Между тем, волчья река следовала прямо за своим вожаком. Все ближе-ближе — уже видны были оскаленные морды, которыми усеяны были первые ряды; такие же морды взметались и над рядами поспевающими сзади — быстрее, быстрее вцепиться — они брызгали кровавой пеной.
Когда эта ужасающая река неслась по долине, то ширина ее была метров в тридцать, теперь передние ряды стали сжиматься, словно наконечник копья направленного в ворота, в стоящих перед ними Ринэма и хоббита. Чем меньше между ними расстояния оставалось, тем быстрее они неслись — сто, девяносто, восемьдесят метров. Вот Ринэм, подняв морду, раскрыв устрашающую пасть поднялся перед Хэмом — он стоял, подобно несокрушимой стене и сейчас силы для его израненному телу придавала жажда как-то искупить свой грех; быть может, погибнуть защищая — сейчас, после речей Хэма, он позабыл о собственных помыслах, позабыл, что совсем еще недавно он ни во что ни хоббита, ни вообще кого бы то ни было не ставил — сейчас он был принять мученическую смерть, лишь бы только избавиться от этого давящего сердце страдание.
Уже совсем близко был первый ряд. Уже отчетливо видны были, те волки, которые неслись в нем: о — это были самые сильные, самые яростные во всей стае, не даром же они вырвались вперед. Они уж настолько обезумели от своего кровавого вожделенья, что и своего вожака готовы были разорвать, и его пышущей кровью насладиться. Ринэм чуть склонил морду, и издал яростный рык, который эхом пронесся по улицам Самрула, который заставил многих на эти улицы выбежавших зарыдать, и обняться, уже прощаясь с жизнью — самые же отважные смотрели на гребень стены, ожидая увидеть, что поднимется над ними волк-великан, не меньше горного утеса, раскроет пасть и поглотит сразу весь город. Один Тьер нашел в себе храбрости броситься к стенам, и на него смотрели как на самоубийцу…
А схватка уже началась! Схватка врезалась как копье в плоть, как фонтан крови из разбитого тела, как поток огненный из взорвавшегося вулкана! Никогда: ни при первой схватке у этих же стен, ни у развалин не дрался Ринэм с таким ожесточением. Он защищал Хэма, который, от такого зрелища уже и в ворота перестал стучать, но вжался в них с такой силой, что трещали спинные кости, но смотрел широко раскрытыми очами, и одно только имя: «Ринэм… Ринэм…» — с состраданием слетало с его уст. А этот громадный волчище уже метался от одного волчьего тела к другому, уже вгрызался в их плоть, отбрасывал их назад, а они неслись на него десятками, собирались в мускулистые, покрытые клыками комья — в стремительных прыжках перемешивались, наседали один на другого, на лету перемешивались, но все продолжали лететь вперед, жаждя его крови, больше, нежели крови кого-либо — о, они чувствовали его кровь — это была самая жгучая кровь — Насладиться, насладиться этой раскаленной кровью!
Вот надвинулся ком, в котором перемешалось не менее сотни волков; все они сплелись между собою, все они представляли единый организм, в котором от невыносимого напряжения трещали кости, который в нетерпении сам себя раздирал клыками, но который, извергая потоки крови, разгонялся все быстрее, переламывался, умирал, и, вбирая в себя все новые тела разрастался. Вот он уже перед вратами — вот взметнулся, перемешиваясь, треща, разрываясь в последнем рывке — он поднялся вверх метра на три, раскрылся черной пастью, в которой, в свою очередь зияли еще сотня меньших пастей. Сейчас этот живой таран должен был вмять в ворота и Ринэма и Хэма, и ворота снести; еще дальше по этим улицам пролететь, снести и улицы и дома, и дворец, поглотить в себя и серые горы — казалось, ничто не могло противостоять такой мощи.
Ринэм отшатнулся назад, к самым воротам, где все уже было залито кровью; Хэм видел, как в одно мгновенье все его могучие мускулы сжались в один до мочения тугой ком, как он, в последнее мгновенье метнулся — нет — это было какое то неуловимое движенье — это огромный окровавленный кулак метнулся в самый центр этой состоящей из сотни глоток пасти, и он разбил этот ком, он, еще на лету переметнулся куда-то вверх, и в мгновенье разодрав несколько тел, переметнулся в самую верхнюю часть кома — там, с налета разодрав еще одно телу, подбросил волка который был в самом верху так высоко, что он уже с переломленным позвоночник перелетел через стену.
Ринэм метнулся вниз — он в стремительном упоении, подобно какому-то раскаленному до предела, до ослепительной белизны потоку вырвавшемуся из недр небесного светила, прожигал эти тела, переворачивался, закручивался в воздухе — и так стремительны были его движенья, что невозможно было и уследить за ними, казалось — это какой-то бесформенный сгусток мечется и несет смерть…
Рядом с Хэмом повалилось несколько разодранных волчьих тел; а один из них, смертельно раненный, был еще жив, и вот, вцепился хоббиту в предплечье — сразу же прокусил до кости, но все продолжал сжимать челюсти — Хэм понял, что сейчас его рука будет размолота, однако, тут же метнулся откуда-то сверху Ринэм — эта выкупанная в крови рычащая масса, разорвала вцепившегося в Хэма волка на части и, отплюнувши бесформенные останки — вновь собралась в мучительно напряженный, исходящий кровью сгусток нервов — и вот новый удар; вновь тела перемешиваются, вновь падают, вновь, исходя кровью, катятся по земле. Но волков становилось все больше! Они напирали со всех сторон! Они на бегу вырывали клочья из уже разодранных Ринэмом, и сами прыгали, чтобы наткнуться на его клыки. Но они неслись и неслись вихрящимися, нескончаемыми волнами — вновь и вновь собирались в трещащие комья, вновь и вновь раскрывались бессчетными глотками — и Ринэму, с каждым таким валом вынужден был все ближе отступать к воротам — там то он собирался, делал новые прыжки, вновь и вновь неуловимый метался из стороны в сторону, сеял смерть, и им разодрано уже было более сотни — но они теснили, они наносили ему раны — кажущиеся для такого могучего тела ничтожными, но, все-таки, этих ран были уже сотни, все его тело представляло одну громадную рану, и несмотря на всю жажду его, не могло это долго продолжаться…
А Тьер подбежал к стенам возле ворот, и слышал скрежет, грохот, треск, вой, который из-за них доносились; время от времени створки сотрясали удары, вот один волк, завывая, перелетел через стену, повалился на мостовую, и тут же вскочил на лапы — тут же, окровавленный, с разодранным боком, метнулся на Тьера — метнули выпученные глазищи, распахнутая, жаждущая пасть. Тьер размахнулся, и на лету, могучим своим кулаком, переломил ему череп. Затем — развернулся, стремительно взбежал по лестнице — и даже он, ко всякому в орочьем царстве привыкший, на несколько мгновений замер, пораженный той бойней, тем кровавым пиршеством, которое под стенами кипело.
Вот на его глазах, с трех сторон, сжимаясь у ворот, метнулись волчьи ряды. Какой-то кровавый демон, метнулся по ним — что-то переворачиваясь промелькнуло в воздухе, казалось предсмертный хрип закружился вихрем. Тот стремительный демон, сея смерть смог отбросить все три потока, однако же с третьим, и самым и самым сильным покатился по завалам из телам, и обрывкам телам — он завяз в этом коме из тел, а они цеплялись в него лапами, рвали его — нет — его уже не было видно под этим комом. Все новые волки, забыв про ворота, бросались в эту массу — это была уже живая гора, поднимающаяся выше стен, но продолжающаяся откатываться от Самрула — хрустящая костями, пожирающая саму себя, и все-таки становящаяся все более высокой гора. А из недр этот щелкающей сотнями клыков массы доносился переполненный отчаянной, душевной мукой вопль — он возрастал до каких-то небывалых пределов, так что, казалось, сейчас само звездное небо не выдержит этого вопля, обрушится светилами, и все разорвется этим пламенем — и в этом демоническом вопле процеживались еще человеческие нотки! Да, да — Тьер, даже почувствовал, как дрожь продирает его телу — казалось, что, вместе с этим воплем, восстанет из под волчьей горы могучий человеческий дух — но сколько же муки в этом вопле. Если бы он и восстал, то во плоти, и с содранной кожей, со свисающими изодранными внутренностями…
