— Алексей Егорович, у меня тут вопросик, — хрипловато спросил с места человек в железнодорожной форме. — Что нового слыхать об Иване Андреевиче? Как у него дела там?
Кряквин нахмурился, ненужно подправил ворот свитера, высоко и плотно охватившего шею.
— Ничего дела, Никита Иваныч… Прилетела из Москвы супруга Ивана Андреевича. Сообщила, что переводят его из Склифософского, из кардиологического центра… там он находился в палате усиленного наблюдения… В другую больницу. Вот так…
— Это, значит, надолго?
Кряквин посмотрел как-то отстраненно на дотошного начальника станции и ничего не ответил. Возникла тягучая, мертвая пауза, после которой стали подниматься с мест и выходить из кабинета… навстречу священнику, что картинно и броско восседал сейчас в кресле, как раз напротив двери. Левой рукой священник бережно холил светлую, вьющуюся бороду, со свежей, добротно отглаженной рясы его отчетливо высверкивал массивный серебряный крест…
В приемной само собой произошло замешательство: вышедшие с диспетчерской первыми притормозили, опешив, а следующие за ними, естественно, залюбопытствовали, чего там такое? — образовался шумливый, толкучливый затор.
— По ком звонит колокол?
— Явление Христа пролетариату.
— Здравствуйте, батюшка!
Священник степенно и независимо поднялся, ответил вежливым поклоном и, распрямившись, как бы продемонстрировал всем свою внушительную, крупную стать.
— Вы к кому? — поинтересовался кто-то с улыбкой.
— Не к вам.
— Если не секрет, то по какому вопросу? Я секретарь парткома. Скороходов.
— Очень приятно. Отец Николай. Но у меня к вам тоже вопросов не имеется.
Ответ вызвал веселое оживление:
— У тебя, партком, своя компания, у него своя…
— Алексей Егорович! Тут только вас желают.
Расступились и пропустили главного инженера. Кряквин решительно, но не скрывая удивления, подошел к священнику. Заметно замешкался, не зная, уместно ли здороваться в подобной ситуации за руку, но священник едва уловимо подмигнул ему и первым протянул руку. Кряквин как-то непонятно улыбнулся, что-то сообразив, и сказал:
— Кряквин.
— Отец Николай. В миру Гринин Николай Сергеевич.
— Прошу!
Когда закрылась дверь кабинета, Шаганский еще разок подкусил парторга:
— И куда это партком смотрит? Поп-то прямо к Кряквину свой опиум понес. Охмурит его, а?
Скороходов ответил:
— Не охмурит. Вот если бы он по твоим холостячкам психологичкам вдарил…
— Ну и что? Они же сплошные атеистки. Все в джинсах ходят.
— Ладно, ладно трепаться. Сейчас разберемся. — Скороходов вошел в кабинет.
Кряквин и священник тискали друг друга в объятиях. Радостно хлопали по спинам, возились, как мальчишки. Скороходов и Беспятый, ничего не понимая, смотрели на это непонятное во все глаза.
Оттолкнув от себя священника, Кряквин возбужденно сказал, приглаживая пятерней растрепанные волосы:
— Ну ты даешь! Вот дьявол!.. Эти-то ведь до сих пор ни хрена не соображают, — он показал на Скороходова и Беспятого. — А? Искусство! Ну чего вы глазами-то хлопаете? Не узнаете?.. О-о… Колька же это! Братан. Ну, поняли? Актер Актерыч! В кино-то ведь ходите, поди!
Беспятый подошел к священнику поближе. Все еще недоверчиво оглядел его с ног до головы. И вдруг потянувшись рукой к его лицу, прихватил Николая за русую, вьющуюся бороду. Она довольно легко стала отклеиваться… Все расхохотались. А Николай, дав наглядеться на себя, начал прилаживать бороду назад.
— А вы, я гляжу, все такие же…
— Что с нами сделается, — сказал Беспятый. — Мы как консервные банки. Серега вон только наш на повышение вышел… — Он толканул плечом Скороходова. — Понимаешь, шишка!..
— Будет тебе, — отмахнулся Скороходов.
— Ну, седай, седай, Микола… Ну их. Рассказывай, кури, — Кряквин придвинул к брату раскрытую коробку «Казбека». Пшикнул зажигалкой.
— Покажи-ка? — и, повертев ее в пальцах, Николай с пониманием отметил: — «Ронсон»… На съемки я к вам, вчера прилетел ночью.
— Надолго?
— Да кто его знает. Пути кина неисповедимы. Майские-то уж точно у вас встречу.
— Что же не позвонил сразу? Мы же, однако, года полтора не видались, а?
— Два, — уточнил Николай. — Приятная машинка. У меня такой модификации нет. — Он вернул зажигалку Кряквину. — Может, подаришь? Жуткую слабость ощущаю к подобным изяществам. Так сказать, хобби…
— Аналогичный случай, — улыбнулся Кряквин, — У меня, знаешь ли, тоже к подобному слабинка. В Париже разорился. Мать давно видел?
— Перед отлетом сюда. Значит, не подаришь? — Николай кивнул на зажигалку.
— Никогда, — замотал головой Кряквин.
— Ну, гляди… пожалеешь. А мать ничего. Бодрая. Ну, как всегда… Тебя вспоминала. Кланяться велела…
— Спасибо. А ты все-таки даешь! Наделал переполоху… — Кряквин махнул рукой в сторону двери. — Они же теперь не уймутся, пока не вызнают все. Действительно, как явление Христа народу…
— Ничего. Привыкайте. Мне-то ведь надо как-то к роли привыкнуть. Я ведь еще попов не играл… — Николай достал коробку американских сигарет и клацнул, закуривая, сверкнувшей зажигалкой.
— Ну-ка, ну-ка, — потянулся рукой Кряквин. — Ит-ты! Хороша… Варюха моя узнает, что ты здесь, в обморок упадет.
— Как она?
— Нормально. Тоже на повышение вышла… — Кряквин подмигнул в сторону Скороходова. — Завучем теперь в школе. Слушай, а она у тебя с тремя кремнями? — Он уже успел разобрать зажигалку.
— И заправка на год. Вот так… — довольно добавил Николай.
— Про что хоть картина-то будет? — поинтересовался Беспятый.
— А-а… И про то, и про се… Про борьбу нового со старым.
— И ты в ней старое, значит? Батюшка…
— А что? Не гожусь?
— Годишься, годишься. Откуда у тебя такая? — Кряквин вернул зажигалку.
— А мы в Англии разорились.
— Много ездишь?
— Случается. Теперь не то что раньше… Мне же заслуженного…
— Слыхали. Можешь не хвастаться.
— Мать-то, кстати, опять вокруг той скульптуры начала ходить. Хочет все-таки доделать ее…
— Пускай… Хотя бы лучше она ее в музей сдала, — задумчиво сказал Кряквин.
— Что ты! Не скажи при ней. Я, говорит, не умру, пока не доделаю… Она твоего отца все-таки больше чтит, чем моего. Об актерах и слушать не желает…
— Правильно делает.
— Ладно, ладно — не продолжай. Знаю ведь, что сейчас скажешь: «Ерундой занимаетесь?»
— Отгадал! Дубина с крестом…
В дверь постучали.
— Алексей Егорович, тут к вам Шаганский Юлий Петрович… — начала было секретарша.
— В другой раз. Я занят… — остановил ее Кряквин.
Дверь закрылась.
— Любопытная Варвара… — сказал Скороходов, имея в виду Шаганского.
— Хуже… — сказал Беспятый.
— Ни фига, — отмахнулся Кряквин. — Обойдемся без свидетелей. А ты, я гляжу, отъелся на киношных хлебах…
— Ошибаешься. Физическая культура… — сказал Николай, оглаживая бороду.
— Во-во! — кивнул Беспятый. — Тучину как раз в гору такие… проходчики нужны.
— Благодарствуем. Богову богово…
— Ха! — выдохнул Кряквин. — Трепач. — Он взял из коробки папиросу. — Дай-ка твою, — попросил зажигалку у брата.
— На, пользуйся.
Кряквин прикурил.
— Ну так что твой батюшка-то в картине делает?
— А-а… А вот к такому, как ты, начальнику приходит.
— Это зачем?
— Буран был. Ну и сорвало с храма крышу. Вот он и пришел попросить шиферу.
— Дал?
— Дал.
— Понятно.
— Зажигалку-то верни. Не суй в карман.
— На, на, жмот, — улыбнулся Кряквин. — Буржуазную хреновину пожалел. Мог бы и не заметить. Это я по привычке. А вообще-то я ее у тебя с удовольствием бы свистнул…
— Коля, — сказал Скороходов, — а ты какого в картине священника играешь? Католического, что ли?
— Почему? — удивился Николай. — Истинно православного.
— Ты в этом уверен? — хитро прищурился Скороходов.
— Абсолютно.
— Тогда крестик смени.
