— Приляг, будто спишь, и слушай внимательно.
И Ключевский без иронии в голосе, а так, будто он твердо верил в свою «сказку», изложил довольно подробно свой грандиозный план истребления всей охраны лагеря и массового побега освобожденных пленных.
Юрий снова увлекся и многие сцены передавал так, точно видел их перед собой и не сомневался в их правдоподобности.
Годун слушал его, широко раскрыв глаза, то и дело затаивая дыхание.
— Вот так, — заключил свой рассказ Юрий. — Если все пройдет удачно, мы освобождаем весь лагерь, почти без потерь с нашей стороны. Что будет потом, кому удастся добраться к своим, к партизанам, кого поймают, расстреляют, повесят, — это уже вторая сказка, и не мне ее сочинять. Что обо всем этом ты скажешь?
Петр вздрогнул, произнес восторженно:
— Здорово! Как в кино. Неужели сам придумал?
— В том-то и беда, что как в кино, — уныло согласился Юрий.
— Конечно, все не спасутся, — рассудительно произнес. Петр, — многих поймают, не без этого, но все-таки половина уйдет. Даже пусть десятая часть.
Удивительное дело — трезво мыслящий Годун рассуждает так, будто главные трудности возникнут после того, как охрана лагеря будет перебита и все пленные вырвутся на свободу. Неужели авантюра с переодеванием не вызывает у него сомнения?
— Слушай, Петр, ты делишь шкуру неубитого медведя. Неужели ты веришь, что все может произойти так, как я рассказал? Думаешь, мы сможем в одно мгновение расправиться с комендантом и его свитой? А тот момент, когда мы будем подходить к воротам? Стоит хотя бы одному часовому заподозрить неладное — и все пропало.
— Ты не веришь в свой план? — удивился Годун. — Я другого мнения. Если все хорошо подготовить... И главное: сходство двух ваших личностей налицо.
— Хорошо, они меня примут за Витцеля, — продолжал испытывать товарища Юрий, — а врач, фельдфебель, автоматчики?
— Можно подобрать подходящих...
Юрий не удержался, тихонечко свистнул от изумления: Петр Годун принял всерьез то, что он, Юрий, считает своей красивой, но невыполнимой, вздорной выдумкой, Загорелся... А что удивительного? Ведь не так уже давно этот план и ему, Юрию, казался восхитительной находкой. Сейчас он выльет на голову Петра ведро воды, охладит его.
— Начнем сначала. Сколько человек потребуется нам, чтобы в один миг, без шума отправить на тот свет или хотя бы оглушить коменданта и его сопровождающих, ты об этом подумал? Можешь не подсчитывать — человек десять, а если серьезно говорить, то и пятнадцать не помешало бы.
— Зачем столько? Шестерых хватит. Баш на баш. Все-таки внезапность на нашей стороне.
— Могут быть различные сюрпризы: одного убьют или посадят в карцер за день до события, другой заболеет, третьего пошлют куда-нибудь, и его в нужный момент не будет в бараке. Нужны, как говорится, запасные игроки. Допустим, кто-то промажет или удар окажется слабым, тут-то кто-то должен немедленно нанести второй удар.
Чтобы никто из немцев пискнуть не успел. Иначе все пропало.
— Когда ты, Чарли, таким пугливым стал? — насмешливо прищурился Годун. — Пусть заорет какой-нибудь немец, не страшно. Сегодня бедняга Новиков как орал, когда его убивали. Ну, и что? Никто из часовых не прибежал в барак на помощь коменданту. Они привыкли к таким крикам: кого бьют? — пленного, кто орет, прощаясь с жизнью? — пленный.
Этот довод был убедительным, но он касался частности, детали, а не всего плана.
— Считаю, — продолжал Петр, — что восьмерых вместе с запасными предостаточно. Если потребуется, и второй раз тюкнут. Злость силы прибавит.
— Хорошо, пусть будет по-твоему — восемь человек. Нас двое. Шестерых нужно искать.
— Найдем. Неужели в нашем бараке настоящих людей нет, одни трусы и доносчики? Кто бы подумал на Петуха — дуролом, мозги набекрень, а Роман его посвятил, и вышло хорошо.
— Я не об этом. Не сомневаюсь, найдем людей, но ты знаешь, что не каждый, к кому мы обратимся, согласится активно поддерживать нас. Не поверят в реальность плана, скажут: афера, бред. У каждого есть дружки, и пойдет «под самым строгим секретом» шумок по бараку, пока не дойдет до уха доносчика.
Скуластое лицо Петра стало свирепым:
— Предупредим каждого: болтнет если — убьем.
— Петр, тайна перестает быть тайной, когда ее знают больше трех человек.
— А с танком как было? Шесть! Тоже немало.
— Не равняй. Мы были уверены друг в друге. Петухов, надо полагать, был посвящен Романом всего лишь за несколько часов до начала...
— А кладовщица? — не сдавался Петр. — Все знала, стены измерила, инструкцию достала.
Кленовый листок затрепетал перед глазами Юрия и тут же исчез. Юрий слышал: девушка погибла в момент, когда «тигр» таранил дом. Она находилась в кладовой. Почему за несколько секунд до этого она не вышла во двор? Ведь можно было обо всем догадаться, особенно, когда ее попросили достать несколько страниц из военного учебника, посвященных описанию рычагов управления «тигра». Почему, наконец, Иван Степанович не предупредил ее об опасности? Видать, не успел. Кроме того, если бы девушка хотя бы в самый последний момент бросилась бы к стеллажам, это наверняка спасло бы ее.
— Да, кладовщица шестая, — грустно согласился Юрий. — Но у меня были основания считать, что она верный человек.
— Все равно — шесть, — упорствовал Годун. — И тайну сохранили.
— Ладно. — Голос Ключевского звучал устало. Он уселся па земле рядом с Годуном. — Ответь мне, как все восемь окажутся во время проверки в одном месте, почти что рядом?
— Ну, это плевое дело, — уверенно заявил Годун. — Сколько раз я стоял на чужом месте — не успел к своему добежать. Да и поменяться можно... Что с тобой, Чарли, я тебя не узнаю.
— А я тебя, Петр. Ты не понимаешь, какую ответственность взвалим мы себе на плечи, решив осуществить этот нелепый план.
— Без риску нельзя, — возразил Годун. — В лес ходить...
— Да не об этом я, — досадливо перебил его Юрий. — Пойми, я случае неудачи с захватом танка пострадали бы три, ну, самое большее, пять человек: я, ты, Иван Степанович, Роман и Петух этот. Кладовщицу мы бы спасли — никто бы не назвал ее при допросах. Ну, допустим крайность — ее бы тоже заподозрили и казнили. Шесть человек, шесть жертв неудачной попытки. И все!
— Шухер... — торопливо шепнул Годун, предупреждая блатным словечком об опасности.
Послышались шаги, кто-то медленно прошел мимо.
— Отбой. Говори, выкладывай свои доказательства.
Повторяю, могло быть шесть жертв. Что же, мы знали, на что шли. А теперь подумай, что произойдет, если наш маскарад обнаружат при подходе к воротам или даже когда мы свалим часовых и овладеем их оружием. Завяжется перестрелка, изо всех бараков высыпят пленные, и тут-то начнется побоище. Пять вышек, пять пулеметов... Находящиеся в караульном помещении немцы тоже откроют огонь... Нет, всему есть предел. Я не какой-то ослепленный идеей побега маньяк, чтобы повести за собой на верную гибель сотни людей.
— Что такое — маньяк? — угрюмо спросил Годун.
— Полусумасшедший, чокнутый, или дуролом, как ты говоришь, — выбирай, что тебе больше нравится.
Петр обиженно поджал губы — Чарли грамотей, умник, даст словами по морде, оскорбит, высмеет, а сам вроде в стороне, ни при чем. Вот и сейчас... Вроде обозвал дуроломом, но не прямо, а как-то в обход, намекнул только... Нет, не дуролом он, Петр Годун, а просто смелый человек. И Годун сказал не без мстительного злорадства:
— Понятно... Ты просто сдрейфил. Боишься, что не сумеешь сыграть эсэсовского офицера. Кишка тонка. Так бы сразу и сказал.
Юрий не сдержался, улыбнулся — Петр использует наивные приемы, бьет на самолюбие.
— Нет, не боюсь, — сказал он . — Людей жалко. Сотни погибнут по моей вине, бесполезно. Одна эта мысль давит, сковывает.
— Людей, видишь ты, ему жалко... — презрительно скривил губы Годун. Возникшее у него враждебное чувство к Ключевскому усилилось. — Неженка какая! Тебе людей жалко, а то, что половина пленных, а может быть все до одного, так или иначе загнутся в этом лагере, так тебе не жалко? Уж если погибать, то с музыкой... Роман вон как...
