Поэтому она много внимания уделяет Конгрессу физиков — составной части Всемирной выставки.

Вокруг Эйфелевой башни было возведено множество павильонов; среди них — Дворец электричества, где демонстрировался магический флюид (!), именуемый электричеством. Здесь наука и искусство сливались воедино. Совершенно особым аттракционом была американская танцовщица Лои Фуллер, выступавшая в специально построенном — волшебном — доме, в комнате, иллюминированной цветными электрическими лучами, которые пропускались через сменные фильтры. Движущийся, опять-таки благодаря электричеству, тротуар перевозил зрителей с места на место. Можно сказать, что электричество аккомпанировало триумфу новейших достижений; Бланш пишет обо всем этом с благоговением.

Ученых, однако, влекло на Всемирную выставку нечто другое, куда более впечатляющее.

Их интересовали только что открытый элемент радий и радиоактивность. Ученые со всего мира, пишет Бланш, ехали в Париж именно чтобы встретиться с Мари и ее мужем и помощником Пьером Кюри. У всех на устах было слово радиоактивность. Все задавались вопросом, что же такое эти цветные сигналы из невидимого мира, которые кое-кем по-прежнему назывались «лучами Беккереля» и которые вели себя столь иррационально, иногда подвергаясь магнитному отклонению, а иногда нет. Своего рода флюид, говорили некоторые, вновь заводя речь о Месмере[3]; но все же казалось, что тут нечто совершенно иное, словно сон, краткий миг пробуждения, когда таинственное еще присутствует, но представляется реальностью, а затем молниеносно исчезает.

Эти радиоактивные лучи, которые, возможно, существовали и в комнате, и везде — всегда! только никто их не видел! может быть, именно о них говорила Федра, когда почувствовала, что Ипполит навеки прожег ей сердце, как если бы она была животным, а он — тавром.

Это — вступление к «Желтой книге». Никаких пояснений, кроме отвлеченно-поэтических. Вновь поражает ассоциация с Расином.

Со временем исследования в области урана и радия приобрели другой характер. Но тогда это был прорыв — звездный круг прорван (!) — или даже удар по рационализму Просвещения.

Было непонятно, что это такое.

Эти лучи могли проникать сквозь плотные щиты, но свинец их останавливал! Известно, что они способны окрашивать стекло, урановая смолка ведь «подкрашивала» прекрасные бокалы из богемского хрусталя — в течение столетий! столетий! — и при этом возникали искрящиеся голубым светом оттенки, рациональных объяснений которым не было.

Вопросов возникало много. Действительно ли это химический элемент? Во всяком случае, это вещество могло индуцировать радиоактивность в других веществах; Бланш пишет, что она изо дня в день находилась вместе с Мари в лаборатории. Она поминутно следила за измерениями Мари и видела на ее лице почти блаженную улыбку: и тогда я поняла, что все пространство окрасилось радиоактивностью.

Бланш суммирует это таким образом. Три года работы с урановой смолкой, с тоннами грязного шлака описываются как сотворенное однажды вечером в Париже метафизическое произведение искусства.

Озаренная прекрасными лучами нового вещества, она вместе со своей подругой Мари переступила порог XX века — века научно-технических открытий.

Мари Кюри, или Мария, как иногда называет ее в «Книге» Бланш, как-то раз взяла ее за руку и, остановившись посреди комнаты, заговорила то ли с ней, то ли сама с самой. Я не понимаю, сказала Мари, не понимаю капризов этого излучения, оно действует спонтанно: будто передо мной море, на поверхности которого что-то начинает шевелиться и расти, как если бы море было живым существом, каким-то морским животным или цветком, и я вижу, как его лепестки тянутся ко мне, — и мне кажется, что эта радиоактивность противоречит первому закону термодинамики; откуда берется такая сила, где ее первоисточник?

Спонтанное действие излучения, сказала она Бланш — своей еще красивой и здоровой ассистентке, чье прошлое и карьера медиума в Сальпетриер заинтриговали ее с самого начала, — является совершенно необъяснимой загадкой. Бланш добавила: как любовь! Но Мари обернулась к ней с удивленной улыбкой, которая внезапно погасла, словно Мари сперва засомневалась в справедливости столь странного образа, а потом захотела выразить неодобрение. Возможно, она, как человек науки, не любила никаких поэтических метафор и была еще не готова вступить в мучительный и убийственный мир искусства, считает Бланш.

Так они беседовали, и обрывки этих бесед отражены в «Книге вопросов». В то время Бланш Витман еще не приступила к своему неудавшемуся проекту — дать научное и вместе с тем доступное пониманию объяснение природы любви. Так думала и полагала Мари Кюри пока, много позже, не пришла к иному суждению, под влиянием Бланш и ее «Книги». К мысли, которая захватила Мари еще и в связи с интересом к любовным отношениям Бланш Витман и профессора Шарко, убийство которого та себе приписывала, к попыткам Бланш обрести любовь, которая не ведет к смерти и крушению.

Любовь побеждает все.

Годом позже Бланш впервые заболела. Совершенно необъяснимо. После первой операции она лишилась правой стопы.

Это стало началом.

Но Бланш Витман будет еще долго вспоминать тот воскресный вечер, когда они с Мари — две красивые женщины — стояли в лаборатории, рука об руку, один на один с необъяснимым чудом, окруженные загадочными красками и излучениями, которые олицетворяли вторжение новейших научных достижений в храм любви, представлявший собой пока еще совершенные тела не осознававших происходящего женщин.

Сегодня это известно всем.

Ведь и Бланш, и Мари было суждено умереть от этих загадочных, прекрасных и манящих лучей радия. Лучей, столь загадочно сверкавших и ставших открытием, которому, подобно распахнутым в грозное черное пространство вратам, предстояло изменить мировую историю.

Сперва Бланш. Потом Мари.

Долгое время предпринимались попытки ничего не замечать и все скрывать.

Огромное количество сотрудников лабораторий умирали, в большинстве случаев от лейкемии, и многие, как и Бланш, проходили через ампутации. Тем не менее это излучение долго считалось целебным: очень популярны были радиоактивные оздоровительные воды, широко продавались пузырьки с радиоактивным средством «Кюри», которое должно было предотвращать облысение. Крем «Activa» сулил «чудеса». Европейский каталог лекарств за 1929 год включал восемьдесят патентованных средств с радиоактивными ингредиентами, и все они были чудодейственными: соли для ванн, жидкие мази, ректальные свечи, зубная паста и шоколадные пастилки.

И все-таки с 1925 года картина начала меняться. В тот год Маргрет Карло — молодая женщина, работавшая красильщицей на фабрике по производству настенных часов в Нью-Джерси, подала в суд на своего работодателя, компанию «U. S. Radium Corporation». Маргрет покрывала циферблаты лучащейся краской.

Десять ее коллег уже скончались, первыми симптомами заболевания были тяжелые поражения во рту: им приходилось смачивать слюной остроконечную кисточку, и вскоре у них начинали появляться ранки онкологического происхождения, которые укрупнялись и под конец становились отнюдь не лучистыми. Зубы выпадали, на щеках возникали неизлечимые язвы, языки темнели, и зияющие чернотой рты свидетельствовали о том, что прекрасная сверкающая краска, возможно, несет в себе смертоносное излучение.

Другие страдали тяжелым малокровием, названным впоследствии «радиевым некрозом». Компания, выпускавшая эти великолепные раскрашенные часы, однако, отрицала связь между болезнями и радием, называя указанные симптомы истерией, что Бланш, именуемая последующими поколениями «королевой истеричек», вероятно, восприняла бы как унижение или просто насмешку истории.