Всю неделю я замерзал по ночам, потому что мистер Ф. Джамал совершил большую ошибку и поставил диван-кровать под окном. Это была дурная идея — в частности потому, что окна были настолько неисправны, что влетающие в них сквозняки могли бы наполнить паруса небольшой яхты. Чтобы исправить ситуацию, я перетащил диван-кровать к противоположной стене, то и дело останавливаясь и расправляя ковер, который постоянно собирался складками, отчего колесики дивана буксовали. И хотя новое положение вещей означало, что я не смогу полностью открыть дверь ванной комнаты, единственный оставшийся вариант заставил бы меня перекрыть выход из этой адской дыры. Словом, больше я не экспериментировал и оставил диван на новом месте. Обливаясь потом после этого небольшого физического упражнения, я рассудил, что пора сделать перекур. Однако моя совесть и слышать об этом не хотела. В общем, я продолжил неистово переставлять мебель, пока кураж не прошел. Я решил, что оба шкафа будут смотреться значительно лучше, если их передвинуть к стене напротив кухни, иначе они выглядели слишком внушительно. Немного посомневавшись, не стоит ли мне сначала все из них вынуть, я начал сражаться с тем шкафом, что поменьше.

Сперва я покачал его из стороны в сторону, но тревожный скрип и треск подсказали мне, что так я далеко не продвинусь. Тогда я зашел сбоку, уперся в него плечом и сильно надавил, будто мы с ним — два игрока в регби. Потребовалось потратить немало сил, чтобы его расшевелить, но когда он наконец сдвинулся с места, что-то царапнуло по обоям и упало на пол. Я оставил шкаф в покое — вмешалось мое живое воображение, которое предположило, что это, должно быть, полуразложившаяся человеческая рука, и именно она, наверное, несет часть ответственности за то, что в комнате так пахнет. У меня мелькнула мысль — пусть и наполовину шутливая, — что не будет ничего удивительного, если злая судьба, которая преследовала меня последние двадцать шесть лет, устроит так, что Кейт, та самая Кейт, в которую я влюбился после пары телефонных разговоров, окажется серийным убийцей. Когда я обнаружил, что это не один, а целых два предмета и отрубленной конечности среди них нет, то вздохнул с облегчением, хотя и не без некоторого разочарования. На полу лежал конверт с фотографиями и щетка для волос.

От того, что попало мне в руки (я имею в виду фотографии, а не щетку), у меня захватило дух. Голова моя закружилась, и я сел, прижимая фотографии к груди. Я чувствовал, как вызванный этой находкой адреналин со свистом несется по жилам. Я не сомневался, что среди этих снимков будут и фотографии Кейт, моей Кейт, Кейт, которая наполнила собой мои мечты — Кейт, которую я никогда не видел. Но тут до моего сознания с курьерской почтой добралось послание от моей совести.

«Рассматривать чужие фотографии, — говорилось в нем, — без согласия владельцев — это нарушение моральных прав личности, которое равносильно таким прискорбным поступкам, как чтение чужого дневника или личных писем. Настоятельно рекомендую тебе оставить эти фотографии в покое — ведь ты надеешься, что на каком-то из снимков она может оказаться голой».

«Чушь, дерьмо собачье! — отвечало мое сознание с напускной храбростью. — Я хочу взглянуть. И немедленно!»

У меня не было достаточной силы воли, чтобы отложить фотографии не глядя. Это были не просто фотографии — речь шла о снимках человека, которого я больше всего на свете хотел увидеть.

«Вот, наверное, что чувствуют слепые, когда удачная операция возвращает им зрение, — думал я. — В первый раз в жизни они могут просто смотреть и верить своим глазам».

Это были отпускные снимки, и, насколько я мог судить, их сделали летом в Париже. По большей части там присутствовали поодиночке или вместе две девушки лет около двадцати, но кроме того, попадались фотографии нижней части Эйфелевой башни, Триумфальной Арки и Лувра. Я выбрал из пачки по одному удачному портрету каждой девушки, чтобы рассмотреть их повнимательнее. У одной были длинные вьющиеся темно-коричневые волосы — она собрала их в хвост, но они все равно казались непослушными. Она не красилась, хотя кожа у нее была довольно бледная. Зато губы у девушки были яркие, а в ушах — серебряные сережки-гвоздики. На ней была простая белая футболка и джинсы. Кроме того, было понятно, что она выше другой девушки. Еще я заметил, что у нее приятная улыбка.

Вторая девушка, насколько я мог разобрать, была натуральной блондинкой (либо работал очень хороший парикмахер), волосы у нее были пострижены в короткое четкое каре. Несмотря на то, что она показывала язык, отчего лицо перекосилось, было понятно, что она очень привлекательна — честно говоря, привлекательнее своей темноволосой подруги. Ее загорелая кожа очень хорошо сочеталась с серо-голубым цветом глаз. Шею ее обвивал белый шифоновый шарф, а в ушах тоже были сережки-гвоздики. На ней был желтый топ на бретельках и короткая синяя юбка в клетку. Еще я заметил, что у нее обалденные ноги.

«Если выбирать только за внешность, — сказал я себе, — то я хотел бы, чтобы Кейт оказалась блондинкой».

Я позвонил Кейт.

— Привет, Кейт. Это Вилл.

— Алло, — радостно сказала Кейт. — Как там твой брат?

— Ничего, — сказал я, теребя уголок фотографии светловолосой девушки. — Раздумывает, в какой университет поступать.

Мне не терпелось выяснить, кто из двух девушек — она. Но мне не хотелось спрашивать в лоб. Не знаю, почему. Мне кажется, во многом в моем смущении виновата была совесть.

— Скажи, чтобы не заморачивался, — посоветовала Кейт. — Посмотри на меня.

Я так и сделал. То есть я посмотрел на фотографии девушек, которые держал в руках. Кейт начала говорить о том, как много можно узнать о жизни, если просто жить, но я отключился, сосредоточив все внимание на фотографиях. Я встал с кровати и подошел к стене, где висела карточка Агги. Я расположил двух возможных Кейт по сторонам Агги и подумал, случится ли так, что настанет день, когда я буду вынужден изуродовать одну из этих фотографий?

Больше ждать я не мог.

— Какого цвета у тебя волосы?

— У меня? — недоуменно переспросила Кейт. — Не понимаю. Какое отношение это имеет к кейнесианской экономике?

— Никакого, — робко отозвался я. — Но все равно, пожалуйста, скажи, какого цвета у тебя волосы.

— Мои волосы?

— Ну да, твои волосы.

— Рыжеватые. А почему ты спрашиваешь?

— Не коричневые?

На этих фотографиях не было Кейт. Меня тут же охватило разочарование. Я швырнул снимки в пакет-ведро и приготовился поскорее прекратить этот разговор, потому что почувствовал, что тучи моей обиды сгущаются.

— Конечно, они не от природы рыжие, — заявила Кейт через некоторое время. — На самом деле они такого унылого коричневатого цвета. В этом я пошла в отца.

— Ты же сказала, что они не коричневые, — огрызнулся я.

— Они не коричневые, — сказала Кейт, и в ее голосе мелькнула легкая тень тревоги из-за того, что я считаю цвет волос настолько важной вещью. — Они были коричневые. А теперь рыжие. Это довольно просто, знаешь ли.

Я засунул руку в пакет, достал обе фотографии и внимательно их изучил. Пелена упала с моих глаз. Теперь брюнетка была для меня самой прекрасной девушкой на земле. Я вернул блондинку в пакет и улегся на кровать, держа перед лицом фотографию настоящей Кейт.

— Мне нужно тебе кое в чем признаться.

— Звучит заманчиво, — сказала Кейт. — Я слушаю.

— По-моему, я нашел твои летние фотки, — заявил я, все еще немного переигрывая.

— Где я в Париже?

— Ага.

— А я думала, куда они делись… — задумчиво проговорила Кейт. — Они за шкафом были?

— Ух ты! — на секунду мне представились расставленные по всей квартире скрытые камеры. — Как ты догадалась?

— Квартира не такая уж большая, — ответила Кейт. — Во всех остальных местах я посмотрела, а двигать шкафы я не стала. Тебе где-нибудь еще моя любимая щетка попадется. Загадочная штука эти шкафы. Вечно за них что-нибудь падает. — Она помолчала. — Ну и как? Ты разочарован?