Однажды холодной ночью отец возвращался вместе с физиком. Древний «фиат», на котором они ехали, тарахтел по заснеженным улицам окраины.

Остановились. Вылезли.

– Сколько осталось? – спросил отец, застегивая кожаную тужурку.

– Меньше суток. С наступающим вас.

– И вас так же, Владимир Дмитриевич.

Они пожали друг другу руки, и физик, приподняв зеленую инженерскую фуражку, сел в свой «фиат» и укатил.

Полная луна светила в холодном небе. Отец шел по улице, заложив руки в карманы кожанки. Слабо горели редкие фонари. Тягучая музыка доносилась из окна пивной. Пошли заборы ткацких фабрик и домишки, спящие среди голых деревьев. На углу перед булочной маячил пьяный.

Отец подошел к крыльцу булочной, из двери которой пробивался свет.

Отец поднялся по ступенькам и открыл дверь. Посреди булочной несколько бледных человек стояли с поднятыми руками перед мужчиной с наганом. Кто-то возился в кассе. На полу стонал старик.

Все обернулись к двери. Наган уставился отцу в кожаную куртку.

– Ложись! – вскрикнул отец и взметнул вверх блестящий круглый предмет.

Все упали на пол. Из кассы выскочил человек в тельняшке под пиджаком.

– Бомба! – крикнул первый с пола, и второй кинулся на землю.

– Наганы на середину, – сказал отец.

На пол полетели наганы и парабеллум.

Покупатели бросились на бандитов и стали выкручивать им руки назад. Отец опустился на корточки перед стариком. Старик посмотрел на него мутным глазом.

– Подыми меня, – сказал он. – Плечо зашибли… вот бандиты… Я на них полез спьяну.

Отец покачал головой. Подскочила девочка лет десяти.

– Дедушка, – сказала она.

– Подержи, – сказал отец и протянул девочке блестящий предмет.

Девочка в страхе отступила.

– Не бойся, – сказал отец. – Это консервы. Рыбные.

Все повернули к нему головы.

Девочка взяла банку консервов. Отец стал поднимать старика.

– Товарищ начальник, этих куда? – спросил продавец с огромным хлебным ножом.

– В милицию, – сказал отец и повел старика к выходу.

Он толкнул дверь ногой.

Светила луна. Пьяного на углу уже не было.

– Далеко вести? – спросил отец.

– Мы туточки… за углом, – сказала девочка, с восторгом глядя на отца; на кожаную куртку, на чистый белый воротничок, на темный галстук.

В свете луны блестели большие глаза девочки и консервная банка, которую она прижимала к груди.

Отец отвел старика и пошел домой.

Отворил дверь.

– Коля… – сказала мама необыкновенно богатым грудным голосом.

Он осторожно усадил ее на стул. Мама вытерла глаза.

– Что ты так поздно?

– Заканчиваем, – сказал отец. – В общем, даже закончили…

– Ты все не шел… не шел, – сказала она.

– Ну-ну, – сказал он. – Что ты…

– Говорят, булочную ограбили…

– Врут… – убежденно сказал он. – Врут.

– Коля… – укоризненно сказала она. – Я же дочку жду.

– Дочка – это хорошо, – мечтательно сказал отец.

Я родился в ту ночь, когда достроили радиостанцию.

Отец часто рассказывал мне об этой ночи.

…Дядька в белом халате потрогал за плечо отца, и тот поднял заспанное лицо. Приоткрылась дверь в соседнюю комнату, и стало слышно, как надсадно плачет ребенок. Вообще-то, мне говорили, что я был не очень крикливый.

– Мальчик. Вес четыре кило. Полейте мне на руки, – сказал доктор, засучивая рукава халата.

Он взял мыло и стал над тазом, и отец начал лить ему воду на руки из эмалированного голубого кувшина.

– Как сына назовете?

– Мы хотели Катей, – сказал отец.

– Мальчика Катей нельзя, – сказал доктор. – Вам нездоровится?

– Не спал… – Отец потер лоб. – Сына можно посмотреть?

Доктор мыл руки тщательно. Каждый палец отдельно. Надсадно плакал ребенок…

– Доктор, что с сыном? – спросил отец.

– Нужны дрова… Хотя бы три-четыре полена… Главное – тепло, а у вас… хы-хы… пар идет. – Доктор подышал открытым ртом. – Для грудного младенца холод – это смерть.

Он протянул мокрые руки, и отец хотел вложить в них деньги.

– Полотенце… – сказал доктор и, обойдя его, взял полотенце.

Он стал вытирать руки, тщательно, каждый палец отдельно. Отец понял и сунул ему деньги в карман.

– Ну, зачем это? – сказал доктор и повеселел. – И потом, бросьте курить. Необходимо ради сына. Назовите его Алешей. Великолепное имя… Вам нравится?

– Да… – сказал отец. – Дрова я сейчас достану.

Отец стоит в полутемной каморке и держит в руках деревянного пучеглазого коня. Он слышит шорох и оборачивается к давешней девочке.

– Значит, спит дед… – говорит он.

– Он выпимши.

– Жаль, – говорит он. – Я хотел у вас дров разжиться.

Он ставит коня на пол. Рядом со вторым таким же.

– Дед, что ли, мастерит? – спрашивает он.

– Ага… из полена… вон из етого… На базаре продает, – говорит она и протягивает ему полено.

Отец смотрит на девочку. Подержав полено, он ставит его торцом на стол.

– Сколько из полена коней выйдет? – спросил он.

– Три коня.

Он лезет в карман и вытаскивает комок денег и смотрит на поленья, на ветхое платье девочки, на ее дырявый платок, на ее рваные валенки.

– Сейчас за деньгами схожу, – говорит он и идет к дверям.

Он выходит наружу и широкими шагами пересекает заснеженный двор.

– Дяденька… – слышит он тонкий голос и останавливается.

Девочка догоняет его, проваливаясь в снегу, неся в охапке три полена.

Он пошел к ней навстречу, и они встретились посреди двора.

– Дяденька, возьмите, – сказала она и обронила поленья в снег.

Он с жадностью посмотрел на поленья.

– У меня столько денег нет, – сказал он.

Девочка повернулась и пошла домой, вытягивая при каждом шаге ногу из валенка. Он догнал ее, взял за плечо и повернул к себе. Она смотрела исподлобья. Он поцеловал ее в лоб и сунул в карман комок денег. Потом повернулся и, подобрав поленья, понес их к дому.

Девочка пошла к своему дому, проваливаясь в снегу и вытягивая при каждом шаге худые ноги из валенок.

Во дворе остались две цепочки следов, ведущие в разные стороны.

Мама услышала, как отворилась дверь и вошел отец, но не повернула головы. Горит огонь в печке. Плачет малыш.

– Завтра тридцать первое декабря, – говорит она. – Когда-то встречали Новый год… Елки были… игрушки… Когда же жизнь наладится?

– Сейчас наладится, – сказал отец.

Мама обернулась.

На стуле около детской кроватки с сеткой стоял старинный аппарат круглой формы – древний детекторный приемник. Отец держал наушник около уха младенца, а другой рукой водил проволочкой по кристаллику, ища звучащую точку.

– Коля… с ума сошел, – нерешительно сказала мама.

Отец протянул ей свободный наушник.

– Внимание… Говорит Москва, – сказал голос. – Радиостанция имени Коминтерна.

Мама отстранила трубку.

– Наша? – шепотом спросила она.

– Да… первый раз, – сказал отец.

Голос продолжал:

– Сегодня, тридцатого декабря тысяча девятьсот двадцать второго года, открылся Первый съезд Советов Союза Социалистических Республик… Почетным председателем избран Ленин…

Голос, несущийся из морозной ночи, заполнял комнату.

– Таким образом, учреждено невиданное в мировой истории социалистическое многонациональное государство.

– Боже мой!.. – сказала мама. – Боже мой!..

– …Ко всем народам и правительствам мира… Будучи естественным союзником угнетенных народов, СССР ищет со всеми народами мирных и дружественных отношений и экономического сотрудничества…

Голос стал таким громким, что мама испуганно посмотрела на малыша. Он не плакал. Трубка лежала у самого его уха. Он таращил глаза, такие бездонно глупые, что они казались почти мудрыми.

Есть в каждом дне, в каждом часе даже, строчки, отпечатанные крупным шрифтом. Только мы их не замечаем, занятые заботами дня.