После такого исключительного старта на фронте сбора средств мы организовали международный конкурс проектов, на который было подано более 100 предложений; в результате выбор пал на проект знаменитого японского архитектора Иошио Танигучи. Согласно его проекту, выставочные площади МСИ практически удваивались; предусматривались более крупные и более гибко используемые галереи для выставки предметов современного искусства, а также для временных выставок. Кроме того, музей должен был включать большой образовательный и исследовательский центр, новый административный комплекс, еще один кинотеатр и красивую галерею в вестибюле, выходившую на наш любимый Сад скульптур Эбби Олдрич Рокфеллер. В целом музей должен был расшириться более чем на 250 тыс. квадратных футов, и его конфигурация приблизилась бы к конфигурации современного университетского комплекса. По моему мнению, этот проект ориентирован на замечательное будущее МСИ, оставаясь верным нашему легендарному и важному прошлому.
Осенью 2000 года, располагая более чем 460 млн. долл., мы снесли «Дорсет», начав подготовку к строительству «лучшего музея современного искусства в мире».
Строительство нового МСИ не уладило споры между сторонниками современного искусства, с одной стороны, и искусства сегодняшнего дня - с другой. Эти споры до сих пор бушуют как в стенах МСИ, так и вне этих стен. Хотя я поддерживал тех, кто настаивал на идее, что музей должен быть постоянно открыт для развивающихся форм художественного выражения, часто оказываюсь в недоумении и даже в раздражении, чувствуя отвращение к странным направлениям и провокационному содержанию новых форм искусства, которые возникают буквально каждые несколько месяцев. Например, при первом посещении Центра искусства сегодняшнего дня я обнаружил, что многие из экспонатов имеют по меньшей мере странный характер. Залы заполнены, а стены заняты странными видеоматериалами, искаженными гротескными произведениями живописи, граффити и извращенными фотографиями. Скульптура с «бамперами», поднявшая такой шум в «Чейз-бэнк» в 1960-е годы, в сравнении с ними казалась робкой и очаровательно наивной.
Я испытал чувство облегчения, когда мое ознакомление со всем этим завершилось и я вернулся в комфортную обстановку своего дома с его Сезаннами, Синьяками и Деренами, мирно блистающими передо мной. Рассматривая их, однако, я вспомнил, что и они также были членами революционного художественного авангарда и что очень часто их революционное рвение не ограничивалось их палитрой. Они объявляли вне закона перспективу, боролись с тревожными течениями, циркулировавшими в обществе, в котором они жили, и настаивали, что их видение и методы были столь же правомочными, как и те, которые уже существовали. Их также огульно осуждал истеблишмент того времени, их работы высмеивались как бессмысленные, гротескные и не обладающие красотой. Они «изобрели» современное искусство и изменили прежнее восприятие мира. Возможно, что, подобно неоимпрессионистам и фовистам79, и сегодняшнее последнее поколение «современных» художников предлагает нечто большее, чем то, что я готов за ними признать.
Я знаю, что такой же была бы реакция моей матери.
ГЛАВА 30
И ВНОВЬ РОКФЕЛЛЕРОВСКИЙ ЦЕНТР
В мире нет ничего, что было бы теснее связано с моей семьей, чем Рокфеллеровский центр, величественно расположенный в сердце Среднего Манхэттена.
Смелое решение отца начать строительство Центра в разгар Депрессии - это его главное наследие и прочный символ надежды и оптимизма, которым гордятся все его потомки. Действительно, с 1934 года Рокфеллеровский центр выполняет функции «нервного центра» семьи в отношении различных видов ее деловой деятельности.
Но если Центр твердо стоит в городе уже более семи десятилетий, его финансовая история оказалась удивительно неустойчивой - начиная от попыток отца удержать его на плаву в момент зарождения, до моего вмешательства шестьюдесятью годами позже, чтобы помочь спасти Центр от бесславного банкротства.
Это любопытный и памятный процесс.
ТРАСТОВЫЕ ФОНДЫ
То, что Рокфеллеровским центром владели представители моего поколения, явилось результатом создания трастовых фондов 1934 года, которые отец учредил для шести своих детей во время Депрессии. Эти трастовые фонды оказались основным средством сохранения, увеличения и передачи состояния семьи от поколения к поколению.
На тот момент, когда отец учредил фонды, все мы были относительно молодыми - мне было всего лишь девятнадцать лет. Как я уже отмечал, у отца был ряд убедительных причин в пользу учреждения трастовых фондов, хотя он испытывал беспокойство по поводу того, сможем ли мы справиться с обязанностями, налагаемыми распоряжением огромным богатством в таком молодом возрасте.
Отец разрешил эту проблему, создав для каждого из нас трастовый фонд значительных размеров, однако он ограничил доход, который мы могли получать от таких фондов до тридцатилетнего возраста, и запретил нам до этого возраста использовать также и основной капитал фонда. Чтобы гарантировать исполнение своих пожеланий, он назначил состоявший из пяти членов трастовый комитет из круга своих ближайших советников - все члены комитета были опытными людьми, на которых он мог рассчитывать в том плане, что они предоставят нам разумные советы. Однако, хотя попечители были наделены важными правами в отношении того, выплачивать получаемый доход или оставлять его в фонде, ответственность за инвестирование основного капитала принадлежала исключительно трастовому отделу «Чейз нэшнл бэнк».
Отец понимал, что наша потребность в финансовом руководстве будет уменьшаться по мере того, как мы будем взрослеть. По этой причине он включил в трастовые документы положения, позволявшие каждому из нас по достижении тридцатилетнего возраста снимать со счета часть основного капитала при согласии трастового комитета. На самом деле отец также предоставил нам право полностью снять со счета основной капитал и прекратить существование трастового фонда вообще, если бы мы этого пожелали.
Однако отец понимал, что продолжение существования трастовых фондов, возможно, будет наилучшим образом отвечать нашим интересам и интересам наших потомков. По этой причине он предусмотрел, что основной капитал каждого трастового фонда будет автоматически переходить нашим детям.
БРАТЬЯ, ЦЕНТР И ТРАСТОВЫЙ КОМИТЕТ
На протяжении почти пятидесяти лет отношения моих братьев (а также и мои) с трастовым комитетом носили обыденный характер и были абсолютно удовлетворительными. На протяжении этого срока, по существу, лишь одна финансовая операция между братьями и нашими трастовыми фондами оказалась имевшей неожиданные и сложные последствия - речь идет о передаче права владения Рокфеллеровским центром.
Время от времени мы просили разрешения воспользоваться основным капиталом наших трастовых фондов для той или иной специальной цели, причем комитет всегда проявлял положительное и понимающее отношение, как, собственно, и хотел того отец. Раз в год, в рождественский период, попечители приглашали бенефициаров на ленч. В такие приятные дни служащий «Чейза», отвечавший за инвестирование фондов, докладывал результаты отчета по финансовым итогам, и мы обсуждали финансовые рынки и изменения, которые можно было внести в инвестиционную политику. Рыночная стоимость трастовых фондов со временем значительно выросла, равно как и получаемый от них доход.
В 1955 году наши юристы проинформировали братьев и меня о том, что наше совместное владение Рокфеллеровским центром создает потенциально опасную ситуацию в том случае, если бы один из нас скоропостижно скончался. Они сказали, что такое событие могло вызвать необходимость ликвидации нашего совместного владения, чтобы выплатить налоги на наследство. Чтобы быть защищенными в такой ситуации, они рекомендовали нам по возможности скорее избавиться от всех акций Рокфеллеровского центра в наших личных инвестиционных портфелях.
