Рамл ввел меня в контакт с правительственной Расчетной палатой в Чикаго, которая получала значительные средства от Фонда Спелмана (еще один филантропический фонд семьи). Именно знакомясь с деятельностью этой организации, я стал понимать важную роль, которую должно играть правительственное управление на всех уровнях, и начал рассматривать правительственную службу в качестве возможного направления своей карьеры.

Бентон также устроил мне встречу с Филиппом Ла Фоллеттом, губернатором Висконсина, чтобы обсудить, следует ли мне идти в политику. Совет Ла Фоллетта заключался в том, что с моим именем я никогда не могу рассчитывать на избрание на государственную должность, если не куплю ферму на Среднем Западе, не начну новую жизнь и не создам себе новый имидж. Это положило конец мыслям о политической карьере. Я не мог представить себя настолько лицемерным, чтобы прикидываться, что я являюсь кем-то, кем я на самом деле не был. Люди быстро бы раскусили такую уловку.

На общественных мероприятиях, которые я посещал на протяжении года, проведенного в Чикаго, я часто чувствовал себя неудобно, поскольку многие гости были раболепными последователями изоляционистской политики, восхваляемой ежедневно в газете полковника Роберта Р. МакКормика «Чикаго трибюн», и откровенными сторонниками лозунга «Америка прежде всего», проявлявшими враждебность к любому взаимодействию с остальным миром. На стадионе «Солджерс филд» летом 1939 года состоялся знаменитый митинг приверженцев этого лозунга, и я вспоминаю одобрительный рев толпы, когда она приветствовала речь героя моего детства Чарльза Линдберга, который стал знаменосцем изоляционизма.

Год, проведенный мною в Чикаго, был продуктивным в интеллектуальном отношении, однако мне хотелось вернуться в более теплое окружение. Поскольку я завершил требуемый год аспирантской подготовки и сдал общие квалификационные экзамены (нелегкая задача, когда пятнадцать экономистов пытали меня в течение трех часов глубокими и очень техническими вопросами), то решил, что буду писать диссертацию, вернувшись обратно в Кикуит в штате Нью-Йорк. Для этого у меня была еще одна и гораздо более важная причина: Пегги МакГрат. Я ухаживал за ней гораздо более серьезно после возвращения из Лондона и хотел быть к ней ближе в надежде, что наши отношения будут продолжать развиваться.

На мне лежит большой интеллектуальный долг по отношению к замечательным экономистам, под руководством которых я учился. Мои менторы были искателями правды и верили, что экономика может пролить свет на человеческое поведение и за счет этого способствовать улучшению общества. Все они были умеренными в политическом плане и были готовы выслушивать доводы рассудка, независимо от того, где они их находили. Мне хочется думать, что я следовал их примеру. Я являюсь прагматиком, признающим необходимость здравой бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики для достижения оптимального экономического роста. Однако я понимаю, что здравая в иных отношениях политика, игнорирующая реальные нужды человека, неприемлема и что меры социальной защиты в нашем обществе необходимы. Мое самое большое опасение заключается в том, что маятник качнулся слишком далеко в направлении таких мер социальной защиты, которые мы не можем себе позволить, при слишком малом внимании к мерам здравой экономической политики стимулирующим экономический рост.

ГЛАВА 8

ДИССЕРТАЦИЯ, ЖЕНА И РАБОТА

Мое возвращение в Нью-Йорк почти точно совпало с началом Второй мировой войны. В конечном счете англо-французская политика умиротворения потерпела неудачу в попытках сдержать Гитлера, отвлечь его от идеи создания «Великого рейха» и превращения Германии в преобладающую силу в Европе. Я читал газетные отчеты и слушал сообщения по радио с нарастающей тревогой по мере того, как в результате все сокрушающего блицкрига оказывалась захваченной Польша. Это была война нового типа, и я размышлял о том, что принесет будущее мне и моим многочисленным друзьям в Германии, Франции и Великобритании.

Моей главной задачей той осенью было завершение работы над диссертацией. Я предпочел жить в Покантико, а не в доме моих родителей на Парк-авеню, чтобы не соблазняться теми замечательными развлечениями, которыми столь изобилует Нью-Йорк. Жизнь в Кикуите устраивала меня по ряду причин, не последней из которых была близость к Пегги МакГрат. Родители приезжали на уикенды, однако остальное время я был один. Гостиную, соседнюю с той комнатой, которая была спальней деда, я превратил в свой кабинет. В столовой вставлял музыкальные ролики в орган, действовавший наподобие механического пианино. Мне особенно нравились арии из «Мадам Баттерфляй» и «Тристана и Изольды». Когда нужно было сделать перерыв в моих интеллектуальных трудах или преодолеть «страх перед пустой страницей», я мог играть в гольф, ездить верхом, отправиться в бассейн в Плэйхаус или совершить прогулку по лесам, откуда открывались виды на реку Гудзон. На самом деле это была приятная жизнь.

Я начал работу над диссертацией не без некоторого волнения, поскольку ранее никогда не занимался делом, требовавшим столь концентрированных исследований, размышлений и усилий. Более того, я был совершенно один, профессоров, к которым можно было бы обратиться за советом, не было. Я болезненно ощущал, что мне необходимо создать работу, демонстрирующую оригинальное мышление по проблемам экономики.

«РАЗМЫШЛЕНИЯ» ПО ПОВОДУ ПРОСТОЕВ И ПОТЕРЬ

Тема моей диссертации «Неиспользованные ресурсы и экономические потери» касалась одного из аспектов гораздо более широкой проблемы: что более целесообразно - ориентация главным образом на рыночные силы или на государственное вмешательство для внесения коррективов в необычно высокий уровень безработицы и неполное использование индустриального потенциала в период Великой депрессии. Хайек и экономисты неоклассического направления верили в рыночные силы, в то время как Кейнс и многие другие считали, что только государственное вмешательство, включающее дефицитное финансирование (или «подкачку воды в насос»), наряду с фундаментальным экономическим реструктурированием могли бы вернуть Соединенные Штаты и другие страны с развитой экономикой к полной занятости и процветанию.

Более узкий аспект этих дебатов, который я исследовал, заключался в проблеме использования индустриальных мощностей - этот вопрос до 1930-х годов не получал достаточного внимания экономистов. К этому времени крупные индустриальные фирмы - автомобильные заводы, сталеплавильные предприятия и подобные им, на которых работали тысячи рабочих, были доминирующей чертой американского экономического ландшафта. В результате Депрессии многие из этих заводов простаивали или работали с использованием лишь незначительной доли своих мощностей. Для многих такая ситуация выглядела как расточительная (связанная с непроизводительными затратами) в том смысле, что фабрики не использовались, в то время как огромные массы людей были безработными и испытывали огромные трудности, Многие считали, что направление государственных фондов в экономику через организацию общественных работ или прямые выплаты безработным увеличили бы уровень национального дохода и стимулировали активность в частном секторе, что, в свою очередь, привело бы к использованию простаивающих мощностей и повышению занятости. Конкретный вопрос, на который я обратил свое внимание, заключался в том, был ли неиспользуемый потенциал простаивающих предприятий действительно непроизводительной затратой в том смысле, который выдвигался многими экономистами.

Как Гувер, так и Рузвельт косвенно направляли деньги в экономику, увеличивая годовой дефицит бюджета. Даже когда в 1930-х годах условия стали медленно улучшаться, в стране оставалось значительное и, казалось бы, неизменное количество безработных, а значительный процент промышленных предприятий продолжал простаивать. Экономисты пытались найти причины этой ситуации и предлагали широкий набор средств для ее исправления. Я обнаружил, что многие из таких исследований оказались не в состоянии четко определить исходные понятия, и их выводы могли быть использованы для оправдания неуместных и неразумных бюджетно-налоговых мер и политики регулирования.