Мне не все равно с кем играть. Искусство основано на сотворчестве, на ансамблевости. МХАТ, который я любил сначала как зритель, а потом как член творческого коллектива, стремительно исчезал. Труппа распалась. И в семьдесят шестом году я решил вернуться в Театр-студию киноактера. Это спустя двенадцать лет.

Мысли покинуть МХАТ у меня периодически возникали после закрытия спектакля «Вез вины виноватые», а особенно после смерти Бориса Николаевича Ливанова.

С годами и публика менялась, к сожалению, не в лучшую сторону. Даже капельдинер, который впускает зрителей в зал, на глазах становился другим. Раньше он никогда не пропустил бы в зал, тем более в партер, опоздавших или людей под хмельком. Потом стал закрывать глаза даже на то, что идут в сапогах и чуть ли не в рабочей спецовке.

Я ощущал, что меняется зритель по реакции зала. Вдруг в совершенно серьезном месте раздается смех.

Артисты умирали, и зритель тоже умирал, его сменял новый «театрал» — автобусно-колбасный. Особенно на дневных спектаклях в воскресенье. В театре аншлаг — все билеты проданы. Но в зале пусто. Оказывается, большинство билетов распределили по подмосковным городам. Местная администрация для «культурного мероприятия» выделила автобусы, и люди поехали в Москву. Только не с целью попасть в театр, а накупить в магазинах продуктов. А если кто-то и решится заглянуть на спектакль, жалея, что билет останется неиспользованным, то артисты услышат его по звяканью бутылок или падению тела во время сна.

Спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Мамаева — Г. И. Калиновская, народная артистка РСФСР.

Многие ныне перестали ощущать театр, как храм искусства. Он стал для них чем-то наподобие зала игровых автоматов, куда приходишь лишь затем, чтобы убить время.

А вот, к примеру, когда играли в Токио «Три сестры» Чехова, меня поразили маленькие милые японочки, благоговейно, как молитвенник, державшие в руках томики Чехова. Хотя идет синхронный перевод, им все равно нужно знать, что дословно написано у великого писателя. Они успевали и нас слушать, и в томик Чехова заглядывать.

Спектакль «Три сестры». Барон Тузенбах.

Несмотря на двадцатипятилетнюю разницу в возрасте мы с Борисом Николаевичем дружили и часто бывали в гостях друг у друга. Он представлял собой в театральном мире такое же большое явление, как Николай Симонов.

Недаром же они еще с юности были накоротке, вместе играли в фильме «Кастусь Калиновский». Оба были художниками.

О молодом Ливанове Станиславский и Немирович-Данченко говорили, что он — надежда Художественного театра.

Ливанов прекрасно рисовал, сочинял талантливые инсценировки. В театре шли поставленные им спектакли «Братья Карамазовы» и «Чайка». Сын певца, он обладал удивительно сильным и мелодичным голосом и, думаю, стал бы известным оперным артистом, если бы пошел по этой стезе. И конечно, как все мхатовцы-старики, имел замечательно поставленную речь.

На эти таланты накладывался его природный доброжелательный юмор, рождавшийся не в долгих часах кабинетных сидений, а моментально в любом месте, как только появлялся повод для смеха.

Увидит расфрантившегося актера со множеством цепочек на шее и запястьях рук и усмехается с наигранным удивлением:

— Ишь ты, как заковался!

Был у нас хороший артист Витя Шавыкин, но худющий до невозможности. Борис Николаевич как-то, глядя на него, покачал головой:

— Есть такое слово — телосложение. А у Шавыкина — теловычитание.

В театре существовала комната с табличкой на двери: «Художественная часть». Ливанов туда редко заглядывал, хотя был художественным руководителем МХАТа.

— Борис Николаевич! — вбегает в буфет запыхавшаяся секретарша. — Вас просят зайти в художественную часть.

— Как это возможно, чтобы художественное целое, — Ливанов, улыбаясь, показывает на себя, — и вдруг должно посетить какую-то художественную часть?

С давних пор первый сбор труппы в начале сезона мхатовцы называли «иудин день». Встретившись после летних отпусков, даже враждовавшие друг с другом артисты в этот день целовались и обменивались комплиментами. В 1957 году в «иудин день» много шептались о прогремевшем недавно на всю страну обвинении против Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова». Но вот директор попросил тишины и стал представлять новых артистов.

— Вячеслав Михайлович Невинный!..

Вячеславом Михайловичем звали также свергнутого Молотова, и Ливанов тотчас обыграл это совпадение.

— А Лазарь Моисеевич?

Во МХАТе идет генеральный прогон спектакля «Враги». Тогда еще живы были все трое членов триумвирата театрального руководства — Кедров, Станицын и Ливанов. В антракте все собрались в буфете, но вот дали звонок, и мхатовцы потянулись в зал. Ливанов, поднимаясь, глубоко вздыхает:

— Пойду посмотрю на своих врагов в гриме и костюмах.

И как хочешь, так и понимай его: то ли имеет в виду название пьесы Максима Горького, то ли упражняющихся в ненависти друг к другу актеров.

Или он входит в буфет в перерыве между репетициями и, наклонившись над первым столиком, за которым бурно обсуждают коллег, неожиданно выстреливает вопросом:

— Против кого дружим?

Рассказывали, что на каком-то приеме в Кремле известный маршал, заметив Ливанова, расплылся в улыбке и громогласно заявил:

— Вот сейчас товарищ Ливанов нам что-нибудь исполнит!

— Да, — ответил Ливанов без паузы, — но прежде ты мне из пушки выстрелишь!

В другой раз «на рауте» в большом обществе Ливанова знакомят с гостями. И вот кто-то подходит сам, протягивает руку и представляется:

— Я (допустим) Сидоров, муж Валерии Барсовой.

— Понятно, — кивает Ливанов. И тут же добавляет: — Ну, а днем чем занимаетесь?

Борис Николаевич Ливанов.

Не очень талантливому, но довольно крепко пьющему актеру Ливанов мог заявить:

— Старик, не по таланту пьешь!..

Несмотря на могучее телосложение, Борис Николаевич был чрезвычайно нежен душой, что чувствовалось даже в выборе ролей. Особенно он мне нравился в образе Мити Карамазова и Егора Булычова, а в кино — в роли Дубровского. И конечно незабываем воссозданный им Потемкин в фильме «Адмирал Ушаков».

В шестьдесят восьмом году мы побывали на гастролях в Японии. Возвращались домой через Японское море на пароходе «Байкал». Попали в сильный осенний шторм. Вся группа, страдая морской болезнью, лежала по койкам, на ногах оставались только Массальский, Комиссаров и Ливанов. Когда погода успокоилась, мы поднялись с Борисом Николаевичем на палубу и уселись за столик.

— Ты готовься, — вдруг говорит он, — как приедем, начнем репетировать «Чайку».

Стал рассказывать, какой он видит постановку и кто будет играть.

— Ты обязательно будешь, Олег. Я, можно сказать, только из-за тебя затеваю эту постановку. У меня «Чайка» больше станет не она, а ты в роли Треплева.

Когда вернулись в Москву, сразу начали репетировать, и в конце декабря состоялась премьера. Зрители принимали нашу «Чайку» превосходно. Съездили с ней на гастроли в Свердловск, а в 1970 году на целый месяц в Англию. Вернувшись из Лондона, узнали, что пока мы услаждали английскую публику, бывшие друзья предали Бориса Николаевича — побывали в ЦК КПСС с просьбой избавить их от худрука Ливанова. В глаза ему свои претензии высказать не посмели, все делали за спиной.

Этот случай, по-моему, стал началом распада МХАТа еще задолго до его разделения в 1987 году на две труппы. Обидевшийся Ливанов написал министру культуры Фурцевой, что «ноги моей больше не будет в моем доме», то есть в родном театре. Он продолжал числиться в нем, но порога не переступал, хотя поставленные им спектакли, ту же «Чайку», мы продолжали играть.