Нотариус, угловатый пожелтевший скелет, вытащил из внутреннего кармана камзола большой полотняный платок — то ли хотел высморкаться, то ли отереть слезы, — но за неимением слизи и слез сунул его обратно.

— Как-то дождливым утром — а дожди приносит в Дорн юго-восточный ветер в феврале и осенью — пришли ко мне в контору два господина, оба молодые и элегантно одетые; это были братья графы де Ментенон, они вели тяжбу с кавалерийским полковником де Соважем по поводу того, кому принадлежит право отыскать клад, зарытый в свое время Вилье де Флером, прозванным Мавром, их общим родственником. Я взялся представлять интересы графов де Ментенон в судебной палате и стал изучать их права, которые не так уж трудно было бы доказать, если бы не было в их роду незаконнорожденного и не сгорела бы ризница в церкви городка Иври со всеми книгами и записями, а это давало господину полковнику де Соважу основания утверждать, что никакого незаконнорожденного не было, а была монахиня, его тетка в девятом колене со стороны матери; вместе с тем я изучал также план замка Флер и думал: а где бы я, будучи не менее жадным и подозрительным, чем Вилье де Флер, прозванный Мавром, спрятал заветное золото на случай войны или каких-нибудь беспорядков? И получалось, что я бы спрятал его в нише над сводом нижней галереи, где поначалу собирались устроить караульное помещение с печью, но потом передумали и построили караулку в другом месте, у ворот, нишу замуровали, а нижнее помещение использовали как свинарник. Я даже расхохотался, когда пришел к такому заключению: угадал-таки, какая пичужка склевала зернышко! Значит, сокровище там и лежит! Это открытие лишило меня сна и покоя, я даже перестал считать золотые монеты по ночам, а все сидел над планом замка Флер. И вот, заявив, что еду в Шартр получать наследство, завещанное мне дядей-каноником, поскольку душеприказчик, мол, во всем уже разобрался, я поехал верхом по дороге на Аржантан, прихватив с собой слугу по прозвищу Святый Боже (у них в Алансоне такие клички в ходу). Когда мы прибыли в Сэ, я сказал слуге, что поеду в Шато д’О за нужным документом, а он пусть дожидается меня в гостинице, где я заплатил за неделю вперед; сам же взял новую лошадь — у нас в Фауэ все умеют держаться в седле — и по полям Ферте-Масе за один день доскакал до замка Флер, вошел во двор и укрылся в полуразвалившейся часовне, куда никто не заходил из страха перед призраками бывших владельцев родового замка. А с наступлением темноты пошел откапывать сокровище и очень быстро нашел камень, который можно было повернуть вокруг оси, что я и проделал, а когда заглянул в нишу, то увидел обитый железом сундучок. Ну разве не прав я оказался в своих догадках? От радости я хохотал так, что в изнеможении сел прямо на пол. И тут появились оба графа де Ментенон с обнаженными шпагами. У меня в руках была кирка, которой я собирался разбить сундучок и посмотреть, как золото звонким ручьем потечет на каменные плиты пола! Теперь придется воспользоваться киркой для защиты. Я ногой опрокинул фонарь и бросился на графов. И тут обнаружил, что вижу в темноте; говорят, все, кто жаждет золота, видят ночью так же хорошо, как днем, и это сущая правда. Хватило двух ударов киркой. Братья упали у входа в нишу, где стоял окованный железом сундучок, и мне пришлось пройти по их трупам, причем одному из них, старшему, который был с усами, я наступил на лицо. Потянул сундучок, и он легко подался. А легко подался он потому, что был пустой. Пустой!.. Я вышел из двора замка, качаясь, как пьяный. Тут сквозь пелену дождя увидел, что к замку скачет галопом целый эскадрон кавалерии во главе с полковником Соважем. Меня сразу же схватили. Посадили в мешок, так что наружу торчала только голова, взгромоздили на лошадь и повезли в Ренн. Когда проезжали через деревни, люди выходили из домов и, узнав, что я нотариус из Дорна плевали мне в лицо. В Ренне меня повесил тот палач, о котором я рассказывал, на жесткой и шершавой таррагонской веревке, я и сейчас как будто чувствую ее на шее. И я должен скитаться, пока в руанском суде не будет решена тяжба о сокровище, а я успел настолько запутать дело лжесвидетельствами, поддельными документами и прочими способами, что раньше чем через год никакой суд не разберется. Тяжба продолжается потому, что сундучок в нише оказался ловушкой, подстроенной старым Вилье де Флером, этим самым Мавром, а настоящий клад, как все думают, спрятан в другом тайнике того же замка. Вы спросите: а как же графы де Ментенон и полковник де Соваж узнали о том, что я тайком поехал в замок Флер? Все дело в том, что я забыл на своей кровати план замка, на котором отметил тайник зеленым крестиком.

Нотариус встал и, расстегнув камзол, вытащил из пояса золотую монету и бросил ее на каменную плиту, чтобы она зазвенела.

— Одну монету я все же сохранил, — сказал он. — Это испанская каролина времен Карла V.

— Этот полковник де Соваж, который, как вы говорите, служит в бретонской конной гвардии, должно быть, не кто иной, как Гастон Фебус де Соваж Вилье де Флер, виконт де Леваро, он был вместе со мной на Рейне под началом маршале де Тюренна[19], он невысокого роста, с большим красным носом и длинными усами, когда говорит, раскатывает «р», — сказал полковник Куленкур.

— Он самый, — подтвердил нотариус, продолжая играть золотой монетой.

— В то время он был капитаном, командовал батальоном фламандских королевских стрелков и присутствовал во дворе замка в Седане, когда меня расстреляли за то, что я изнасиловал прелестную девчушку, которая все смотрела, как я укрощаю коня, из окна дворца герцога Бульонского. На самом-то деле она отдалась мне по доброй воле, а умерла в моих объятьях, скорей всего, от разрыва сердца, и синяки у нее на шее были вовсе не оттого, что я ее душил, а наоборот — оттого что я тряс ее, стараясь привести бедняжку в чувство. Ну, может, я немного перестарался и потряс ее слишком уж сильно. А началось все с того дождливого дня, когда я с нормандскими стрелками ворвался в город Бризак.

— В куплетах, которые пели в Одьерне возвращавшиеся с Рейна солдаты, говорилось, что вы, господин полковник, заткнули девочке рот лентой с вашей шляпы, чтоб она не кричала. И еще там говорилось, что лента была шелковая, голубая, а девочке едва минуло двенадцать лет, — заметила мадам де Сен-Васс.

— Такую песенку будто бы пела девочка, если верить слепому из Дорна, — сказал нотариус.

— А я видел на рынке в Понтиви картинку, на которой было изображено, как господин полковник прыгает с седла в окно, — подал голос и музыкант.

— Видно, в Бретани людям совсем не о чем говорить, — презрительно оборвал его полковник Куленкур. — И кто вы такой, господин помощник регента церковного хора, чтобы вступать в пререкания со знатными мертвецами?

Музыкант, сглотнув слюну, пробормотал извинения.

— Разве не я взял Бризак штурмом, в штыковой атаке? — продолжал полковник Куленкур де Байе, — Я ехал на своем Гвардейце, вороном со звездочкой на лбу. Прежде чем перейти мост, мы сожгли все ветряные мельницы, сколько их там было в предместье. Взорвав ворота, проникли в город и пошли по узким улочкам, распевая «Tonnerre, tonnerre de France»[21], поджигая дома и убивая жителей. К тому времени, когда я прибыл на главную площадь, мои солдаты выложили дорожку из убитых кайзеровских вояк, чтобы я прошелся по ней, словно неаполитанский акробат по проволоке. Флейты насвистывали походный марш. На одном из убитых была каска с перьями цветов имперского флага, мой вороной сорвал ее у него с головы зубами. Восхищенные солдаты кричали, что в моем Гвардейце сидит черт. Я вошел в замок, он был пуст, но когда мои нормандские стрелки начали грабеж, скоро нашли в одной из отдаленных комнат жену и четырех дочерей немецкого градоправителя, жена оплакивала мужа, погибшего при обороне моста, а девушки — своих убитых или бежавших женихов. Мать все время причитала: «От кого же нам теперь рожать детей?» Меня это взбесило. «Разве здесь нет ни одного бретонского дворянина?» — крикнул я ей. Начал с матери, потом, по старшинству, обесчестил всех четырех дочерей. Они не сопротивлялись. Молча уступали — делай с ними что хочешь. Правда, при этом покрывались холодным потом. Солдаты вокруг орали, горланили песни, плескали на нас вином, палили из ружей, звонили в колокола церкви Святой Бригиты, мой Гвардеец ржал и брыкался, точно на майском лугу. Так началась забава, которая продолжалась семь дней. Когда я немного поуспокоился, собрал своих совсем уже одуревших от азарта нормандцев на площади и напомнил, что десятая часть добычи принадлежит королю. Потом маршал де Тюренн приказал мне отправиться в Седан для замены гарнизона. И там произошел этот прискорбный случай с девочкой в окошке. Недоразумение.