Как всякий житель коммунальной квартиры, Виктор Николаевич посещал общественные бани. В середине 1950-х годов из их раздевалок постепенно исчезли шкафчики для белья и одежды. Вместо них появились открытые диванчики на двоих. Посетители раздевались и одевались на глазах друг у друга. Вот тогда Виктор Николаевич обнаружил, что мужчины носят не кальсоны и нижние рубашки, а трусы и майки. С глубоким изумлением он как-то сказал мне: «Представляешь, Рива, человек тщательно, от души намылся и тут же голыми ногами влезает в уличные брюки. А их отпаривают в лучшем случае пусть и каждый день, но только снаружи. В большинстве случаев их отпаривают не чаще раза в неделю. Эту одежду не стирают вовсе. Нижнее белье охраняет кожу от всякой дряни и прекрасно предохраняет от простуды. Зря от него отказались. Неладно это».
Я работала в лаборатории, ходила на научные заседания, влюблялась, но дружбы с Виктором Николаевичем не порывала, бывала у него не реже, а даже чаще, чем прежде. Однажды прихожу в назначенный заранее день и час, дверь, как обычно, открывает соседка и тут же у порога сообщает, что Виктор Николаевич с острым животом накануне отвезен в больницу (не помню, какую). На следующий день я, прихватив белый халат, купив что-то подходящее, буквально бегом бросилась в больницу. Добралась до палаты, роб ко вошла в нее (там было множество мужчин - все в больничной одежде). Виктор Николаевич лежал, уже прооперированный. Я подошла и встала рядом с его койкой. Он был очень смущен. Сказал, что операция (по поводу ущемления пупочной грыжи) была необходима, но прошла вполне удачно, что ему ничего не нужно, чтобы я не приходила его навещать, а по прошествии какого-то времени позвонила ему домой, и как только узнаю, что он дома, мы продолжим наши свидания и беседы. Видя мое крайнее огорчение (он не хотел взять принесенную мной еду), все-таки разрешил оставить передачу. И я ушла.
Виктор Николаевич был очень горд, потрясающе горд. Он, всю жизнь помогавший людям, не принимал никакого снисхождения, помощи, услуги в отношении себя. Помню, что, оказавшись вместе с Виктором Николаевичем в общественном транспорте (поездки на Острова, в кино, в театры), я много раз видела, как женщины пытались уступить место моему учителю. Он всегда благодарил и никогда не садился, говоря, что вполне способен постоять. Наедине со мной говорил: «Неужели я так стар и немощен? Нет, нет. Я достаточно крепок. Женщина не должна стоять, а я - сидеть на ее месте».
В 1958-1959 годах в жизни Виктора Николаевича появилась девочка лет двенадцати, то есть на десять лет моложе меня, - Верочка, дочь дворничихи, помогавшей Виктору Николаевичу по хозяйству (вымыть окно, убрать места общего пользования - коридор, прихожую, кухню, туалет, когда наступала очередь Виктора Николаевича). Квартира-то коммунальная, в конце недельного дежурства надо все вымыть, на неделе - подметать и выносить мусор. Конечно, Виктор Николаевич платил этой женщине, воспитанием девочки занимался даром и с большой охотой. Я видела Верочку несколько раз. Милая девчушка, бойкая, все носиком шмыгала. Виктор Николаевич ласково и терпеливо приучал ее к порядку, водил в кино, что-то рассказывал ей, может быть, занимался и с нею русским и литературой. Виктор Николаевич очень привязался к Верочке, а мне говорил, что если я заменила ему дочь, то Верочка - внучку.
И все время учитель работал. Писал. Иногда к моему приходу он не успевал закончить «свой урок», сидел за столом в жилете, без пиджака. Просил меня извинить его, дописывал намеченный раздел, немедленно надевал пиджак, подтягивал галстук, застегивал все пуговицы и становился внимательным и гостеприимным хозяином. Если я приходила одна, мы быстро превращали рабочий стол в обеденный. Вкусно ели, пили понемножку его любимые купажи и беседовали.
Однажды после того, как привычная компания моих подруг - уже студенток - посетила учителя в день его рождения, Виктор Николаевич заметил мне, что кое-кто злоупотребляет косметикой - перекрашивает волосы, подводит глаза, красит губы. «Это уж не девушка, а какой-то яркий цветок, который буквально кричит: "Опылите меня!"» - иронически прибавил учитель. Он был твердо убежден, что молодость - это наше лучшее украшение, менять данное природой - только портить, разрушать гармонию.
Наступила тяжкая пора в моей жизни - отлично окончив университет, я четыре месяца не имела работы, а следовательно, и денег. Буквально жила от одного обещания до другого. Вот тут я как-то предложила Виктору Николаевичу свои услуги как секретаря-переписчика. Но он посоветовал мне настойчиво искать работу, не тратить время на переписку. Сказал, что к нему собираются прислать аспирантку Герценовского института, что она и кафедра (я не спросила, а он не назвал эту кафедру), кажется, заинтересовались его работой, дело пойдет веселее.
Я еще чаще бывала у учителя, иногда вместе с сестрой.
Из воспоминаний моей сестры Кати (Екатерины Константиновны Шмидт): «Стояла зима 1959 года. Мне было всего 6 лет. Моя сестра Рива взяла меня первый раз в гости к своему учителю и наставнику Виктору Николаевичу. Мы шли по заснеженной улице Садовой пешком, так как жили не слишком далеко друг от друга. Дверь нам открыл пожилой человек в очках с толстыми стеклами. Это и был Виктор Николаевич. Он предложил нам раздеться и пройти в комнату. Нас уже ожидало угощение. На столе в вазочке лежало печенье и конфеты, а тут же стояли удивительные приборы, которых я ранее не видела: тонкие стеклянные стаканы в серебряных подстаканниках. Виктор Николаевич сам разлил в стаканы необыкновенно красивый, красно-коричневого цвета, чай. Я не умела пользоваться такими приборами и попыталась вынуть стакан из подстаканника, но строгий голос Виктора Николаевича: "Девочка!!!" - остановил меня. Я с трудом справилась со своей нелегкой задачей, пила чай как положено - придерживая рукой красивый подстаканник. Я тихонько сидела, слушая беседу Виктора Николаевича и моей сестры.
Летом этого же года мы с сестрой и Виктором Николаевичем поехали в кинотеатр "Ленинград" на просмотр фильма "Широка страна моя родная...". Это был первый в стране цветной широкоформатный фильм со стереоскопическим эффектом.
Виктор Николаевич очень плохо видел, поэтому мы сидели в центре зала в первом ряду. С огромного экрана на нас буквально летел катер, и брызги от него, казалось, вот-вот коснутся моего лица. Я громко закричала, закрыв лицо руками. Виктор Николаевич очень строго посмотрел на меня, и я поняла, что в общественном месте нужно вести себя тихо, чтобы не мешать другим.
Фильм был прекрасный, очень красочный, и нам всем понравился. По дороге домой мы втроем весело обсуждали его. Дойдя до пл. Мира (ныне Сенной), мы расстались с Виктором Николаевичем. Я была маленькой и очень устала от такой длительной прогулки. Рива посадила Виктора Николаевича в трамвай № 14, мы помахали ему рукой и поспешили домой, где нас уже ждали мама и бабушка с сестрой Мариной.
Прошло много лет с тех пор, и теперь, анализируя эти события, я поняла, что у Виктора Николаевича требования к маленьким детям были такие же, как к подросткам и взрослым - очень строгие. Виктор Николаевич в ребенке видел человека и обращался с ним соответственно».
Часто гуляя на Островах, Виктор Николаевич восхищался прекрасным пейзажным парком, рассказывал мне, что в начале ХХ века садово-парковое искусство в России стояло так высоко, что европейские садоводы приезжали к нам учиться. Снова говорили о путешествиях. К этому времени большинство моих подруг уже посетило Крым, Кавказ, а я нигде не была. Виктор Николаевич утешал меня и предложил в следующем году, когда я уже буду работать, поехать вместе с ним в Крым. «Кавказ - это дикость, а Крым - это древняя Таврида, города Босфорского царства, это Эллада. Я исходил Крым, особенно его южный берег, Судак, Коктебель пешком. По Крыму только так и можно путешествовать. Кстати, здесь и наша славная история. Аромат времени пронизывает эту землю. Бахчисарай - и "Бахчисарайский фонтан". Здесь бывал Лермонтов. А пейзажи! Представляешь, Рива, дорога - серпантин - крутая и бесконечная. Где-то внизу огромное синее море. Рядом - обрывы и прекрасные горы. Они всякий раз иные - розоватые, розовые, дымчатые, голубоватые, серо-коричневые, грозные, мрачные - в зависимости от времени суток и освещенности солнцем. Много раз во время путешествия Элла Андреевна вдруг просила остановиться и начинала шумно восхищаться открывающимися красотами. Я немедленно останавливался и тоже восторгался. Но в глубине души я знал, что остановка вызвана не только в самом деле прекрасными картинами природы, но прежде всего тем, что у Эллы Андреевны слабое сердце, она попросту задыхается, и ей требуется немедленный отдых. Сама Элла Андреевна ни за что не призналась бы в своей слабости. Она была горда, не выносила жалости и снисхождения к себе, всегда подтянута и элегантна. Крым бесконечно прекрасен. В Ялте жил А. П. Чехов. В Гаспре и в Мисхоре бывали подолгу Толстой, Горький. Знаменитые русские художники, писатели, поэты, врачи, ученые бывали в Крыму. А Макс Волошин многие годы, прожитые им в Коктебеле, писал окрестности Коктебеля». На мой вопрос о Волошине (я это имя услышала впервые) Виктор Николаевич ответил, что это очень интересный художник, поэт и личность самобытная - он не признавал «красных» и «белых». Он ухитрялся жить абсолютно по своему, часто в большой бедности, в полном забвении, но власти его не трогали.
