— Ишь какой, ишь какой! — крякнул старик. — Ну пойдем, пойдем — да смотри шепотом все говори.

Старик отпустил шею Робина, вместе они поднялись, и зашагали по коридору, который, так же как и пещера, был полит зеленым светом. Старик, выставив желтые, прогнившие зубы, шептал, и глаза его блистали:

— Так ты значит разумный нашелся? Вернуться, значит, к свету, вздумал?

— Да, да — к свету, к любви…

— Молодец, молодец. — перебил его старик с зеленою бородой. — Я, ведь, с моста упал; они поймали, учить стали, даже и жена мне нашлась — представляешь, какая мерзость: вместо того, чтобы служить бордовому свету, я должен был жить вместе с женою, и всякой ереси учиться. Но, я сохранил верность Господину; я все эти годы только притворялся, и строил. Давно бы уже убрался отсюда, если бы не одна деталь; и никто, кроме тебя, о благоразумный юноша, не поможет мне.

— Как, вы, значит «огарок»?! То есть, я хотел сказать… Да не важно: главное выбраться отсюда, а там посмотрим. Что же мне делать?

В это время, вышли они в пещеру, весь пол которой напоминал пористую шляпку извергающего зеленый свет исполинского гриба. Старик прыгнул на эту поверхность, и она с жадным, чавкающим звуком, по колени поглотила его. По его зову, ступил и Робин, и понял, что, ежели долго на этой поверхности стоять, так она поглотит его с головою. Старик пробирался вперед, борода его при этом, точно зеленый маятник раскачивалась из стороны в сторону, он бормотал:

— Вот в эту самую пещеру и рухнули нечестивцы! И было того много лет тому назад; отсюда и расплодилось ненавистное племя! И, ведь, праведные не знают, что такие гады под их ногами обитают! Ну, ничего, ничего — дай мне только вырваться, я все расскажу, и не жить им здесь больше!.. Ты, ведь, того же хочешь?

Тут старик обернулся к Робину, и, сощурив глаза, подозрительно стал его разглядывать. Он забормотал что-то, а Робин поспешил уверить его, что, конечно же, он хочет того же, что и старик. За это время они погрузились уже по пояс; и Робин сморщился от острого запаха, который этот «гриб» исторгал. Старик еще некоторое время разглядывал его; затем же молвил примирительно:

— Хорошо: вижу в твоих глазах веру в НЕГО. Теперь давай мне руку — мы нырнет; и там ты мне поможешь вытащить спрятанное!

Не успел Робин и опомниться, как сильная рука перехватила его у запястье, и старик, увлекая его собою, нырнул вниз головою, в глубины «гриба». Робин от неожиданности и вздохнуть не успел, а потому — в первые же мгновенья стал задыхаться. То плотное, сквозь, что они пробивались сдавливало с каждым мгновеньем все сильнее, и вот уж кажется Робину, что, попал он в недра какой-то зеленой скалы, что отпустит его сейчас безумный старик, и останется он замурованным в этой толще навеки — жаром вспыхнул платок Вероники, который все это был в потайном кармане, у сердца. Он рванулся куда-то, стал биться без разбора, жаждя только вырваться. Он задыхался, боль сжимала легкие; перед глазами проплывали яркие зеленые круги, вот он набрал в рот этой массы — едва не захлебнулся, но в последний миг выдавил. В это же мгновенье, старик подвел его руку к какой-то твердой поверхности; и Робин, ухватившись за ручку, отчаянными, могучими рывками поволок это вверх.

Чрез несколько минут, Робин, лежал на каменной поверхности, рядом с «грибом», все никак не мог отдышаться, а старик, как ни в чем не бывало, хлопотал над тем механизмом, которые достали они из глубин гриба — больше всего напоминало двухметровую стрекозу, с оторванными крыльями. В вылепленном из чего-то зеленого легком и прочном теле было устроено сидение, в которое и уселся, после поправления каких-то рычажков, старик.

Он засмеялся, и восторженно проговорил:

— Вот ЕМУ посвятил Я все эти годы! Это мое изобретение! Да! Смотри!

Тут он ногами закрутил какие-то невидимые Робину педали; и застрекотали, стремительно взмахиваясь и, ударяясь о пол два коротких отростка, которые выступали из отверстий, бывших в том месте, где должны были бы быть крылья.

— Вот — давно бы уже улетел, если бы не крылья. Вот ты, думаешь, можно было бы сшить?! Я бы сшил, если бы была возможность, да разве же я швея? Я из нитей хорошо леплю, а шить совсем не умею. Украл бы, да, разве же, есть такая подходящая ткань? Спросить, конечно, нельзя — сразу все разгадают, супостаты проклятые! — все это время, он стремительно крутил педали, и безумно улыбался; но вот улыбка его стала еще шире, и он продолжил. — Но есть, все-таки, один выход.

Тут старик, передернулся — лицо его вытянулось, побледнело, он выскочил из своей «стрекозы», и забросил ее в середину «гриба» — как раз туда, откуда они недавно ее достали. Он, дрожащим голосом, прошептал:

— Идет кто-то.

И, действительно, из коридора вышла та самая женщина, которая так рассердилась на Робина за то, что он потревожил аквариум, и погубил одну из рыбок. Теперь она успокоилась, безразлично взглянула на них, и, скинувши платье, бросилась купаться в «гриб».

— Пойдем, пойдем; не подобает умному юноше смотреть на сей разврат. — пробормотал старик, и потащил Робина вслед за собой по иному коридору.

Постепенно становилось все темнее, и, вместе с тем — жарче: навстречу двигался поток нагретого, наполненного какими-то парами воздуха. Под ногами что-то хлюпнуло, а старик приговаривал:

— Но есть надежда. Я бы давно все осуществил, коли бы был в силах; все ждал такого как ты: молодого искреннего. Слушай: в этих пещерах водятся гигантские вампиры — так их не поймаешь, ибо они все наши ловушки заранее чувствуют. К тому же — сильны чрезвычайно. Но в верхние пещеры они не наведываются, так как их отгоняет запах «гриба». Единственный, кто может поймать их — это паук, который в этих пещерах обитает. Громадная, скажу я тебе, жуткая тварь — выбирает он самые широкие пещеры, у изворота ткет свою завесу — вампир вылетит из-за угла, и как раз в сетку — сколько не рвется: всей его силищи не хватает, чтобы из той паутины высвободится. Паук — как тут; поедает вампира; и, что самое прискорбное — крылья вампира тоже съедает. А зачем, спрашивается, ему есть эти крылья — там, ведь ничего-ничего нет — они легкие, прозрачные почти. От жадности, проклятый, пожирает! Я то сколько раз потом проверял: нет, нет — ни крыльев, ничего не оставляет. Ну, так вот — поймает он одного из вампиров, только ядом своим скует его, а тут и ты появишься; закричишь что-нибудь, камнем в него, проклятого кинешь, ну и бежать бросишься — беги из всех сил, ну а я в это время у вампира крылья отрежу. Понимаешь теперь?

Да — Робин все понял; и, хотя никогда раньше не доводилось ему встречать пауков, все-таки он представлял, что они из себя представляют с рассказов Фалко. Нет — он не испытывал страха, он только в нетерпении шел все быстрее и быстрее, ожидал, когда же он вырвется.

Коридоры, по которым шли они, постепенно становились все более широкими, высокими. Никогда не знавшие ничьей руки туннели имели почти круглую форму, только покрыты были вытянутыми наростами, высота была уже метров в пятнадцать. Во многих местах, не только из пола, но и из стен вырывались струи красноватого жаркого дыма, от которого спирало дыхание, и пробивал кашель. От этого пара освещение было кровавым, с глубокими зловещими тенями.

Идти им пришлось довольно, так что, в конце концов, Робин сорвался в бег.

— Стой же ты! — кричал ему вослед старик, но какой там — юноша уже и не слышал его.

Он обогнул очередной поворот туннеля, и с размаху врезался во что-то полупрозрачное, но такое твердое, что тут же выступила кровь. Он попытался вырваться, и тут почувствовал, что эта ткань, с каждым рывком только больше в него впивается.

— Помогите! Помогите! — кричал юноша.

Вот вышел из-за поворота старец — лицо его было сурово; не говоря ни слова, достал он из-за пояса нож и стал отрезать Робина. Заняло это немало времени, и юноша несколько раз вскрикивал, так как чувствовал, что паутина живая; чувствовал, как болезненно вздрагивает она от стариковского ножа, как раскаленными жалами все глубже впивается в его тело.