— Ну, ничего, ничего — все будет хорошо…
И не замечала дева, что с юго-восточной стороны стремительно приближалась некая темная тень, затем — она услышала звук подобный хлопанью крыльев, резко обернулась, вскрикнула… так ничего и не успела разглядеть девушка: тень эта уже налетела, повалила ее с ног… Она тут же вскочила на ноги, и увидела, что Бела ее кружится в воздухе, в некоем подобие темных, стремительных крыльев; затем — полетела вниз.
— Нет! Нет! Нет! — с болью выкрикнула девушка. — Уж лучше бы меня сбросил!..
Она даже и не посмела вниз взглянуть, боялась увидеть там мертвую свою подругу. А, ведь, Бела действительно была ее лучшей подругой, и многие, воспоминанья детства были связаны с нею — для Лэнии потерять ее было все одно что потерять сестру любимую; и вот она, вся в слезах, бросилась вниз по лестнице. Теперь она не думала об опасности — главенствующим было чувство боли, и встань пред нею сам Барлог, она бы не испугалась, сцепилась бы с ним, лишь бы только узнать, про сестричку свою.
И вот лестница осталась позади: она побежала вдоль стены, но не к воротам (до которых было с полверсты), не за подмогой, а к одному из потайных ходов. Этот ход начинался в маленьком овражке, на дне которого вел неспешную, задумчивую беседу ручеек, и дальше — проходя через толщи земли, пробираясь под стеною, он высокими ступенями уходил вверх, и упирался в камень, который отодвигался ежели только было произнесено определенное слово. И вот слов было произнесено, камень плавно откинулся, а она уже бежала среди трав, и не видела вовсе этих трав, но только сестричку свою повсюду высматривала — вот она прыгнула к ней, целая и невредимая, быстро запищала что-то на ухо.
Лэния настолько отдалась своему счастью, что не сразу и заметила, что кто-то стоит перед ней на коленях. Когда же заметила, то сразу поняла, что — это тот самый, который звал ее со стен, и сорвал голос — поняв это, она испугалась, да и было от чего: человек этот стоял, опустив голову, и при каждом громком вздохе его, вздымались плечи, вообще же он дрожал от напряжения, и слышались его сдавленные рыданья — ей страшно было от того, что ясным своим сердцем она сразу поняла, что человек этот с душевным надрывом, больной — и она ожидала каких-то опасных выходок, что и произошло.
— Я узнал тебя! — вскрикнул больной, но все еще не поднимая головы. — Как только на стене показалась! Меня ж к тебе сам рок привел! Теперь-то мы все вместе — дочь наша златовласая; ты, матушка… и я… Признала ли меня?! Что ж не отвечаешь?!.. Взгляни в лицо мое!
И тут он резко вскинул голову, и под свет солнца выставилось неприятное, плоское лицо Маэглина, который теперь побледнел больше обычного, который тяжело, прерывисто дышал; глаза которого блистали нездоровым, тусклым свеченьем — он вглядывался в лик Лэнии с мукой, ему было больно в эту красоту смотреть, и хотелось даже отвернуться, однако — он перебарывал себя, он неотрывно продолжал вглядываться, и выкрикивал:
— …Ты же вспоминала меня! У нас было две встречи: первая в той крепости, в той тюрьме ничтожной, где я гнил! Помнишь ли, прекрасная, как явилась туда на колеснице, какие чудеса показывала; а потом… потом была наша вторая встреча, о-ох — помню я горестную повесть твою — ведь ты тогда во мраке была, всех родных лишилась — или были они, но в каком-то колдовском облаке. Тогда мучительным наше расставанье было; тогда ты сказала, что никогда нам вновь не встретится. Но вот, выходит, все эти годы, где-то в сердце своем, надеялся я на новую встречу — вот и дождался! Теперь я вижу: ясен твой лик, и, ведь, это проведенью было угодно так, чтобы произошла эта новая встреча — именно теперь, когда мы все вместе, сейчас я тебя с дочерью нашей познакомлю; я знаю — ты ее сразу полюбишь, потому что и нельзя ее не полюбить: Аргонией ее зовут!
Конечно, подобная речь только убедила убежденье Лэнии, что перед ней безумец, и она, в растерянности, не подумав к каким последствиям может привести подобное признание молвила:
— Вы ошибаетесь — нам никогда раньше не доводилось встречаться: я дочь правителя Эрегиона, только несколько раз выходила за эти стены, но в сопровождении свиты, а с людьми мне и вовсе не доводилось встречаться. Если вы поймали Белу, так моя вам благодарность, но… вы извините: теперь я бежать должна, так как отец мой, должно быть, очень волнуется.
— Не уходи! — вскрикнул Маэглин.
— И не уйдет! — подтвердила Аргония, которая все слышала, и теперь набросилась на Лэнию сзади.
У воительницы в кармане нашлась тонкая, но очень прочная веревка, которой она ловко перевязала эльфийской принцессе руки, толкнула на землю — перевязала и ноги; затем — оторвала значительный кусок от ее платья. И сделавши кляп, заткнула ей рот.
— Что же ты делаешь, доченька… — пробормотал Маэглин, разгоряченный взгляд которого лихорадочно метался с Лэнии на Аргонию, и обратно.
— Довольно этих безумств. — в раздраженье проговорила воительница. — Хочешь получить прощенье моего отца…
— Да!.. И твое прощенье!.. Но ты развяжи ЕЕ. Как ты могла связать ЕЕ?..
— Будет тебе и мое прощенье, будет тебе и награда, только я повелеваю: немедленно взвали ее на плечи; тащи за мною, скорее-скорее. Нас в любое мгновенье со стен могут заметить. — и она с тревогой взглянула на стены, которые, какой-то злой волею оставались все это время пустынными.
Однако, Аргония позабыла про Белу, которая спряталась в траве, и теперь внимательно за ними следила.
— Да, быть может, надо и тащить! — выкрикивал Маэглин, следуя за воительницей. — Ведь и здесь же эти стены проклятые; ведь и здесь значит безумье! Что ж: значит к новой жизни прорываться станем… — по щекам его катились слезы. — Как она запела, так сразу и признал, а еще раньше почувствовал, что Она, где-то здесь рядом!
— Помолчи, или и твой рот придется заткнуть кляпом!
— Что же ты, доченька?!.. Почему я замолчать должен, а-а… понимаю, конечно! Нас же всякие злодеи услышать могут, остановить, в безумье прежние возвратить…
— Я приказываю тебе замолчать! — вскрикнула Аргония, и так на него взглянула, будто теперь броситься собиралась, в глотку вцепиться.
Маэглин не осмелился ее ослушаться, и, хоть стоило ему этого не малого труда, все-таки замолчал — он нес на руках Лэнию, которая впала в забытье, он вглядывался в ее черты, и уверил себя, что — это действительно была Она. Он начинал что-то бессвязно бормотать, на бледном лице его выступала испарина — и он сам не мог поверить, что вот держит на руках ту, о которой грезил все эти годы — он сам едва в обморок не падал, и, конечно, не понимал, куда ведет его Аргония.
А воительница вела его не на север, а на юг, в сторону ворот. Там пышной стеною виделись падубы, который тянулись до самых отрогов Синих гор. Она понимала, что за ними вскоре будет погоня, и не удастся уйти со столь важной добычей на одних ногах — она намеривалась завладеть конем, так как слышала, что между Эрегионом и Казад-думом оживленное движенье; не могла она знать, что теперь тракт совсем не такой оживленный, и, ежели и двигались по нему, то лишь вооруженными отрядами.
Тем не менее, через несколько минут, так никем и не замеченные со стен, подошли они к самому тракту, и спрятались за могучим стволом падуба, который рос одним из ближайших к стене. Потянулись безмолвные, напряженные минуты ожиданья. Аргония даже губу от волнения прикусила, и приговаривала в полголоса:
— В любое мгновенье, могут заметить ее исчезновенье. Такой важной пташке не дадут так просто выпорхнуть — все это дрянное королевство будет поставлено на ноги… Быстрее же — хоть кто-то.
Словно в ответ на ее просьбу, начали отворятся врата — эти массивные створки отодвигались так плавно и бесшумно, что, казалось — это ночное виденье, что — это дева открывает свои нежные уста. Но вот из ворот вырвались трое всадников — то были хорошо вооруженные эльфы на легких стремительных скакунах, они пролетели бы мимо, исчезли вдали в несколько мгновений, но Аргония, быстро шепнув Маэглину, чтобы он оставался на месте и готов был к нападению — сама метнулась на дорогу перед ними, выкрикнула:
