Олег Аникиевич быстро обнаружил, что тот мир, который предлагала Тамара, построен на совершенно других началах, чем его собственный мир. Если в его творческом мире вдохновение и прозрение достигалось благодаря неуравновешенности психики, возможности на пике эмоционального надрыва войти в определенное состояние транса, а через него, словно через звездные врата прозреть аспекты будущего, то в мире Тамары он обнаружил другой путь. Погружаясь в предложенный ею мир умиротворения, безмятежности и благодати, Олег Аникиевич открыл в себе возможность созерцания мира из глубин первородного и первозданного, что связывало род человеческий с историей Земли и космоса. К новым творческим открытиям и откровениям приводили не эмоциональные крайности неуравновешенной, издерганной, практически больной психики, а умиротворяющее и радующее погружение в глубины собственного бессознательного и обозрение мира изнутри, словно через призму архетипов предшествующих поколений. Только в Тамарином мире материнской любви и заботы Олегу открылась мудрость философии Древнего Востока, которая как раз и построена на погружении в состояние нирваны и созерцании мира из глубин собственного «Я»…

Олег Аникиевич услышал, как приоткрылась дверь, и увидел Томины глаза – они разрывали душу. Такой напор теплоты, нежности, обожания и счастья Олег Аникиевич встречал только во взгляде Наташи. Вот таким взглядом молодая жена встречала и провожала его, и никто другой никогда и нигде не смотрел на него так. Нахлынувшая волна воспоминаний обдала жаром и вызвала то, от чего он постоянно прятался и боялся себе признаться – стыд за свое предательство. Ведь это он довел жену до состояния, в котором безграничная любовь неконтролируемо сменялась лютой ненавистью. И пока Тамара его обнимала, прижималась своим горячим телом, Олег Аникиевич всеми силами душил в себе образы то беззаветно любящей, то беснующейся от ревности жены, которые контрастами вспыхивали в мозгу и пронизывали словно вбитые гвозди: «Ты виноват! Ты виноват! Ты виноват!»

- Ты проснулся? – голос Тамары как спасательный круг пробился сквозь дурманящие наваждения, и Олег Аникиевич схватился за него, спасаясь от прошлого.

- Дети ушли?

- Сегодня суббота, куда им идти? – Тома улыбнулась – Пойдем завтракать или тебе сюда принести?

- Спасибо, не надо. Сейчас приду.

- Твои мыльные принадлежности я разложила на полке. Иди мыться, а то все остынет.

Тома помогла Олегу подняться с постели и, подталкивая его, проводила до ванной. Будь его воля, она бы его умыла и на руках отнесла на кухню. Но Олег хотел остаться один. Принимая контрастный душ, он словно смывал с себя воспоминания прошлого.

Завтракали весело. Смеялись над осипшим голосом Олега, над его шутками, забавным поведением детей. Это все очень напоминала его семью, правда в далеком прошлом. В последние годы семейной жизни, когда в дом пришёл достаток, дети выросли и забот убавилось, все изменилось к худшему: каждое утро начиналось с крика жены. И этот крик на полусонных и таких же нервных взрослых дочерей, начинался из-за мелочи: из-за разбросанных вещей, неубранной за собой посуды, волос, оставленных в расческе, из-за некормленой собаки. Он до того въелся в их семейный быт, что стал стрессовой нормой, от которой еще полусонный мозг заранее научился защищаться: встречным криком у Олега, истерическим плачем у Насти или непробиваемой отрешенностью у Эли. И если бы не возможность сравнения, они бы с этим так и жили, принимая за норму то, что не должно присутствовать в семейных отношениях. Но сравнивая тональность общения в своей семье с тональностью общения в семье старшего брата, или в семье профессора Фатхутдинова, с которым Олег особенно близко сошелся в последнее время, он понимал ненормальность отношений, к которым скатывалась его семья. Перешагнув сорокалетний промежуток жизни, Олег Аникиевич вдруг ощутил подступившую внутреннюю усталость, образовавшуюся внутреннюю брешь, в которую эмоциональность жены стала проникать и отравлять существование. И если раньше, борясь по жизни за свое место под солнцем, Олег Аникиевич не только надежно сохранял свой внутренний мир от внешнего воздействия, но и распространял равновесие и гармонию души на семейные отношения и быт близких людей, то в последнее время он стал чувствовать свою беззащитность перед эмоциональностью жены. Если раньше её неуравновешенность не только не задевали его, а наоборот, вызывали улыбку и смех, то однажды сравнив своё поведение с поведением старшего брата, Олег Аникиевич с ужасом констатировал, что он начал превращаться в такого же вспыльчивого, задерганного и эмоционального человека, как и его супруга. Ему все тяжелее давались взвешенные решения, он стал чаще поддаваться порывам, настроениям и блажи. Понимание нездоровых отношений в семье, собственной эмоциональной разбалансированности, а также, обнаружение в себе пробуждающегося безумия, пробудило в Олеге Аникиевиче неимоверную тягу к тишине и покою, уединению и забытью. Именно с этого началось его отчуждение от семьи: сначала от жены, а потом от так и не понявших и не принявших его отступничества дочерей. Именно из-за этого он начал предпочитать шумные компании уединению в своей однокомнатной киевской квартире или на берегу океана. Он лечился, а возможно и доживал, стараясь успеть воплотить в жизнь творческие проекты, которые рождались в его голове. Он спешил жить, но уже не в формате служения семье (жене и детям), строительства собственного бизнеса или карьеры в науке, а именно в возрождении внутренней гармонии между неиссякаемыми творческими планами и их воплощением в жизнь.

В Тамаре Олег Аникиевич почувствовал родственную душу: она также как и он стремилась к уединению, к посвящению своих внутренних потенциалов чему-то одному и важному. Но если Олег Аникиевич реализовывал себя в посвящении творчеству, то она обретала внутреннюю гармонию в посвящении ему, заботе о нем. По эмоциональному накалу, самоотреченности и самопожертвованию эти посвящения мало чем отличались друг от друга. Как Тамара ничего не требовала от Олега взамен, а только отдавалась заботе о нем полно и безвозвратно, так и Олег ничего не требовал от творчества, а только посвящал себя и свою жизнь служению неиссякаемого потока идей и мыслей. Связь этих казалось несовместимых предназначений двух уже взрослых и состоявшихся людей, не только притягивала их друг к другу, но и выводила внутренний мир каждого из них на новые уровни совершенства. Они помогали раскрываться друг другу: Олег Тамаре как женщине, Тамара Олегу как художнику, который перестал истощать свою нервную систему чувственно-эмоциональными крайностями, а успокоившись и расслабившись, отбирал в ней лучшее и заслуживающее.

- Какие у тебя планы на сегодня? – Тамара ловила каждый его взгляд, опережала каждое движение, и это проникновение в его личную жизнь не напрягало, а наоборот, расслабляло, радовало и умиротворяло.

- Нужно с братьями созвониться, согласовать с ними. До воскресенья до вечера я свободен. В 19.30 в воскресенье у нас поезд. – Олег Аникиевич потянулся за телефоном. Где-то в глубине души он понимал, что Тамара ожидала от него такого же встречного вопроса, но он его не задал, потому что знал, что выбирая между времяпровождением с ней или с братьями, он выберет братьев, поэтому не хотел причинять ей боль.

Остальные Беленчуки уже встали. Договорились о встрече в 14.00 возле главного входа в Московский зоопарк.

Глава 10

Владимир Аникиевич Беленчук Москву любил. Она нравилась ему в любое время года. Он до сих пор жалел, что в 1995 году пошел на поводу у жены и перевелся в украинскую армию. Хорошо хоть сына отговорил и заставил поступить в военное училище на территории России. С каждым годом, сравнивая свои достижения и достижения сына, наблюдая за развитием вооруженных сил России и Украины, Владимир Аникиевич недобрым словом вспоминал супругу. Честно признаться, он и развелся с ней по причине неудовлетворенности службою. Наблюдая за тем, как на фоне разваливающейся и разворовывающейся украинской армии растет мощь российских вооруженных сил, как офицеры его уровня получают генеральские звания и прилагающиеся за заслуги материальные вознаграждения, Владимир Беленчук все больше ненавидел свою жену. Армия в его жизни занимала все: он жил ею, кормился ею и реализовывал себя в ней. Перевод в украинскую армию Владимир Аникиевич Беленчук считал своею единственной и самой большой ошибкой в жизни.