— Без тебя никто не уйдет, а вот Хозяин с Вероникой уедет!

Эти слова подействовали на Мьера; и боевой его пыл, жажда пожертвовать собой пропала — он бы, конечно, мог и пожертвовать, но больше ему хотелось жить, а не прорубать так слепо в толпы «огарков». И вот он стал отступать — причем отступать было значительно сложнее, чем слепо прорываться — теперь надвигавшиеся в первых рядах «огарки» сыпали на него сильные, расчетливые удары. Мьер, отбивался вырванным у одного из них орудием, но он не рассчитал своей силы — так одним ударом он перебил сразу несколько тел, а затем — орудие врезалось, выбив сноп искр в каменную твердь — ушло в нее по рукоять, как нож в масло — а когда Мьер повел орудие назад, то оно переломилось. Конечно, бессмысленно было сражаться кулаком, против острых железных конструкций и вот Мьер вынужден был повернуться и, что было сил, броситься бежать.

Впереди Мьера поспешал Фалко; и вспоминал, что, когда он еще только бросился за Мьером, машина уже была против них, и разгонялась все быстрее и быстрее — то есть он ожидал, что увидит только своих друзей. Какого же было удивление хоббита, когда он не увидел ни машины, ни друзей. Он даже прошептал:

— Что ж случилось? Они, ведь, должны были подождать…

Они выбежали между пяти линий рельс; вглядываясь вдаль — а там клубились толпы «огарков» — «огарки» напирали и сзади, преследовали их по пятам…

— Что же за беда в нашем славном королевстве приключилась? — с чувством проговаривал зеленобородый старик, за спиной которого по прежнему мучался вниз головой, спеленованный пауком Робин.

И юноше так в тягость стало нынешнее его положение, что он отчаянно засопел свободной ноздрей. У него жгло шею, и он думал, что, просто переломится. От притока крови в голову, он едва не терял сознание — к тому же он страстно хотел видеть все, действовать. И вот шипенье его стало таким отчаянным, что старик услышал его и, обернувшись, заговорил:

— Ох то плохо тебе! Так надо ж присесть, и перережу путы; и вместе с молодой кровью разберусь, что здесь за непорядок задумал учиниться…

После такой речи, он выбрал какой-то зубец, и аккуратно принялся спускать на него «стрекозу». Он посадил ее на острие, и острие это пробило днище вышло возле самой головы Робина — а старик даже рад был этому, он забормотал:

— Вот она: родина моя; здесь даже и камни другие. Ох, вы! — и тут на глазах его навернулись слезы — он нагнулся и поцеловал этот выступ, затем уж принялся за Робина.

Над сказать, что каменный этот клык возносился почти отвесными, гладкими стенами на два десятка метров, и под ним клокотали массы «огарков» — стоило только стрекозе перевернуться и они бы рухнули в это бурлящее море. Старик схватил Робина за ноги, стал переворачивать; и при этом стрекоза, со скрежетом накренилась — еще мгновенье, и рухнула бы вниз; но вот Робин был перевернут, и смог, наконец, оглядеться — ни огромные толпы, ни изжигающие очи над ними — ничто не взволновало его — в груди его, не смотря на слабость и тошноту, итак уже все клокотало — как же он жаждал освободить руки — вытащить платок Вероники, поднести его к губам.

А старик хлопотал, между тем с его бронею — он поднял со днища оброненный туда ранее нож, и со всех сил стал бить Робина в грудь — броня стала трещать, от любого удара могла лопнуть, и старик не понимал, что любой из этих ударов может стать и смертельным — также не понимал, что через трещины в броне нож может вонзиться в так стремительно бьющееся сердце и Робин. Ему повезло: от очередного удара броня раскрошилась, а на груди осталась лишь незначительная царапинка — тогда старик отбросил нож, и ухватившись за разрыв руками, что было сил дернул. Раздался сухой треск; и вот весь панцирь разошелся надвое — Робин, если бы не успел ухватиться за борт руками, полетел бы вниз; да и старик, держащий в каждой руке по половине брони, едва удержался на ногах. Стрекоза накренилась — днище затрещало, и каменный наконечник, проломав в нем значительную брешь, высвободился — стрекоза полетела вниз — старик отбросивши обломки из всех сил закрутил педали.

Все заняло лишь несколько мгновений, но мгновенья эти многое в себя вместили. Робин, вылетел из стрекозы, и повис, уцепившись руками за его борт; причем борт был таким гладким, что руки его съезжали, к задней, переломанной части — и там он непременно должен был рухнуть. В толпе заметили стрекозу, и, так как никогда ничего подобного в своем царстве не видывали, то и решили, что — это и есть Враги. По толпе прокатился яростный рокот, и вот загудели в воздухе различные орудия — одно из них ударило в корпус рядом с рукою Робина. Стрекоза с трудом замедлила свое падение, только начала подъем, как один из огарков подпрыгнул и ухватил Робина за ногу. Стрекоза медленно поднималась, а ноша, на ноге юноши, все сильнее оттягивала его вниз — приняла бы она горизонтальное положение — было бы легче; а так — она резко задиралась носом вверх, и он съезжал все дальше и дальше. Наконец, в то мгновенье, когда за ноги первого «огарка» уцепился еще и второй — Робин понял, что сейчас упадет и погибнет — он, забывши, что рот его, по прежнему залеплен, попытался что-то выкрикнуть — из ноздри вышел такой отчаянный свист, что старик сразу обернулся и, в последнее мгновенье, перехватил его своей сильной, мускулистой рукой, возле запястья.

— Куда ж вы нас тянете, братии! — выкрикивал он «огаркам». — Я хочу работать с вами, но сейчас нельзя — сейчас вы раздавите мое детище!

Его, конечно, никто не слушал — «огарки» рокотали; и некоторая часть этой толпы, которая увидела стрекозу, теперь напирала к этому каменному клыку; на ноги второго «огарка» налил третий, за ним четвертый; а на пятого налипло сразу с дюжину. Робин чувствовал себя так, будто он тонкая, натянутая до предела, в любое мгновенье готовая разорваться нить. Он пытался дергать ногой, в которую с такой отчаянной силой вцепился «огарок», однако, нога окаменела, и в любое мгновенье готова была оторваться. Дрожала и сильная рука старика:

— Уф! Уф! — пыхтел он. — Это ж что за встреча! Да мы ж свои! Помилуйте! Я ж тайну должен рассказать…

Его никто не слышал — «огарки» налеплялись все новыми гроздьями, и старик, как не старался он крутить педали, не мог поднять стрекозу, выше вершины каменного пика. А у подножья началась очередная давка. Напирающие толпы попросту вминали тех, кто там находился в каменную толщу — и они с треском лопались; и становилось их все больше и больше — одни карабкались на головы других, на головы тех тоже кто-то, в свою очередь, карабкался, и в конце концов живая гора поднялась на несколько метров; но вот те, которые были внизу, переламывались, гора оседала; но тут же вновь возрастала, и с каждым мгновеньем поднималась все-таки все выше и выше. В конце концов, они поднялись метров на десять, и тогда, по протянувшейся к стрекозе живой нити стали карабкаться какие-то удальцы. До гибели оставалось несколько мгновений — рука старика дрожала все сильнее, он из отчаянно накручивал педали и кряхтел:

— Ну, что ж это вы?! Братцы — о, ох! До отродясь такого не видывал!

Робин почувствовал, как от чудовищного натяжения трещит его тело, боль стрельнула через все кости, и в это мгновенье, державший его «огарок» попросту разорвался надвое. Одна половина осталась висеть на его ноге, а вторая, вместе с живой нитью, рухнуло в трепыхающуюся гору; тут же и гора стала заваливаться, и были там передавлены уже сотни — впрочем, все это сразу же осталось далеко-далеко позади, так как стрекоза стрелою взмыла к куполу. Старик еще не понимая, что произошло, продолжал из всех сил, до треска в костях сжимать руку Робина, и крутить педали.

В это же время, та половина тела «огарка» которая висела у Робина на ноге, зашлась страшным протяжным воплем, и, цепляясь за него руками, стремительно принялась карабкаться по груди. В несколько мгновений, обрубок этот уже достиг его лица, и вот юноша увидел пред собою, перекошенную от боли, черную морду, которая все заходилась воплем; и вдруг, со страшной силой, обхвативши его за плечи, вцепилась зубами в лицо. Этот «огарок» мог бы разодрать всего его, но так получилось, что вцепился как раз возле рта, в паучью заклепку. И он прокусил кляп — гнилые его зубы затрещали; он дернул, и вот освободил рот Робина, разорвав при этом и часть губы. Юноша тут же выкрикнул: «Тяните меня!» — старик обернулся, пробормотал что-то, и втянул Робина вместе с половиной «огарка» — тут же значительно потрепанная стрекоза выпрямилась, и завили они под самым куполом — всего лишь в десятке метров над ними; точно остров в кровяном океане, поднимался из скоплений дыма выступ.