— Чудак! С танком что, разве не сказка получилась?

«Петр прав — сказка, сказка. Прекрасная», — мысленно согласился Юрий, но сказал другое:

— Нет. Просто мы сумели использовать реальную возможность. Такое уже не повторится.

— Что, по-твоему, нам делать? Не трать, куме, силы... Так, что ли?

Юрий не ответил.

— Ты что, Чарли, захандрил? — В голосе Годуна звучали удивление и злость. — Так имей в виду: мы приведем тебя в чувство. Дурака валяешь...

«Как все это похоже на сцену, разыгравшуюся всего десять дней назад здесь же, когда я разговаривал с Романом Полудневым, потерявшим веру в себя и своих друзей, — подумал Юрий. — Роли переменились. Сейчас на месте Полудневрго оказался я, а Петр Годун тормошит меня, пугает, будет упрашивать. Он верит в чудодейственную силу выдумки Чарли. Но ведь нельзя же шаманить, вести людей на верную гибель, очаровав их своим планом массового побега, не веря в этот план, заведомо зная, что их постигнет неудача. Вариант с переодеванием... Такие вещи годятся для водевиля, оперетки, но только не для реальной жизни».

— Давай твою сказку, — нарушил молчание Годун.

— Петр, эта сказка имеет трагический конец.

— Как это — трагический? Смертельный? Нашел чем пугать. Иван Степанович, Полудневый смерти не побоялисъ. Даже придурок этот, Петух, на смертельную опасность наплевал.

— Я не о нас с тобой говорю. Часовые на вышках искосят пулеметными очередями сотни взбунтовавшихся пленных, завалят лагерь горами трупов.

— Мы в долгу не останемся, — неуверенно возразил Петр.

— Мы погибнем прежде, чем сумеем что-либо сделать.

Годун молчал долго, ерзал, сопел сердито. Наконец произнес рассудительно.

— Ладно... Не глядя на товар, цену не назначают. Давай твою сказку. Поглядим на нее, пощупаем...

Ключевский повернулся на бок, лицом к товарищу, облизал губы.

— Начнем с нового коменданта, унтерштурмфюрера Витцеля. Ты черты его лица и весь облик помнишь?

— Еще бы! Я эту суку до конца своих дней буду помнить, среди тысячи других его личность определю.

— Хорошо. Теперь поставь меня рядом с ним.

— Как это?

— В воображении. Вообрази, что мы стоим рядышком — унтерштурмфюрер и я. Похожи?

Годун удивленно смотрел на Юрия. Он хотел что-то сказать, по тут раздался мощный голос старосты Баглая: Четвертый барак, слушай! Проверка барака на чистоту и порядок. Всем стать на свои места!!

Крик старосты, словно сигнал тревоги, поднял пленных с земли, и они устремились к широким дверям барака.

Этого следовало ожидать. Новый комендант Каменнолужского лагеря проявляет особое внимание к четвертому бараку: здесь, несомненно здесь, родилась идея совершить побег на танке. Ведь те, кто сумел осуществить дерзкий план, были из четвертого барака. Все трое! Держись, четвертый барак, это воскресенье не обойдется без крови, жертв.

Юрий Ключевский подбежал к своим нарам, окинул взглядом постель, пригладил хорошо заправленный кусок брезента, служивший ему одеялом, и замер возле столба лицом к проходу. По обе стороны прохода уже протянулись живые цепочки — запыхавшиеся пленные стали на свои места. Слава богу, опоздавших, кажется, нет.

— Ахтунг! — орет на весь барак староста Баглай, ожидающий начальства у порога. — Снять головные уборы! Смирно!

Шорохи, вздохи, покашливание сменяет полная тишина — все знают, что команда «Снять головные уборы» подается Баглаем, когда комендант со своей свитой уже на пороге. Там происходит нелепая церемония встречи начальства — староста вскидывает перед собой руку с дубинкой, точно салютует обнаженным клинком, щелкает каблуками и, сделав шаг в сторону, пропускает в барак коменданта и его сопровождающих.

Главный проход широк — метра три, боковые поуже, но и в них могут свободно пройти три человека рядом. Комендант начинает обход с бокового, обозначенного на специальной табличке проходом № 1. Нары Ключевского на этом проходе. Юрий скосил глаза.

Сперва из-за угла показывается фигура солдата с автоматом на груди, затем крупная овчарка. Собаку ведет на коротком поводке унтерштурмфюрер Витцель. За комендантом не спеша, поглядывая на нары, шагают незнакомый фельдфебель, очевидно, назначенный заместителем Витцеля, и лагерный врач. За ними, соблюдая дистанцию в четыре-пять шагов, идет второй автоматчик. Староста Баглай замыкающий. Помахивая дубинкой, он со свирепым видом оглядывает выстроившихся возле нар пленных.

Шесть человек...

Солдат как солдат. В глазах настороженность, руки лежат на автомате — достаточно какой-нибудь доли секунды, чтобы нажать спусковой крючок. Из широкого голенища торчит запасной магазин-рожок для автомата.

Овчарка Бетси. Отвратительное создание — грудью, одним ударом может сбить пленного с ног. Твердые, точно из жести вырезанные уши, острозубая пасть открыта, красный влажный язык свесился набок, красивый кожаный ошейник, украшенный медными и какими-то светлыми, очевидно серебряными, жетонами, бляшками.

Витцель. Вид у него стал еще более надменным, его прямо-таки распирает от сознания своей значительности. Но лицо не изменилось, тот же овал, те же брови, нос, подбородок. Похож, похож, сукин сын. Лоб скрыт под козырьком фуражки. Значит, не имеет значения, какой он — такой же высокий, как у Юрия, или низенький, узкий. Наверно, узкий...

Прошел, оставив в воздухе легкий запах лаванды. Брюгель душился шипром.

Низенький врач неинтересен. Вид у него болезненный, губы капризно морщатся. Такой слабак свалится от одного удара в темя.

Солдат и Баглай. Этих оглушить будет нелегко.

Шесть человек... Иногда их бывает больше. Стоит только промазать или запоздать с ударом, и все полетит к черту. В самом начале. Вариант заманчивый, но он все больше и больше кажется Юрию невыполнимым — афера, водевиль.

В конце прохода раздается крик, рычание и хриплый лай овчарки. Кого-то бьют. Витцель, видимо, к чему-то придрался, и Баглай, выслуживаясь перед новым комендантом, лупит проштрафившегося пленного дубинкой по голове. Удар, удар, удар... Наконец пленный, защищавший голову руками, падает на пол, и Баглай пинает несчастного в живот.

Уходит. Избитый пленный остался на полу недвижим. Убили.

Баглай тотчас же возвращается в сопровождении двух пленных. Убитого бросают на носилки и уносят куда-то, видимо, ко второму выходу из барака.

Три или четыре удара дубинкой потребовалось, чтобы свалить истощенного человека на землю. Он успел крикнуть... А как свалить немцев, чтобы обошлось без криков и стрельбы? Юрий был подавлен: он убедился, что вариант с переодеванием в немецкую форму — бред сумасшедшего, глупейшая авантюра. Не следовало бы и заикаться о своем сходстве с эсэсовцем. Но другого варианта у него нет. А может быть, пойти на этот огромный риск? Удача сопутствует не трусам, а смелым.

Вольно! Разойдись! — кричит староста.

Проверка закончена. Пленные спешат к дверям. Скорее из барака, где только что на глазах у них был замордован их товарищ.

Ключевский вышел одним из последних. Годун ждал его на прежнем месте.

— Ну, что скажешь? — спросил Юрий, усаживаясь рядом.

— Злобствуют. Ведь ни к чему придрался. Теперь они четвертому бараку веселую жизнь устроят.

— Я не об этом... Ты обратил внимание на сходство?

— Личностей? Какое там может быть сходство! На нем все блестит, а ты на урку похож.

— Хорошо, одень меня в такой же мундир, на голову такую же фуражку и поставь нас рядом... Неужели ты не можешь мысленно представить?

Годун, хмуря лоб и часто хлопая ресницами, долго оглядывал Ключевского и наконец заявил с глуповато-растерянной улыбкой:

— А ведь в самом деле похож. Ей-богу! И рост, и фигура соответствуют. Только ты скелет, а он как раз при спортивном теле.

— Под мундиром не будет заметно...

— А как мундир ты достанешь? Да и достанешь, нарядишься, что из того?

«Интересно все-таки, что он скажет, когда я раскрою ему свой план? — подумал Юрий, чувствуя, как его охватывает озноб. — Все-таки это мое детище — вариант с переодеванием».