— А может, и сегодня, — громко сказал Григорий. — Вы это… помогли бы мне назад, в восьмую залезть. Заплутал…
— Господи! — заплескался возле Григория женский голос. — Ну чего ты не спишь, а? Еще не нашумелся… У-у, негожий!..
Нянечка довела Григория до палаты, а потом и до койки. Шепнула чем-то чесночным в лицо:
— Спи. Не даешь посплетничать… — Руки у нее были теплые и добрые.
Григорий пару минут полежал маясь и вдруг, даже не успев подумать об этом, окликнул капитана:
— Эй, друг!.. Капитан!
— О? — почти сразу отозвался тот. Запустил что-то по-английски и спросил: — Чем дело?
— Ты извини меня, друг… — сказал Григорий. — Но понимаешь… мне тебя надо спросить…
— Ез… Спрашивай.
— Мне это очень нужно знать. Так что ты лучше не ври, ладно? Скажи по честности, понял?
— Хорошо.
— Вот, значит, какое дело-то… Допустим, что ты потопил корабль…
— О-о?!
— Ну это же понарошку, не в натуре, конечно… И в этом деле сам виноват, понял? Из-за тебя, в общем, люди пошли на дно… А ты, значит, выжил. Повезло тебе. Ну и когда все проверили — тебя вроде ни в чем не винят… А ты виноват, понял? И знаешь, в чем виноват… Дак вот, как бы ты в таком разе… ну, жить стал, а? Тебе же ничо не шьют, гуляй, как хочешь, а ты… гад! Из-за тебя весь этот кошмар получился. Вот как бы ты, а? Только по честности, понял?.. По честности!..
— Я-а… думал… — после муторной для Григория паузы заговорил англичанин. — Думал и… вспоминал ваш один суперписатель… Толстой. Яа-а читал от книги… Толстой очень хорошо сказал… Честность не есть убеждение. Честность есть нравственный привычка. Приобретать честность можно только с ближайших отношений… Я бы сказал вся правда, если бы я виноват утонуть корабль. Это есть мое твердое слово, мистер Джодж. Другое слово я сказать не могу… Я не знаю другое слово. И это я сделал не по честность… Это моя есть нравственный привычка. Вы меня хорошо понимал?.. Это есть важно. Я говорил, как думал. Вы меня разбудил… Я сказал.
— Ага… — не сразу отозвался Григорий. — Дай пять…
— Что я дать вам? — не понял капитан.
— Петуха, друг. — Григорий отшвырнул одеяло, поднялся и босыми ногами, как на лыжах, шагнул в сторону капитанского голоса…
Кряквин и Верещагин, уже одетые для улицы, вошли в кабинет секретаря парткома, когда часы там дозванивали четвертый час дня. Надо было захватить с собой Скороходова, чтобы всем вместе и ехать на кладбище. Об этом накануне их, друзей своих фронтовых, настоятельно попросил Егор Беспятый… Сороковины…
— Заходите, заходите, товарищи, — почему-то обрадовался Сергей Антонович. — Я скоренько. Мы тут сейчас… Это… знакомьтесь… Утешева Ирина Николаевна… так сказать, супруга нашего Ильи Митрофановича.
— Верещагин.
— Кряквин, — поклонился Алексей Егорович и вдруг сердито спросил у Скороходова: — Это почему ты сказал «так сказать»?
— Ну это… так сказать, к слову пришлось…
— К слову-паразиту, да? — ехидно уточнил Кряквин.
— Вроде этого… — улыбнулся, посмотрев на Верещагина, Скороходов.
— Все ясно… Занимайтесь. Мы вам постараемся не мешать… — Они прошли в угол кабинета и сели рядом с часами.
— Ну, значит, так, Ирина Николаевна… — откашлявшись, продолжил Сергей Антонович. — Я беседовал на эту тему с Ильей Митрофановичем. Говорил с ним, так сказать, по душам… Но, понимаете, как говорится, воз и ныне там… Может быть, вы нам что-нибудь скажете?
Ирина Николаевна сняла очки, подслеповато посмотрела на секретаря парткома, снова надела очки и положила в пепельницу сигарету. Привстала чуть-чуть, стряхивая просыпавшийся на юбку пепел.
— А почему вы говорите о себе во множественном числе?
Кряквин и Верещагин переглянулись…
Скороходов закряхтел и заерзал на стуле.
— Понимаете… Так…
— А раз «так», — перебила его Ирина Николаевна, — то уж лучше действительно послушайте меня… — Она нервно оправила волосы на затылке. — Все, что вы мне сейчас «по-дружески» наговорили о моем муже… к нему никакого отношения не имеет. Вы преувеличенно приписываете ему поступки какого-то незнакомого мне человека… Мы прожили с Ильей Митрофановичем вместе целую жизнь. И мне лучше знать, какой он человек на самом деле. После стольких лет всякого-разного я, надеюсь, могу позволить себе быть объективной… Не так ли?.. Лично же вам я бы смогла в данном случае порекомендовать лишь одно. Совсем не заниматься подобным «дружелюбием». Мне лично, ей-богу, по крайней мере странно, что вы размениваете свое время на подобные пустяки. Да, пустяки! — Ирина Николаевна нервно взяла из пепельницы сигарету, но тут же бросила ее назад. — Откровенно, я взволнована сейчас… Взволнована. Но не вашими сообщениями об Илье Митрофановиче. Нет. А именно вашим дружелюбием в кавычках. Простите меня за резкость, но я бы очень просила вас не беспокоить меня и моего супруга больше вообще. Прощайте. Из-за вас я на целый час задержала прием больных…
— Ирина Николаевна, — поднял руку Кряквин. — Один вопрос. Как там дела у Григория Гаврилова?
— Сегодня утром он самовольно покинул больницу.
— Как?
— Взял и ушел.
— А глаза?
— У него их пока нет, — отрубила Ирина Николаевна, кивнула и вышла из кабинета. Подтянутая. Решительная…
— Видали? — сказал Скороходов. — Боярыня Морозова. Им же, понимаете, хочешь, как лучше, а они…
Кряквин посмотрел на него сквозь прищур внимательно-внимательно…
— Ну, что ты на меня брызгаешь этими… синими брызгами? — неловко пошутил Скороходов.
— Да так… — скривил губы Кряквин. — Поехали. Я тебе по дороге объясню…
Перед железнодорожным переездом их машину остановил шлагбаум: маневровый тепловоз медленно протаскивал формирующийся товарняк. Потом, грохоча и продавливая рельсы, полетел пассажирский… Замельтешили голубые вагоны.
— Во-от… — обернулся к Скороходову Кряквин, — самое время потолковать.
Сергей Антонович показал ему глазами на шофера: мол, при нем-то не стоит.
Кряквин понимающе кивнул:
— Намек понял… Старина, — он слегка подтолкнул плечом водителя, — выдь на волю, подыши малость, а?
— Хорошо, Алексей Егорыч. Щас… — Парень вылез из «Волги» и захлопнул дверцу.
— Теперь можно? — спросил Кряквин.
— А теперь как Петр Данилович скажет…
— Я молчу, — сухо ответил Верещагин. — Меня чужая семейная жизнь не интересует.
— Понял? — сказал Кряквин. — Его чужая семейная жизнь не интересует.
— Так то семейная, а тут…
— Погоди, погоди, — остановил его Кряквин. — Мы до этого еще дойдем. Дойдем, Сережа. А пока начнем по порядку… Ну чего ты суешься ко всякому со своей добротой? А?.. Ты кто? Социальный психолог вроде Шаганского? Бабка-повитуха? Или партийный организатор? Организатор, понимаешь?
— Да ладно тебе… Отвяжись! Ты же меня знаешь…
— В том-то и дело… — сказал Кряквин. — Не знал бы… вот так вот с тобой не беседовал…
— А как же, интересно? — съехидничал Скороходов.
— У-у… — протянул Алексей Егорович, — это тебе было бы совсем неинтересно… Я же тебя просил закончить этот базар с Утешевым? Просил. А ты? Дал ход сплетням. Ты же, как этот…
— Да ну вас! — теперь уже нервно махнул рукой Скороходов. — Дай папиросу. Вот будет партком — переизбирайте… Не могу я… Честное слово, не мое это дело!
— Во-о! Умница! Ты же прекрасный маркшейдер, Серега! По тебе подземка плачет. Ты вспомни, как мы здесь скалы ворочали, а?.. Геология ведь одно, а тут — другое… Понял? Тут, брат, другие замеры требуются…
— Обрадовался… — хмыкнул Скороходов. — Знаешь же, как с моим назначением было. «Давай, давай! Не умеешь — научим…» Михеев прямо так и наседал. Петр Данилыч тоже… Я же все помню.
— Михеев… Петр Данилыч… Своя-то башка тоже должна соображать? — Кряквин шутливо хлопнул Скороходова по шапке.
— Кончай, кончай! — отмахнулся от него Сергей Антонович. — Утешев-то тоже хорош… С коммуниста и спрос особый. А его ведь подрастающему поколению и показывать нельзя. Стыдно!..
