Автобус понемногу наполнялся источавшими непереносимый запах крестьянами и крестьянками. Многие держали корзинки с курами и индюшками. Крепкая, выряженная, как из костюмерной сгоревшего театра, тётка везла пронзительно оравшего порося. Соломенные шляпы, застиранные юбки попугаевых цветов, невыразимые жилеты ковбойских фильмов, соседствовали с чёрными парами, видимо, снятыми с проповедников пытавшихся засеять джунгли христианством. Кто курит, кто плюёт на пол жевательный табак, головы всех повёрнуты к путешественникам.
Явился лихой внешности парень, в кожаных штанах и тужурке, сел на водительское место. С немыслимым скрежетом машина завелась и, подскакивая на неровной дороге, потащилась в столицу.
Два с половиной часа ехали по прямой. Справа и слева непроходимой стеной высился тропический лес. Обезьяны скакали по кустам, осторожно выглядывали парнокопытные.
На краю сельвы, у маленького ресторана, автобус сделал остановку. Крестьяне и русские туристы с Кальвадосом вышли размять ноги. Выпили крепчайшего кофе в крошечных дозах, в Южной Америке принято наливать на донышко. Выйдя на автобусную площадку, русские окинули взглядом окрестности. Впереди раскрывалось без конца и края золотое в лучах солнца поле. Сухие вытянувшиеся растения несли колос. Степанов вошёл в поле и сорвал несколько колосков. Сопровождавший его Володя с интересом их рассматривал. Степанов и Володя не могли ошибиться: пшеница, рожь, овёс. Первоначальная смесь злаковых, давшая питание, а следовательно, и жизнь первым людям, она сохранилась только в Парагвае. Здесь её называют пампой. Борис с сыном затеяли игру в прятки, когда водитель зычным голосом предложил пассажирам продолжить путь.
Дорога пошла мимо плантаций кофе, какао, рисовых полей. Встречались рощи кокосовых пальм и каучуковых деревьев. Из зарослей сахарного тростника вышли работники в широкополых шляпах с мачете за поясом. Долгим взглядом они проводили автобус. Проезд любого транспорта служил для них одной из немногих тем общения. У самой столицы появился асфальт, движение сделалось оживлённее. Грузовики везли лес, каучуковые шары, початки кукурузы, из живности – коров и свиней. Частных автомобилей было немного и все – старого образца.
Пригороды Асунсьона составляли хижины, лачуги, жалкие нагромождения грубо сколоченных построек из случайного материала, разной длины брёвен, каких-то реек, балок, сломанных ящиков. Многие строения не достигали человеческого роста. Люди находились в них лёжа, сидя, полусогнувшись. Угрюмыми зверьками выглядывали они из проёмов жилищ. Рядом бодро резвились оборванные дети, поколение за поколением донашивающие до истлевания обноски предшественников. Картину дополняли протянутые везде верёвки с сушащимся бельём.
Центр Асунсьона - дома колониальной архитектуры, громоздкие каменные здания жёлтой штукатурки, обязательно с просторными балконами, обширными окнами с почти всегда опущенными жалюзи. Некогда аляповато вызывающие фасады обильно обвалились. Человек, впервые въехавший в столицу, мог полагать, город недавно перенёс землетрясение или подвергся авианалёту. Улицы, мягко говоря, убирались плохо. Скомканные газеты, жестяные банки, картонные упаковки, перекатывались ветром с тротуара на тротуар. Груды хлама лежали у электрических столбов. Пустые поваленные на бок мусорные контейнеры валялись неподалёку. Витрины магазинов, рекламные надписи выглядели блеклыми, под стать домам, будто выгоревшими в нещадном парагвайском солнце.
Люди, заполнявшие улицы, носили одежду летних тонов, преимущественно белую и бежевую, но были они как неглаженные, отсутствовал лоск, манеры. Казалось, каждый оделся второпях. Редко встречались чересчур элегантные пожилые мужчины в светлых костюмах, платках на шеях, модных шляпах, с дорогими кольцами на средних пальцах. Они неторопливо прогуливались или сидели в кафе. Многочисленные дорого одетые излишнего веса матроны тоже не отличались вкусом, крикливое платье, накидка или сумасшедшего цвета пиджак вопили о достатке. Город не излишествовал безопасностью, ни одна из богатых матрон не надевала драгоценностей. Дамы не ходили одни. Они шли с мужчиной или их сопровождал слуга.
Автобус прибыл на площадь, центр которой украшала башня с часами. Путешественники, крестьяне, гуси, утки, индюшки и свиньи спустились в город. Витя попросился в туалет, но Борис не отважился пустить его в пугающие развалины каземата, куда входили и откуда выходили люди с разбойничьими физиономиями. Оказавшись вне туристических троп, путешественники чувствовали себя угнетённо. Им, особенно сотрудникам милиции, чудились нападения, грабежи, как минимум мошенничества и мелкие кражи. « Карманы! Карманы! Ушки на макушке!» - неустанно повторял Володя. Он вытянул руки по швам, ухитряясь одновременно контролировать карманы брюк и мундира. Легкую эйфорию сохранял Павел. Ему по-прежнему всё нравилось. Его чудом не испорченный в водопаде фотоаппарат-«мыльница» непрестанно щёлкал. Павел задирал голову, находя всё новое очарование в осыпавшейся архитектуре. Степанов держал подмышки его и Кальвадоса. Чтобы зазевавшись, ни тот, ни другой не попали под машину. Один из-за чрезмерной отдачи новым впечатлениям, второй – из-за полной отстранённости от всего.
Степанов уточнил адрес Хуаниты у полицейского. Павел тем временем поймал такси. Набившись в салон, как сельди, отправились.
Хуанита жила в фешенебельном районе недалеко от Конгресс-Холла. Здесь было почище, хотя, как и везде в Асунсьоне, фасады зданий требовали серьёзной реставрации. Двухэтажный с мансардой особняк располагался среди парка, окружённого высокой решёткой. К жёлтому с белыми балконами дому вела посыпанная морским голышом дорожка. Там и сям виднелись клумбы с розами, тюльпанами, ирисами. В искусственно созданных болотцах цвели орхидеи. Два прирученных аллигатора с ошейниками позёвывали у бассейна. Голова кружилась от вязкого запаха тропических цветов, он подавлял аромат европейской растительности, которую хозяйка пыталась насильственно привить в несвойственной ей почве. Заросли жасмина образовывали живую изгородь, делившую парк на участки. Два белых флигеля или хозяйственные постройки размещались впереди и по сторонам главного входа, где сейчас стоял серебристый кадиллак.
- Чтоб я так жил! – не удержавшись, воскликнул Володя, потрясённый открывшимся ему великолепием.
Таксист посигналил. Из будки у ворот вышел охранник. Внимательно осмотрев сидевших в авто, он справился о цели визита, позвонил в дом, получил добро и лишь потом, нажав на кнопку, открыл ворота. Степанов заметил над воротами две видеокамеры, а вдоль всей ограды - провода с сенсорными датчиками. Система охраны особняка заслуживала уважения.
Такси покатило по алее. Из дома по лестнице навстречу машине спустилась молодая полная женщина в светлых широких брюках, голубой распашонке и шляпке-корзинке. Тяжёлые золотые украшения сверкали на её запястьях и шее. Женщину сопровождал упитанный мальчик в матроске и лоснящийся ротвейлер. Машина остановилась. Хуанита кинулась к отцу и бурно со слезами обняла его. Кальвадос не остался столбом. Дав волю чувствам, он похлопал дочь по спине. Никто не ожидал от него чрезмерной эмоциональности. Степанову всё же показалось, что глаза Кальвадоса увлажнились. Когда после продолжительной разлуки достойный отец обретает любящую дочь, свидетели сцены чувствуют себя лишними. Так некоторое время и происходило. Потом очередь приласкаться досталась внуку. Кальвадос с усилием поднял его на руки. Одна собака не узнавала бывшего хозяина. Ротвейлер щетинился и злобно рычал. Вышедший из дома слуга скоро увёл сопротивлявшегося пса.
Солидного раскланявшегося с Витей мальчика в матроске звали Педро. На языке мимики и жестов он тут же нашёл общий тон и увёл Витю к бассейну показывать крокодилов.
Хозяйка предложила путешественникам отдохнуть после дороги. Каждый получил изолированную комнату в большом доме, а Степанов целые апартаменты. В первой комнате у него стоял широченный дубовый стол зелёного сукна с зелёной же лампой, для работы, и мягкая кожаная мебель для дневного отдыха, во второй – крепкая красного дерева двуспальная кровать, махагоновый шкаф, телевизор и торшер. В ванной к удобствам добавлялось джакузи.
