- Я прибыл к вам по весьма важному делу.
- Несомненно. Мой брат- важная персона. Люди от него всегда прибывают по вопросу жизни и смерти… Вы монголоид? – неожиданно спросил Кальвадос, вглядываясь в скулы Степанова.
- Я – русский, из Москвы.
- Видите, я угадал…Не хочу менять своих планов. Представляете, как кататься на лыжах?
- Немного.
- Макс, лыжи!- приказал Кальвадос сопровождавшему его человеку.- Для начинающих? Мидл? Карвинг?
- Карвинг, - храбро и обречённо сказал Степанов.
Когда Степанов и Кальвадос поднялись на гору, уверенности Степанов поубавилось. Встречались раненые лыжники, кто-то подволакивал ногу, у кого-то был сильно расшиблен лоб. Кабина канатной дороги тоже внушала опасение. Она немыслимо дрожала, раскачивалась, как при пляске Витта. Вибрация и режущий звук перескакивания с кольца на кольцо у опор не лучшим образом воздействовали на психику Степанова. Он вспоминал страшные случаи, представлял, что будет, если трос оборвётся.
Наверху гулял ветер. Пурга мела в лицо. Кальвадос предложил Степанову зайти на станцию, подобрать ботинки. Степанов надел ботинки, и они показались ему «испанскими сапогами». Сначала ботинки не надевались, мешал подъём. Но когда они наделись! Стопу жало с боков, сверху и даже снизу. Ботинки малы, воскликнул Степанов. Служащий проверил носок и сказал, ботинки впору. Степанов дальше не сопротивлялся. Волю его сломали. Он не мог ходить в лыжных ботинках, он с трудом делал шаг, чтобы не упасть. Он неуверенно стоял. А ему мало что стоять или ходить, ему предстояло в этих кошмарных ботинках кататься с гор. Чтобы скрыть боль, Степанов улыбался.
Всё же ему страстно желалось отдалить миг катания. Степанов уведомил Кальвадоса, что хочет в туалет. Кальвадос снисходительно позволил.
В туалете Степанов сел , но встать уже не смог . Мешали ботинки. Степанов делал отчаянные попытки подняться. Хватался за унитаз, силясь выжать себя на руках. Искал опору в гладких стенах. Идиотический кафель! Хотя бы один выступ. Обессиленный Степанов на секунду затих. В соседних кабинках слышались громкие шорохи и сдержанные ругательства. Там тоже пытались сесть, а потом встать. Степанов вспомнил Родину, перед глазами его веял национальный флаг. В ушах звучал гимн. С грохотом он встал. Грохот издала упавшая на пол крышка унитаза.
Топоча тяжёлыми десятифунтовыми ботинками, Степанов двинулся к выходу. Он видел свет в конце тоннеля. Кальвадос ждал его мурлыкая тирольскую мелодию. В отличие от отстраненного аутичного брата, по крайне мере Степанов знал его таким, второй Кальвадос, представлялся человеком весёлым до беспечности.
- Здесь шестьдесят восемь трасс, - сказал Кальвадос. – Я предпочитаю одну миленькую красную, переходящую в чёрную.
- Пойдёмте, - покорно согласился Степанов.
Степанов надел лыжу. Другая лыжа, при попытке надеть её, ускользнула далеко. Степанов запрыгал на левой ноге, покачнулся, схватился за скамейку, чтобы не упасть. Кальвадос остановил и спокойно подал лыжу. Он вежливо не замечал неловкости Степанова. Кальвадос дышал полной грудью, очищая лёгкие. Он окидывал взглядом окрестности, наслаждаясь великолепными альпийскими видами. Воевавший с лыжами и палками Степанов не мог разделить восторгов Кальвадоса.
Чтобы сесть на сиденье подъёмника, надо проехать вперёд и ждать, пока сиденье не ударит под коленки. Степанова ударило так, что отбросило в сугроб. Подъёмник остановили. Кальвадос, севший раньше, завис в воздухе вместе с двумя десятками лыжников ожидая, когда усадят Степанова. Его усадили и подъёмник пустили. В пути, пытаясь закрепиться поперечной перекладиной, ограничивающей спереди скамью, Степанов выронил лыжную палку. Вибрация, раскачивание сидения, вой ветра и тут доставали его. При сходе с сидения Степанов ступил неловко. Его ударило сиденьем по ягодицам, и снова он оказался носом в снегу. Потерянную палку привёз следовавший сзади лыжник.
Внизу растёкся туман. Пики гор торчали заснеженными конусами. Солнце рассыпало мириады искр. Степанов с хандрой смотрел на склон, где серпантином скатывались лыжники.
- Так и разбиться можно, - сказал Степанов.
- А вы предпочитаете умереть в постели? - беззлобно отозвался Кальвадос.
Оттолкнувшись палками, Кальвадос лихо понёсся с горы. Его чуть согбенная фигура мелькала среди ярких курток лыжников. Кальвадос петлял зайцем, он обходил слева, справа, обгонял всех. Впереди встретился пригорок. Кальвадос не свернул. Он смело направился на препятствие и в мгновение ока полетел птицей.
Степанов озадаченно почесал затылок. Угораздило его напасть на экстравагантного миллиардера! Делать нечего. Степанов тоже поехал.
Он направлял носы лыж внутрь, чтобы не разгоняться. Но лыжи всё равно скользили быстрее, чем хотелось. Степанов чегардил палками, цепляясь за наст, не помогало. Он старался двигаться по широкой петле, от одного края трассы к другому. Разворачиваться не получалось. Степанова буквально выносило за трассу в сугроб, на скалы, на россыпь камней. Спуск с горы превратился в путешествие длинною в жизнь. Щепка на пути становилась препятствием, которое приходилось объезжать с риском для здоровья. Степанов кое-как сподобился поворачивать. Но единожды его вынесло на красную ленту, ограничивающую склон. Степанов упёрся грудью в ленту ,и это спасло. Под ногами зияла бездна. В неё катились сноубордисты.
Степанов был на середине трассы, когда его нагнал Кальвадос, спускавшийся по второму кругу.
- Как дела? – бодро спросил Кальвадос.
- О’кей, - собрав в кулак волю, прокричал в ответ Степанов.
Близилось наитруднейшее. Красная трасса закончилась. Степанов стоял на развилке. Влево уходила чёрная трасса, вправо-синяя. Конечно же, Степанов поехал бы по синей, но щит посреди неё с недвусмысленно перечёркнутым лыжником возвещал о закрытии лёгкой дороги. Степанов поехал по чёрной. Ехали же по ней люди! А внизу дымились кухни кафе.
Перед Степановы, как из под земли, вырос булыжник, обыкновенный булыжник из снега и льда, налипшего на камень. Степанов запомнил его на долгие годы. Не всякий коллекционер минералов мог бы рассказать о любимом камне столько, сколько Степанов о булыжнике из Санкт-Морица. Булыжник врезался ему в память, а точнее – в лоб. Но сперва, Степанов пытался его объехать. Потом, уже осознав неспособность, просто с ужасом глядел, как бы гипнотизируя, чтобы тот убрался с дороги… На булыжник наехали лыжи. Послышался режущий психику звук дерева по камню, булыжник срикошетил в лицо. Степанов зажмурился, опустил палки и на сумасшедшей скорости понёсся вниз. Степанов кричал, чтобы ему уступили трассу. Он сманеврировал, удачно объехав ребёнка и тем, сохранив ему жизнь. Группа стоявших на склоне иностранцев, корейцев, оказалась нерасторопной. Со всего маху Степанов врезался в спину центральному, повалив ещё четверых. Лыжи улетели в небо, палки – правая вверх, левая запуталась в запястье. На животе Степанов заскользил к скале. Стопы его слиплись застёжками уродливых ботинок. Степанов перевернулся в снегу и сел, как паша, осматривая траншею от живота, перекрываемую узкой бороздкой от носа. Ремешок часов лопнул. Ещё пять минут Степанов потратил на поиск в сугробах «картье», проваливаясь на каждом шагу ботинками и непрерывно повторяя: « Excuse me , please» в адрес ушибленных им иностранцев. В печальном положении и застал его Кальвадос, милостиво завершивший пытку и предложивший посидеть в кафе.
Степанов пил кофе, как райский напиток. Вытянутые ноги в расстегнутых ботинках отдыхали в истоме. Дружески смотрели вершины Альп. Степанов ощутил наслаждение жизнью. Кайф – это не кататься. Не хотелось думать ни про Москву, ни про Данилу Евгеньевича со Скакуновым, верно уже бродящим по улицам Асунсьона. Начальник мечтал подобраться поближе к сокровищам, контрразведчик – запечатлеть на плёнку пару-тройку военных объектов.