– Можно я вам скажу… – она запнулась, – комплимент?

– Что?

– Я вот думала иногда, вот что в нашем поколении привлекательно? Вот попросту… Можно о поколении?

– Валяйте.

– Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали – плащи в грязь, под ноги… Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обвертки от мороженого.

– Не в этом дело.

– Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место уступить и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?

– Ага.

– Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?

– Что?

– То, что вы все боитесь разлуки.

И замолчала.

Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не приходило.

– В этом что-то есть, – говорю я, а сам чувствую: есть! Есть!

– Вы поэтому и встреч боитесь.

– Занятно, – говорю я. – Каждая встреча – это потенциальная разлука. Вы это имеете в виду?

– Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы боитесь.

– Слишком их было много. Сердце не выдерживает.

– Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться разлук, как вы. Тогда все будет хорошо.

– Вы умная девочка.

– Знаете что! – сказала она и добавила: – Может быть, я старше вас! Женщина всегда знает, чего хочет, а мужчина никогда не знает. Главный недостаток мужчин, – сказала она задумчиво и важно, – что они как петухи… Откукарекал, а там хоть не рассветай… Покричал, доказал свое «я», смотрит – не о том кукарекал… Его, например, просто тянет к женщине, а он говорит «люблю»… Он любит, а другой говорит «давай дружить» и так далее… Он хочет наукой заниматься или искусством, а добивается денег или, наоборот: хочет денег, а занимается искусством и так далее… Вам лишь бы доказать свое «я». Как купцы из Островского, честное слово. А себя никто из вас не знает. А женщина себя знает.

– А какой главный недостаток женщин? – спрашиваю я, дождавшись, пока она кончит. – Знаете?

– Какой?

– Склонность к торопливым обобщениям, – говорю я. – Это мне одна женщина сказала.

– Чепуха. Просто мы ориентируемся быстрей.

– Тот, кто ориентируется, тот не любит. Вы просто не любили никогда…

– Это вы не любили… – сказала она. – Что вы на меня смотрите? Не любили, и все. Я говорю правду. Вы просто боялись разлуки. А если бы ее не было? Еще неизвестно, остались бы вы с Катариной или нет.

– Полегче. Не так категорично.

– А вот Шурка любила вашего отца. Это сразу видно. И может быть, вы ее любили, только она была старше вас.

…Догадалась пигалица, – подумал он со страхом и мысленно выругался… – зачем я все это наболтал?..

– А то, что вы боитесь разлук, это хорошо, – сказала она. – Значит, если будет любовь, она будет верная.

– А я еще хотел вас поучать… – сказал я.

– Ничего вы не хотели поучать, – сказала она. – Вы хотели понравиться… произвести впечатление.

– Между прочим, – сказал я скрипучим голосом. – Я тоже не люблю, когда меня поучают!..

– Опять вы не то говорите. Вы не поучений не любите, а искренности.

– Знаете что? – сказал я. – Нам обоим пора по домам.

– Тише, – сказала она. – Тсс…

– Почему?

– Тише…

Какой-то долговязый парень посмотрел на ночное небо и крикнул шепотом:

– Анюта… живей!

Анюта вышла из-за угла и остановилась. Парень посмотрел на нее и затянулся дымом сигареты. Анюта глубоко вдыхает ночной воздух. Разглядывает задворки школы с кучами шлака возле котельной, старые парты, забор, из-за которого торчат косые крыши цехов.

Я только сейчас вспомнил, что я ее даже не заметил на школьном вечере. Катя берет меня за рукав, и мы отходим в тень. Выйти нам уже невозможно. Одна надежда на то, что ничего не будет слышно.

Волосы Кати касаются моей щеки.

– Хорошо бы, если бы было слышно… – говорит она мне на ухо.

– Садитесь… – доносится голос парня.

Катя немедленно высовывает нос. Оторвать ее от зрелища невозможно. Положение, мягко выражаясь, щекотливое. Теперь мы уже не совсем невольно свидетели. «Анюта, – мысленно возопил я, – Анюта, веди себя прилично, Анюта, не подведи…»

Анюта опирается на руку парня, взбирается на старые парты и садится, свесив ноги в черных туфлях-лодочках.

– Совсем светло, – говорит она.

Музыка доносится сюда еле-еле, и Анюта чуть мурлыкает песенку шестьдесят первого года, совсем веселую джазовую песенку, означающую, что ночь уже кончается. Они там наверху, в актовом зале, уже дотанцевались до шестьдесят первого года. Значит, осталось три каких-нибудь танца, и наступит родимый шестьдесят четвертый год. Год, когда я потерял веру в себя, в свои способности и в то, чем я занимался последние годы. Я слушаю песенку, и мне сейчас уже как-то не до приличий. А что? Посмотрим, как выглядит типовое свидание в шестьдесят четвертом году. Граждане, век-то уже кончается, последняя треть пошла, Анюта, не подведи, Анюта, не показывай типовое свидание.

Анюта обхватывает себя за тонкие локти. Парень накидывает на нее куртку, и она принимает ее зябким движением плеч.

– Толич, почему мы сюда пришли? – спрашивает Анюта.

– Вы красавица, – говорит Толич. – Как я этого раньше не замечал!

Она улыбается:

– Теперь заметили?

– Еще бы, черт возьми! – говорит Толич и ерошит волосы. – Сейчас я вам подарок сделаю.

– Какой?

– Сейчас… Глядите туда. – Толич кивает на забор, на косые крыши цехов. – Сейчас я скажу: раз… два…

Толич останавливается.

– …Три, – говорит он.

Над забором появляется слепящий край лунного диска.

– Ой… – говорит Анюта и зажмуривается.

Помаленьку выползает луна. Глаза парня Толича широко открыты.

– Здравствуй, луна, – говорит он. – Здравствуй, визитная карточка ночи.

– Здорово, – говорит Анюта и смотрит на Толича.

– Я, конечно, не умен, – говорит Толич. – Но я чертовски талантлив. Анюта, это ирония. Я вас завлекаю.

Анюта не отводит глаз от Толича и тихонько улыбается.

– Толя… – говорит она. – Какой вы еще мальчик! Не обижайтесь.

Она протягивает ему руку и спрыгивает с парты.

Потом они уходят со школьного двора.

Вдалеке на улице затихают их голоса.

– …Я еще не умею с вами разговаривать, – доносится голос Толича. – Понимаете? Я не волшебник, я только учусь…

Мы выходим из укрытия и усаживаемся на их место.

Лицо у Кати печальное.

– У всех одно и то же, – говорит она. – А потом они распишутся. Или так будут жить. А потом у них кто-нибудь родится, и опять будет то же самое.

– Пошли домой, Катенька, – говорю я.

– Нет, – говорит она. – Я еще с вами побуду.

– Зачем?

– Расскажите мне про разлуки.

– Зачем?

– Вам станет легче. Отделаемся от этого дела.

– Идет, – говорю я. – Пора от этого отделываться.

Свист и скрежет огромного пространства врываются в нашу квартиру. Это я у себя в комнате настраиваю новенький приемник. Мама сидит в столовой одна, опустив голову. Отца нет.

Раздается звонок в дверь.

Я поднимаюсь и бегу к дверям.

– Папа пришел, – бросаю я на ходу.

Мама поднимает голову и смотрит в коридор. Я отворяю дверь и отступаю назад. Это пришла Шура, нарядная и красивая.

Мама побледнела и встала со стула. Шура медленно пошла к ней и остановилась.

– Николая Сергеевича нет… – говорит мама.

– Я к вам, Вера Петровна. Поздравьте меня… – говорит Шура. – Я выхожу замуж… Дороги наши расходятся… Не думайте ничего плохого… Николай Сергеевич – святой человек.

Мама обняла ее за плечи и заплакала.

И тут опять раздается звонок в дверь.

Мама идет открывать. Входит отец, Шура отшатывается к вешалке.

Отец бледен и пьян. Никто никогда не видел его пьяным. Бедный пьяный святой. Так была спасена наша семья. Потому что Шура любила нас всех, бывшая Шурка-певица стала комсомольским работником, время было тревожное, и Шурке-певице было не до песен.