень, потерял… пока во всяком случае, зрение… Комиссия, тщательно проведя расследование причин несчастного случая, установила… Взрыв произошел из-за несработавшей в свое время взрывчатки, когда на Нижнем руднике производилось массовое обрушение руды. Тогда, в феврале, рвали четыреста пятьдесят тонн аммонита, из которых две тонны не взорвались в минном кармане, а затем, в процессе выпуска руды, подсели вместе с ней до скреперного штрека. Фугас в два килограмма и явился инициатором трагедии на руднике Нижний… Так установила комиссия, которая и подписала акт. На самом же деле все было не так. И вот с этого места речь пойдет о другом… Я уже сказал вам, что в ходе несчастного случая взрывник потерял зрение. Но он не потерял при этом совесть. Выйдя из больницы, парень пришел к нам, руководителям комбината, и рассказал всю правду, в которой, оказывается, был он повинен сам. Готовя тот массовый взрыв, а взрывник заряжал веера вручную, он, после зарядки скважин, поскидал в восстающую битую аммонитовую колбасу. Ну, для того, чтобы не сдавать ее на склад… Торопился куда-то. Поскидал и не замочил даже водой… Вот аммонит и сработал, и лишил человека зрения. Но не совести. Парень пришел к нам с открытой душой, хотя и никто его не просил об этом. Совесть рабочего, ра-бо-че-го! — заставила его сказать правду. Моя совесть привела меня вот сюда. Вот на эту трибуну. Потому что сегодняшнее положение дел на комбинате «Полярный», по крайней мере, неутешительное… Другого тут слова искать нечего! Но начну с близлежащего… Комбинат задыхается без вагонов, без крытых железнодорожных вагонов, для отгрузки готового концентрата. В прошлом году мы не смогли реализовать шестьсот тысяч тонн, и только благодаря уступке главка, который списал нам с программы эти тонны, мы выполнили годовое задание по объему реализованной продукции… Могу со всей ответственностью заявить, что если обстановка с отгрузкой готовой продукции будет оставаться без изменений, намеченный план этого года комбинатом «Полярный» также выполнен не будет!
Зал загудел возбужденно…
— Итак… — вскинул над собой руку Кряквин, — казалось бы, все просто. Вы нам вагоны, а мы вам план. Не так ли, товарищи?.. Нет, не так. Это было бы лишь самым поверхностным решением проблемы. И вот об этом-то — наболевшем — мне и хотелось бы сейчас потолковать…
Минуло достаточно времени, как мы перешли на новую систему планирования и экономического стимулирования. Мне даже сдается, что вряд ли уже эту систему можно назвать новой. Хотя, безусловно, реформа принесла нам известные радости. Мы стали инициативнее, смелее. Но аппетит-то, вы сами знаете, приходит во время еды. Короче, я считаю, что сейчас самое время для дальнейшего углубления реформы, дальнейшего смелого экспериментирования в сфере нашего производства.
Прошу понять меня правильно: речь идет не о какой-то автономии. Нет. Советское предприятие является государственной организацией, равно как и все другие организации, влияющие на его работу, также государственные. Кстати, объективного критерия для оценки хорошего или плохого директора тоже нет. Все зависит от того, в каких условиях работает предприятие. Вот почему — в таких условиях — и нам, руководителям предприятия, бывает очень трудно стимулировать и поднимать активность коллектива. Ведь ни для кого не секрет, что сегодня я, директор комбината, обращаясь к рабочему и призывая его к каким-то трудовым достижениям, не имею возможности твердо пообещать, что же от этого будет иметь предприятие в целом и он, рабочий, лично. Все это происходит от того, что те фонды, которые образуются на предприятии, зависят не только от работы самого предприятия и его успехов, но и от конъюнктуры в вышестоящем органе, от его возможностей и так далее…
Необходимо прежде всего соблюдать основное правило научного управления: единство прав и ответственности. Без этого действительно невозможно управлять разумно и грамотно. Договор только тогда договор, когда он заключен в рамках реальных возможностей сторон. Если мы проведем этот принцип во всей системе хозяйственных отношений, то только тогда сможем навести лучший порядок!..
Аплодисменты.
— Да, да, товарищи, — продолжал говорить Кряквин. — Хозяйственный договор, заключенный на определенную перспективу, как минимум на пять лет, — это поистине главный нерв экономического механизма. Его повреждение ведет в конечном счете к расстройству всей нервной системы. Срыв поставки в одном месте вызывает цепную реакцию отклонений от заданного ритма работы многих предприятий, что наносит сильный материальный урон и заметно снижает эффективность общественного производства.
В этой связи позволю себе еще раз вернуться к наболевшей проблеме комбината «Полярный» с вагонами. Сделаю это лишь для того, чтобы особо подчеркнуть на конкретном примере мысль о том, что на сегодняшний день между не подчиненными друг другу государственными хозрасчетными организациями складываются далеко не равноправные отношения. Существует ведь, как это ни странно, своеобразная иерархия: одни из хозрасчетных организаций как бы более «государственные», чем другие… И вот к таким-то как раз, более «государственным», и относится железная дорога. Вы же все прекрасно знаете, что по отношению к промышленному предприятию она выступает в двух ипостасях. С одной стороны — это хозрасчетный партнер, продающий свои услуги на договорных началах, а с другой — это организация, наделенная правами государственной инспекции. И вот в качестве таковой она может штрафовать и налагать другие санкции на своего партнера, купившего ее услуги, если партнер этот, по ее мнению, неправильно их использует. Наш же комбинат, хотя он тоже государственный, по отношению к своему заказчику таким правом не обладает. Вот и получается странная вещь: железнодорожники-то могут в одностороннем порядке нарушать свои договорные обязательства, не поставляя комбинату необходимого ежедневно количества вагонов, и при этом не понесут никакой материальной ответственности. Им и дела не будет до тех убытков, что понесет комбинат. А ведь эти убытки-то никем и ни при каких обстоятельствах не покрываются. Отдувайся, как хочешь. Вот, значит, к чему приводит передача правовых вопросов на откуп ведомствам… Тут есть, по-моему, над чем поразмышлять.
