Был поднят по тревоге взвод горных спасателей.

Летели от Полярска к строениям Нижнего кареты «скорой помощи».

Поднимался и падал подъемник Надежды Гавриловой…

Первым, кого увидел задыхающийся Анатолий Юсин, был скреперист Серега Гуридзе. На четвереньках тянул он из загазованного, мутного пространства Ивана Федоровича. Лицо Гаврилова было в крови. Он все время хрипел, силясь что-то сказать, и наклонившийся над ним Юсин с трудом разобрал:

— Там… еще… Гришка… ссын… И Ссыр… — Иван Федорович потерял сознание…

Анатолий рванулся дальше, но вскоре остановился. Дышать было нечем. Припал к свистящему фланцу разорванной воздушной магистрали. Орт пропитала газовая желтизна…

А метрах в семидесяти от него, качаясь из стороны в сторону, пытался идти Григорий. Он не видел ничего перед собой. Лицо перекрыла сплошная сочащаяся маска. Григорий споткнулся, упал плашмя и снова начал вставать… Роба на нем дымилась. Висела клочьями. Каскетка была напополам распорота. Тяжело и страшно продолжал жить взрывник, выставив вперед кроваво-грязные руки…

Перед ним… на карачках… визжа и мотая головой… пятился и пятился Сыркин…

Кряквин и Тучин ворвались в диспетчерскую комбината.

— Ну? — выдохнули одновременно.

Диспетчер, пожилая женщина в белой кофточке, не отнимая трубки от уха, сказала:

— Еще ничего не ясно. Произошел какой-то странный взрыв. Порядка двух тонн… Никто его не ожидал, Алексей Егорович…

— Машину! — как выстрелил Кряквин.

«Скорая помощь» с воем влетела на рудничный двор. С писком присела у входа в бытовку.

По коридору катился людской поток. Как раз и проносили мимо сатураторной носилки, а на них прикрытое одеялом чье-то тело…

Зинка Шапкина выскочила из двери. Забежала вперед и, бледная, приподняла одеяло… Она мгновенно узнала Григория и, заходясь в бесконечном, истошном крике, упала на колени, остановив санитара.

Санитар закряхтел, перенося над Зинкой тяжелый, мокрый сапог…

ДЕНЬ

(Продолжение)

Первомайские колонны шли обдуваемые легкой пуржицей. Парусилось все, что могло хоть немного, но помешать колючему, бодрящему хиусу северных румбов… Транспаранты, флаги, флажки, ленты, портреты… Городок приподнял и держал над собой бушующее разноголосье — духовые оркестры, гармони, уличные динамики, транзисторы, песни, смех, крики… Разноголосье перепадно раскачивалось в не промытом еще до конца рассвете, уплывая к центральному скверу, где его и встречала празднично убранная трибуна. И конечно же, самая многоликая, самая представительная колонна была у комбината «Полярный». Выпукло выдувала пурга головной транспарант: «Горняки приветствуют тебя, Первомай!»

Увлеченные торжественностью минуты, вышагивали впереди Кряквин и Скороходов… А внутри шествия бурлила своя, тысячу раз вроде бы виденная и тем не менее опять неповторимая суматоха… Одни цеха пели, в рудничных шеренгах отплясывали цыганочку, крутили руками, притопывали, взвизгивали, третьи шли молча, а за ними платила звуковую дань медь надраенных труб.

Низкорослый Сыркин, уже основательно подстегнувший себя хмельным, так и сиял всеми рябинами рядом с могучей, цветущей цветастым платком Агриппиной. Ему до жути хотелось туда, в цыганочку, и он посмотрел снизу вверх на жену, вопросительно вытянув и без того оттопыренные губы… Агриппина, гордая своей семейственностью, пропела:

— Иди, иди, Семушка… — и подправила на нем белое, шелковистое кашне. — Токо не очень уж… А то в сердце заколит…

Сыркин рванулся в круг… Забил бурками неслышную чечетку, заорал невпопад с гармонью:

А плывет рыбица

А на речную мель,

А в люди выбитца

А не могу досель…

Агриппина не выдержала — тоже пошла вокруг Сыркина, потряхивая плечищами… Изловила момент и тоже басовито, надрывно прокричала частушку:

Хорошо, девчонки, вам:

В одной смене милый с вам…

Каково-то мне одной:

У меня милок денной…

Сыркин смахнул с головы шапчонку, хлобыстнул ее самозабвенно под ноги, в растоптанный снег, продолжая с серьезным, ошалелым лицом выкрикивать частушки.

Гармонь частила на пределе громкости, разъедая ритм остро мелькающими ребрышками расписных мехов. Кивали друг другу, пошатывались над колонной портреты передовиков. Среди них и Григория Гаврилова и Сереги Гуридзе…

Серега тащил на плечах чьего-то парнишку. Рядом с ним подвигалась раскрасневшаяся Зинка в белом пуховом полушалочке…

Парнишка брыкал ножками, кричал Сереге, показывая на портрет:

— Это ты, дядя?!

Серега смущался…

И опять приостановился бурлящий ход праздничных людей. Иван Федорович Гаврилов с Юсиным прикрылись от ветра за воткнутые в снег транспаранты. Стали покуривать. Левая рука Гаврилова недвижно обвисла на темной ленте. Из-под рукавного обшлага бело и твердо виднелся гипс. Иван Федорович раздышал отсыревшую папиросу и хмуро сказал:

— Мы-то хоть с планом идем, а вон стройтрест за бесплатно. На халтурку музыкой пользуются.

— Праздник для всех, Иван Федорович. — отозвался Юсин и помахал Неле рукой: мол, я здесь…

— Это я и без тебя знаю. Потому и не нравится мне эта… уравниловка. Раз демонстрация, значит, и демонстрируй… чем в натуре богат.

— Да мы же сами-то только-только вытянули квартальный.

— Во-во! Так бы и надо было вот на этих штуках написать, — Гаврилов мотнул подбородком в сторону ближнего транспаранта «Шире развернем социалистическое соревнование!». — Вытянули квартальный на соплях. Стыдно!..

— А если весь район завалится? — продолжал Юсин.

— Тогда… Тогда никаких ему демонстраций. А в газете, в траурной рамочке, — «они, мол, позорят Первомай…». Понял? Для неспокойной совести какой праздник? Ты вот что скажи — как там со взрывом-то? Закончили расследование?..

Юсин задумчиво покусал нижнюю губу:

— Да вроде бы закончили…

— Ну? — нажимал Гаврилов.

— Комиссия считает, что разрушения, обнаруженные ею, — монотонно, как пономарь, завел Юсин, — в сто восьмидесятом скреперном штреке и в шестнадцатом орте вызваны взрывом в тысяча шестьсот семьдесят третьем пальце восстающей двух тысяч килограммов взрывчатого вещества типа аммонит шесть ЖВ, который был применен на массовом взрыве над сто восьмидесятым скреперным штреком двадцать шестого февраля данного года… Далее подписи… И моя в том числе.

— Так… — сказал Гаврилов, внимательно прослушавший этот воспроизведенный по памяти Юсиным документ. — А какого ж ты хрена паясничаешь?..

— Не знаю… — вздохнул Юсин. — Больно легко мы свалили все на отказавшую взрывчатку того, февральского, взрыва… Хотя по логике так вполне бы могло случиться.

— Короче.

Юсин хитро покосился на Ивана Федоровича:

— Да вы не нервничайте… Конечно, все могло быть… При том взрыве часть взрывчатки не сработала. Бывает? Бывает… В процессе выпуска руды она вместе с минным карманом осела к рудной пробке в пальцевом восстающем…

— Ну…

— …и взрыв фугаса, который поставил Григорий, явился инициатором взрыва ее… Вот и фугануло.

— А ты бы чего хотел? — зло спросил Иван Федорович.

— Правды, — с ходу ответил Юсин. — Был я у Григория в больнице.

— Ну?

— Он как-то странно молчит.

— А тебе, чтобы пел, надо?.. — сказал Иван Федорович. — Пошел бы ты!

— Ладно, — заулыбался Юсин.

Колонна затягивалась в сквер, к трибуне. Лица Кряквина и Скороходова посерьезнели. Потверже они стали печатать шаги.

— Слава советским горнякам, покорителям земных недр! — громыхнул усиленный динамиками голос.

Кряквин увидел на трибуне Верещагина, уже основательно припорошенного снегом. Верещагин тоже увидел его и кивнул, улыбаясь…