Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Нет, нет… пожалуйста, только не злись на меня… — он опять закашлялся от крови. — …Пожалуйста, люби меня, как брата. Я чувствую себя виноватым, и мне будет очень больно, ежели не простишь… Ты уж прости пожалуйста…

И, говоря это, он осмелился на более решительные действия, сначала он схватил ее за руки, и оторвал их из ран на своем лице, она зашипела, захрипела от невыносимой боли в растревоженных ребрах — но вот она совершила страшной силы рывок; буквально впилась в его подбородок, вырвала оттуда клок мяса — но это был последний рывок разъяренной волчице — дали о себе знать раны, которые едва не стоили ей жизни несколькими днями раньше. Дух ее по прежнему жаждал разорвать ненавистного, но вот изо рта сильно пошла ее собственная кровь, она закашлялась — судорога прошла по ее телу…

Тогда Робин подхватил ее, и сам стал подниматься. Аргония закашлялась кровью, и выдохнула пронзительным, яростным стоном — точно в лицо его ударила:

— Ненавижу… тебя… ненавижу! Ненавижу!!!

В последний раз она проревела это слово, когда дверь вновь распахнулась, и на пороге предстала девочка, которая все еще сияла, за ней же стоял Фалко, да и все остальные. Кто-то нес им блины, однако, когда Робин повернул к ним свой разорванный лик — поднос полетел на пол, и блины, дыша аппетитными клубами, рассыпались у них под ногами.

Робин попытался улыбнуться, однако, за кровью его улыбку никто попросту не разглядел — несколько женщин даже вскрикнули, а громче всех — девочка; она повернулась к Фалко, и, уткнувшись личиком в его грудь, громко зарыдала.

— Что же вы?.. Что же вы? — спрашивал Робин, и тут закашлялся кровью. — …У нас то все хорошо. Она на поправку теперь пошла… да…

Он стоял держа ее на руках, и Аргония пребывала где-то между бредом, и сознанием: еще одним нечеловеческим усилием попыталась дотянуться она до лица своего мучителя, однако — это вырвало из нее остаток сил, и она больше не двигалась. Тогда Робин осторожно уложил ее на кровать, и так от них было много крови, что вся простыня тут же покрылась кровяными пятнами.

И вот этот юноша, теперь с разодранным лицом, похожий на полуразложившегося мертвеца, который восстал из могилы — он бросился к тем кто стоял в дверях, и порывисто взяв Фалко за руку, проговорил:

— Мы должны отойти… Я вот что вам скажу: это все из-за меня! Она так сильно меня любит!.. Не надо, не надо мне было говорить про Веронику!.. Но, я же сказал ей правду…

Они уже стояли в другой стороне комнаты, и он, все выплевывая кровь, проговаривал:

— Надо немедленно заняться ее лечением. Я всем чем смогу вам помогать стану. Вы только посмотрите, как бледна она!..

— Да тебе самому леченье теперь надобно. — разглядывая его раны, проговорил Фалко.

— Я то… Да во мне столько сил! — однако, Робин не договорил — у него с неожиданной силой закружилась голова — да так то закружилась, что он и на пол бы повалился, если бы Фалко его не поддержал.

— Вот видишь. — участливо проговорил хоббит. — Ложись здесь же, я об вас обоих позабочусь… Хотя — если это она так тебя покусала, так лучше вас в разных комнатах разместить.

— Да что вы говорите такое, батюшка! — в сердцах воскликнул Робин. — Мне просто свежего воздуха не хватало. Да, да! Сейчас вот выбегу подышу!.. Пусть голова кружиться, но в груди то столько чувств! Ведь любит она меня, любит!..

И он, едва ли понимая, где находится, качаясь из стороны в сторону, вырвался сначала в горницу, а затем во двор, там повалился в снег, и так ему мило стало его холодное прикосновенье, что он засмеялся и заплакал, принялся проговаривать свои стихи… но вот неожиданно прервал свою речь, и, вскочивши на ноги, вырвался в ворота — просто, несмотря на потерю крови, на головокружение, чувствовал он в себе столько созидательных сил, что надо было их как-то выпустить, иначе… иначе бы он попросту разорвался…

И он выбежал за ворота, и там, пробежав шагов двадцать, вновь повалился в снег, вновь вскочил на ноги, и, подбежав к ближайшему дереву, крепко-накрепко обнял, прислонился к покрытой ледовой коркой коре, оставил на ней кровавый след — бросился дальше. Через несколько минут, такого бега, он повалился в большой сугроб, и в каком-то мальчишечьем и стремительном восторге, стал зарываться в него, жаждя прорыть туннель, найти там какую-нибудь прекрасную пещеру. Так он зарылся метра на три, и тут услышал голоса, которые доносились откуда-то сверху:

— Кто то был здесь. Маэглин…

— А, государь… государь — был да не она! Нам дальше надобно бежать…

— Нет — стой. Я кровь чую. Кто здесь может быть?.. Надо изловить его и допросить.

— Какой в том толк! Я, ведь, сердцем чувствую, куда шла она…

— Молчи и не дрыгайся, иначе изведаешь моего кулака.

— Ни кулак мне не страшен, ни веревка! Ох, скоро вырвусь от вас, государь…

Вообще, никогда Робину не доводилось быть пьяным, (в доме то нашлось пиво, но он все эти был так занят, что ни об еде, ни об питье, чтоб там Аргонии ни говорил, и думать не мог) — так вот: нынешнее его состояние было, как у пьяного. Для него, казалось, нет ничего невозможного — вот он резким рывком метнулся вверх, увидел перед собой могучего Троуна и Маэглина, бросился на короля варваров, и, конечно же, был захвачен его сильными руками, повален на снег, где и остался лежать вдавленный, не в силах пошевелиться.

— Что это за уродец?.. Ты кто?! Отвечай немедля! — жесткий голос Троуна ворвался ему в уши.

Робин попытался пошевелиться, но тут такая сила сдавила его, что он почувствовал — еще немного и весь он будет переломан. Тогда он проговорил вполголоса:

— Кто б вы ни были… Прочь из этого леса! Прочь!.. Аха-ха!.. Вы меня что ж: убить вздумали?! Да меня же нельзя убить! Я же люблю!..

Тут Троун еще сильнее сжал его. И прохрипел:

— Я не знаю, что за бред несешь ты. Но ты должен знать, где моя дочь…

— Бросьте его! — настаивал Маэглин. — Я ж чувствую — близко она! Близко! Ах, как сердце бьется!

Троун, не слыша его, продолжал:

— Моя златовласая Аргония…

Тут Робин замер, и разбитое лицо его засияло улыбкой. Он проговорил:

— Дочь ваша, Аргония. Вы прекрасный человек, потому что у плохого человека не может быть такой прекрасной дочери. Вы должны знать, что она, как сестра мне. Нет — она меня любит так сильно, так страстно; но я ее как милую сестру люблю; и клянусь, клянусь, что и всегда так любить буду.

— Что несешь ты?! — выкрикнул Троун и тут передернулся; схватил его, и поднял в воздух, выставил перед собою, держа в могучей руке. — Значит ты… Нет — ты, слабак, не смог бы управиться с моей дочерью в одиночестве! Сколько вас! Рассказывай все!..

Черные глазищи Троуна сверкали ярости, могучие челюсти так и ходили, так и перекашивали звериной судорогой все его лицо. Казалось, он сейчас же, как несколькими минутами раньше Аргония, вопьется в его лицо. Робин опять-таки не замечал этой ярости — он теперь был рад этой встречи, он говорил:

— Давайте познакомимся: я Робин, а вы…

Троун, считая, что этот юнец попросту насмехается над ним, уж собрался переломить ему шею, но тут раздался новый голос:

— Оставьте его. Не делайте ему больно. Он добрый.

И все обернулись и увидели девочку, которая бежала по следам Робина от дома, и теперь запыхалась; на щеках ее горел румянец, а в глазах пылали слезы, волосы растрепались…

— Зачем вы его так держите?.. Вы дочку свою ищите?!.. Так он ее спас! Он чудище отогнал! Он, он! Зачем же вы…

Троун сразу же поверил этой девочки — ему варварскому, не привыкшему к хитроумию сердцу, всегда становилось ясно, когда говорят правду, когда что-то скрывают — он сразу же поверил этой девочке, и принял, что Робин спас его дочь. Он тут же опустил его на снег, а Робин еще раз улыбнулся, да и стоял так, покачиваясь из стороны в сторону, но даже и не чувствуя этой слабости — он действительно был счастлив, что все так вот просто разрешилось, что теперь вот и этот человек полюбил его — и он, захлебываясь в своих чувствах, и в крови, поспешно стал рассказывать. Закончил он такими словами:

134
{"b":"245464","o":1}