В начале XXI века у меня вызывают все большее беспокойство вопросы, касающиеся политической и экономической стабильности Латинской Америки. Серьезное ускорение экономического роста, последовавшее за структурными реформами конца 1980-х и начала 1990-х годов, значительно повысившими уровень жизни к югу от Рио-Гранде, в настоящее время практически прекратилось. Двумя яркими точками в регионе являются Мексика, руководимая в настоящее время президентом Винсенте Фоксом, и Чили.
Обе страны продолжают следовать политике свободного рынка и демократических реформ и достигли определенных результатов, хотя и не без некоторых болезненных проявлений и ненормальностей. Однако ободряющей перспективе этих двух стран, по крайней мере с моей точки зрения, противостоят неудовлетворительные экономические результаты большинства других стран и углубляющийся социальный кризис, который явно наблюдается в ряде из них, особенно в Аргентине, Эквадоре, Колумбии и Венесуэле. В некоторых отношениях ситуация очень похожа на конец 1950-х годов - период, предшествовавший Союзу ради прогресса, или на ситуацию в начале 1980-х годов - непосредственно перед тем, как долговой кризис в полной мере оказал свое воздействие.
Однако существуют два серьезных различия между этими прошлыми кризисами и кризисом, с которым мы сталкиваемся в настоящее время. Первое - это всесторонняя и имеющая большой запас прочности рамочная система институтов, созданных для решения международных экономических и финансовых проблем. Эти учреждения - МВФ, ВТО, Министерство финансов США и зарождающаяся зона свободной торговли на Американском континенте - подверглись суровому испытанию в результате кризиса мексиканского песо и так называемого «азиатского гриппа» 1998 года72, причем зарекомендовали себя хорошо, хотя и не обошлось без острой критики как слева, так и справа.
Вторым фактором является растущее осознание важности Латинской Америки в самих Соединенных Штатах. Экономическое развитие, охрана окружающей среды, права человека и наркотерроризм не являются только национальными вопросами, а относятся ко всему полушарию - их можно разрешить только за счет общих действий. К счастью, учреждения, с которыми я был связан на протяжении моей пятидесятилетней причастности к делам Латинской Америки -Совет Америк, Общество Америк и Центр латиноамериканских исследований в Гарварде, - в настоящее время являются составной частью большего и более сложного целого. Комбинация этих двух факторов обеспечит, по моему убеждению, незамедлительные и эффективные ответы на любые проблемы, которые может поставить будущее.
ГЛАВА 29
СТРАСТЬ К СОВРЕМЕННОМУ ИСКУССТВУ
Я был погружен в мир искусства с раннего детства. Моим первым воспоминанием - помимо ощущения безутешности на пристани в Сил-Харборе, когда все другие отправились смотреть на выбросившегося на берег кита, - является воспоминание о матери среди предметов азиатского искусства в наполненной благовониями комнате Будды, или перед картиной Тулуз-Лотрека в галерее нашего дома на 54-й улице. Искусство, которым увлекался отец, особенно замечательный гобелен «Единорог», также оставило неизгладимое впечатление, однако собранная отцом огромная коллекция хрупкого китайского фарфора старых мастеров, а также аскетичных религиозных произведений, какими бы они ни были красивыми, не обеспечивали интимного контакта. Также было ясно, что отец считал, что мы должны восхищаться их совершенством и ощущать их находящуюся вне власти времени красоту с определенного расстояния.
В случае матери дело обстояло по-другому. Хотя она обладала знаниями специалиста, мать также подходила к искусству эмоционально и хотела, чтобы ее дети могли в полной мере наслаждаться всей красотой картины, гравюры или предмета, изготовленного из фарфора. Самым главным было то, что она научила меня, а также моих братьев и сестру быть открытыми любому искусству - позволять краскам, фактуре, композиции и содержанию говорить с нами; понимать, чего пытался достигнуть художник и каким образом его произведение открывает нам взгляд на мир - взгляд, бросающий вызов или приносящий уверенность и успокоение. Нередко это было чем-то таким, что вело к глубокому экстатическому переживанию. Я многим обязан матери, однако то, как она терпеливо передавала нам свою любовь к искусству, является неоценимым сокровищем. Ее смерть в апреле 1948 года стала огромной потерей в моей жизни.
Я не в полной мере осознавал степень моей любви к ней и то влияние, которое она имела и продолжает иметь по отношению к моим ценностям, художественным вкусам и оценке внутренних качеств людей. Помимо ее любви к отцу и своим детям всепоглощающей страстью матери был Музей современного искусства (МСИ). С начала 1920-х годов все в семье знали о растущем интересе матери практически ко всем формам современного искусства, хотя для многих из нас, и особенно для отца, это было непонятно. МСИ был логическим продолжением этой страсти, а забота о музее стала ее основной задачей.
Мое подключение к деятельности МСИ - на самом деле речь идет о развитии моего интереса к современному искусству - потребовало гораздо больше времени. По существу, настоящий интерес к музею появился, лишь когда меня попросили заменить мать в правлении музея.
Конечно же, у меня было «место в первом ряду» и во время создания музея в конце 1920-х годов. Многие из встреч, посвященных его планированию, проводились в нашем доме на 54-й Вест-стрит, и именно здесь я впервые встретился с Лилли Блисс и Мэри Куинн Салливан, которые разделяли решимость матери создать музей, где работы более молодых, более новаторских художников могли быть показаны широкой публике. В этих встречах, часто долгих и утомительных, участвовали также несколько известных бизнесменов и крупных коллекционеров, заинтересовавшихся идеями трех дам. Я помню, как отец с нетерпением ожидал окончания таких встреч.
После того как мать и ее окружение решили создать новый музей, было необходимо найти директора. Профессор Поль Сакс, глава Музея Фогга в Гарварде, рекомендовал Альфреда Барра, молодого историка искусств, который преподавал в Уэллсли73, где он создал первый университетский курс по современному искусству. Выбор Барра был связан и с риском, и с надеждами. В то время ему едва исполнилось тридцать лет, он был ученым и эстетом с широким кругом знакомств среди европейских и американских художников, включая Пабло Пикассо и Анри Матисса - двух величайших художников XX века. На протяжении последующих сорока лет Альфред создал коллекцию МСИ, состоящую из не имеющих себе равных шедевров современного искусства, и способствовал формированию как вкусов, так и предубеждений в мире искусства и среди публики вообще.
НЕЛЬСОН ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ
В пределах года после окончания Дартмутского университета в 1930 году Нельсон погрузился в деятельность МСИ. Вместе с несколькими своими яркими и энергичными друзьями он вошел в Консультативный комитет юниоров, созданный для привлечения в музей молодых людей. Нельсон и его современники были порывистыми энтузиастами, настаивавшими на том, что художники, работавшие в более абстрактном стиле, должны занимать видное место на выставках и программах музея. Это привело их в конфликт со старшими, менее склонными к риску попечителями, которых устраивали выставки в более обычном стиле, что породило дебаты, бушующие вплоть до сегодняшнего дня, относительно уместных границ «современного» искусства, становящегося по художественной форме все более радикальным.
В 1930-е годы эти споры бушевали при сопоставлении классических работ Дега и Моне, с одной стороны, и вызывавших более противоречивые чувства произведений Эрнста, Мондриана, де Кирико и Клее - с другой1. Сегодня в центре этих споров - связь между этими более старыми художниками и представителями искусства сегодняшнего дня с их иногда шокирующе-откровенными, а иногда и ставящими в тупик нерепрезентативными произведениями. Традиционный взгляд, что искусство должно быть прекрасно, кажется несущественным для многих современных художников.
