Я попытался рассмеяться, но получилось что-то среднее между презрительной ухмылкой и кашлем — я уже жалел, что взял трубку. Кейт меня совершенно не радовала, наоборот, вгоняла в невероятную тоску. Надо было слушать свою интуицию. Я не чувствовал особого желания разговаривать, а поскольку такое настроение у меня уже бывало, я понял, что если этот разговор быстро не закончить, то я начну вести себя по-хамски (еще больше, чем обычно), а тогда и до беды недалеко.

— Чем вчера занимался? — спросила Кейт.

— Да ничем особенным, — я облизнул губы и почесал затылок. — Заскочили два приятеля, и мы двинули в Вест Энд, выпить чего-нибудь. В «Бар румба». Знаешь, где это? — Она сказала, что знает. — Хорошо повеселились. Я в результате подцепил одну девицу, Аннабел зовут.

— Я так понимаю, она сейчас не с тобой, — сказала Кейт. — Ну и как она?

Я попробовал уловить хоть какие-нибудь эмоции в голосе, но там не было и намека на ревность.

— А откуда ты знаешь, что ее здесь нет? — спросил я.

— У тебя не такая большая квартира, чтобы ты мог сказать про девушку, с которой только что спал, что это «девица, которую ты подцепил». Разве не так? — ответила Кейт. — Не забывай, что я там жила.

Я рассмеялся.

— Ну да, она рано утром ушла.

Я думал, Кейт положит трубку.

— Я спросила, как она? — повторила Кейт. Не то чтобы агрессивно, но уже близко к этому.

Я ответил на вопрос.

— Честно говоря, не в моем вкусе. Глуповата. Я спросил, кто ей больше нравится из «Старски и Хатч»[90], а она сказала — Хатч, хотя все знают, что Старски был круче, потому что у него машина была лучше, и свитера, да и вообще Хатч — кретин.

— По-моему, это ты ведешь себя, как кретин, Вилл.

— Может быть.

— Определенно.

— Возможно.

— Несомненно.

— И что же нам делать? — спросил я.

— Я положу трубку, — твердо сказала она, — и больше никаких разговоров. Никогда.

— Ну пока тогда.

— Успехов.

Она бросила трубку.

Я встал с кровати и закрыл окно. Солнце уже ушло. Соседский пес в исступлении облаивал белку на дереве. Я подумал, может стоит одеться и позавтракать? Я старался думать о чем угодно, только не о Кейт и не о том, какой я идиот. Я снова залез в постель и укрылся одеялом с головой.

Если не задумываться, неопределенный статус наших взаимоотношений мог позволить моей совести спать спокойно. Но не тут-то было. Если тому, что между нами возникло, не было подходящего имени, это еще не значит, что на это можно наплевать. Мое вранье не могло не обидеть Кейт, потому что, если бы такое наговорили мне, я бы почувствовал себя опустошенным. Я просто собрал в кучу все самые отвратительные штампы поведения «настоящего мачо» и бросил ей в лицо. Я хотел, чтобы Кейт меня простила. Но этого мало — я хотел, чтобы мы снова стали друзьями. У меня был номер ее телефона. Я нацарапал его на обложке одной из тетрадок моих школьников — на тетрадке Лиама Феннеля, если быть точным, во время нашего доисторического разговора о смерти. Я помню, как в тот момент подумал, что этот ее жест означал поворотный момент в нашем знакомстве: она позволяла мне войти, стать частью ее жизни, она показывала, что доверяет мне, — единственным доступным ей способом. Это было нечто столь же личное, как поцелуй.

— Алло?

— Привет, Кейт, это я, — тихо сказал я. — Прости. Послушай, мне правда очень стыдно. Только не клади трубку, пожалуйста.

— А почему бы и нет? — сердито сказала Кейт. — Ты ведь не хочешь говорить со мной. Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы все было как раньше, — сказал я. — Мы можем вернуться к этому?

— Нет.

— Почему?

— Потому.

Я понял, что она имела в виду под этим «потому», и она тоже поняла, что я это понял.

— Понимаю. Прости меня. Я соврал. Соврал, что был вчера в Вест Энде. И про то, что девушку вчера встретил, тоже соврал. Я ходил в паб, здесь, по соседству, один. Я впал в тоску и напился (именно в таком порядке), вернулся домой, позвонил моему бывшему лучшему другу и поругался, а потом заснул. — Я помолчал. — Просто хотел это тебе сказать.

— Вот и сказал, — отозвалась Кейт, будто ей было все равно.

— Я понимаю, это меня не извиняет…

— Очень верно.

— Я придал новую глубину и обогатил значение понятия «придурок».

— И выражения «втаптывать себя в грязь», — добавила Кейт.

Лед между нами понемногу растаял, все постепенно вернулось на свои места, и вот мы уже болтали с прежним задором и энергией. Я рассказал ей подробно о вчерашнем вечере, хотя и избежал упоминания об арчвейской Ким Вайлд. Ее мой рассказ немало позабавил, но кроме того, по-моему, встревожил.

— Вилл, — осторожно сказала Кейт.

— Да? — отозвался я.

— Ты же понимаешь, что ведешь себя более чем странно.

— Ты о чем? — спросил я. — Но я же еще не совсем сбрендил, а?

— Ну… — протянула она.

— Ну?.. — переспросил я.

— Мне бы не хотелось, чтобы это прозвучало бестактно, но мне кажется, что если бы я остановила на улице сотню представителей пресловутой общественности и рассказала им, что вчера ты раскромсал демо-кассету своего лучшего друга и отправил ее ему по почте, потом позвонил и оставил оскорбительные сообщения на автоответчике, уныло сидел в одиночку в пабе…

— Не забудь еще, что я одержим девушкой, которая уже три года как меня бросила, — вставил я.

— Да, и это тоже. Добавить еще, что ты разговариваешь по телефону с незнакомыми людьми и рассказываешь им выдуманные истории о том, как ты проводишь свои вечера… Ты ведь и про то, что к Марксу на могилу с друзьями ходил, тоже соврал. Ты ходил туда один, правда?

Я сказал «да» и услужливо добавил:

— И не забудь, что я пририсовал усы и кустистые брови к фотографии моей бывшей девушки и помог сегодня утром подруге уничтожить вещи парня, который ей изменил.

— Ты помог подруге уничтожить вещи ее парня?

Я рассказал ей, как все было, не упоминая о том, как между мной и Алисой вдруг возникло неуловимое сексуальное притяжение. Ее особенно шокировал эпизод с зубной щеткой и кошачьим дерьмом.

— Да ты с ума сошел! — воскликнула Кейт. — Ты совершенно ненормальный!

— К тому все и идет, — пошутил я. — Но, вроде, я еще не до конца сбрендил.

— Вилл, — сказала Кейт, — разве ты не замечаешь, что ведешь себя не нормально? Все до единого из опрошенной сотни представителей широкой общественности засунули бы тебя в смирительную рубашку — ты бы и ахнуть не успел.

Я почесал в затылке и решил, что пора выбираться из постели. «Кейт, — подумал я, натягивая джинсы, — в чем-то, может быть, и права».

— Понимаешь, это Грань, — объяснил я ей.

— Что?

— Грань, — повторил я. — Знаешь выражение «быть на Грани»?

— Да.

— Ну вот, я думаю, что подошел к ней настолько близко, насколько это вообще возможно, чтобы при этом не свалиться вниз. Ты не первая говоришь мне, что я странно себя веду. Уйма народу уже об этом говорила, но никто так и не сказал мне ничего нового. — Я помолчал секунду, пока натягивал майку. — Я тебе, наверное, кажусь чокнутым, но поверь мне, в своем положении я веду себя вполне осмысленно. Все началось с Агги. Да, именно с нее. Она сказала, что всегда будет любить меня. Я поверил ей на слово. А сейчас ей все равно. — Я достал из шкафа рубашку и начал ее надевать. — Возьмем, к примеру, Алису. Если бы она принялась засыпать Брюса и его новую девушку угрозами по телефону, он бы пошел в полицию, и ей бы в судебном порядке запретили это делать. Но куда идти ей самой? Общество — а я это слово просто ненавижу — не придумало для нее никакой защиты. Его поведение считается нормальным, а ее объявят одержимой. Но разве любовь — это не одержимость? Разве не в этом ее суть? Она поглощает тебя, порабощает твой рассудок, подчиняет себе, а все говорят: «Какая прелесть, они влюблены». Но когда все заканчивается, и ты начинаешь засыпать свою бывшую возлюбленную письмами, написанными куриной кровью, тебя вдруг объявляют сумасшедшим, потому что ты готов на все, на все что угодно, только бы ее вернуть. Скажи мне, разве это справедливо?