Сейчас Ира Калинина получила ключи от прекрасного нового джипа «БМВ» и собиралась ехать на нем за город. Машину она водила прекрасно, иначе Алина и не дала бы ей ключи. Ира могла ездить в пьяном виде, под кайфом, можно сказать, вслепую, на бешеной скорости, в тумане… как угодно!

Впрочем, по городу Ира вела машину осторожно. Дорога была скользкой, промерзшей, опасной. Ира знала, что наверстает упущенное время за городом, поскольку до дачи, где ее ждал Равиль, было около ста километров. И она предвкушала наслаждение скоростью. Наслаждение чистое, без побочных эффектов. Ира знала это и потому высоко ценила наркотик скорости.

Она скосила глаза: выездное гаишное КПП осталось позади. Теперь за огромной каменной стелой, с выложенными на ней полутораметровыми буквами, из которых складывалось название города – ТАРАСОВ, начиналось ее, Иры, время и ее пространство. Маленькая женщина увеличила скорость до ста десяти километров. Она обогнала несколько машин, и сейчас перед ней лежал совершенно прямой участок трассы, свободный от автомобилей.

Ира не спешила жать на педаль газа. Она проехала немного так на ста десяти, потом пару километров на ста пятнадцати, блаженно вздохнула и откинулась назад.

Джип уверенно набирал ход. Ира вынула из кармана заранее заготовленный шприц – «инсулинку», придерживая руль одной рукой. Сняла колпачок и, осмотрев предварительно пережатую жгутом левую руку, державшую руль, правой вонзила шприц под кожу.

Через несколько секунд, не вынимая «инсулинки» из вены, она опять откинулась на спинку водительского кресла, чтобы без остатка отдаться скорости. Кровь бурлила, свивалась штопором, раскупоривала ее, Иры, сущность, как бутылку выдержанного вина. Теперь надо медленно-медленно, как вдавить поршень в шприце, – увеличить скорость…

Сто тридцать на спидометре.

А хорошие у Алины мужики… Хоть и сволочи, конечно. Ей везет, но везет иначе, чем Ире. Ну и что? У каждого свое счастье, и нелепо переносить собственные критерии на другого человека. Ну что из того, что у нее отец – «шишка», муж – кинорежиссер и звезда, а любовники галантны, красивы и щедры? Зацикливать свое счастье на одних людях – все равно что сидеть на огуречно-морковной диете, не смея прикоснуться к мясному…

Уже сто тридцать пять, а стрелка тянется к ста сорока.

…А как интересно заглянуть в себя… Там, внутри, как в компьютерной игре, открываются пласт за пластом и всплывают не изведанные доселе уровни. Level 1: Познай себя. Level 2: Пойми себя. Level 3: Уничтожь себя…

Сто сорок.

…Третий уровень оторвался, как огромная тектоническая плита, как край ледника, как крик в глазах сумасшедшего. Ира широко улыбнулась. Сломанной каруселью заскакали перед ее взглядом лошадки, зайчики, слоники пламени… А потом все слилось в единый грохочущий ком в миллиарды пикселей разрешения. Ком прокатился, и по экрану скользнуло хроменькое, с отвалившейся последней буковкой: Game ove…

На скорости в сто сорок километров в час роскошный джип «БМВ», управляемый Ириной Калининой, взорвался и, окутавшись клубом туго свитого пламени, перестал существовать.

Нельзя сказать, что эта зима навевала новогоднее настроение. Холодные, бесснежные, словно выжженные ветром пыльные улицы, куда-то бегущие люди, завернувшиеся, как в толстые одежды, в бесчисленные свои проблемы, визг тормозов на промерзших дорогах, суета, скука. И только столбик термометра питал некоторую склонность к разнообразию в бесснежную и бессмысленную, голую эту зиму: минус пять – минус десять – минус пятнадцать – минус двадцать три.

И слышно было, как потрескивают от холода ветви деревьев.

Я не слышала, как тетушка гремела на кухне посудой, потому что зимнее утро наводило на меня непробудный сон. Чем холоднее на улице, чем неуютнее скребется в окно бродяга ветер, тем острее чувствуется комфорт и тепло родного дома. А утренний комфорт – и так не только у меня, знаете ли, – навевает сон.

Впрочем, надо не знать мою тетушку, чтобы не понять, что она все-таки вытащила меня из кровати. Не мытьем, в смысле – посуды, так катаньем. Вернее – катанием. Да-да, демонстративным катанием по комнате огромного кресла на колесах, вызывающего смутные ассоциации с аэропланом из двадцатых годов прошлого века.

– Сколько же можно спать? – ворчала она. – Времени уже одиннадцатый час, люди уже работают давно, а ты, дорогая моя, все еще дрыхнешь. Лежебока.

– Я же только недавно приехала, – отозвалась я. – Из Москвы… А там у меня был сплошной безумный день, или женитьба Фигаро…

– Да ты уже два дня как с самолета, так что не надо увиливать, – беззлобно сказала тетя Мила. – Все нормальные люди уже на работе и…

– Так это нормальные люди на работе, – парировала я, щурясь и потягиваясь, – а я в названную категорию никоим образом не вхожу.

– Вот уж точно, – проворчала тетушка Мила.

– Наверное, это у меня наследственное, – подпустила шпильку я.

– Ленишься ты просто, Женька, по-черному, – продолжала свои рассуждения тетушка. – Была бы ты приличным делом занята… А то – туда-сюда, дурдом сплошной! Ну что за занятие нашла себе такое – толстосумов охранять? Это что – женское дело?

Подобные монологи тетя Мила выдавала примерно раз в день. Правда, доходили они до меня с различной долей успеха. Порой я просто уходила из квартиры, едва тетушка бралась за любимую тему, порой ставила новый фильм и погружалась в волшебный мир, который открывал мой навороченный домашний кинотеатр.

На этот раз пришлось выслушать, что называется, от корки до корки. Накануне я задержалась в клубе и явилась домой уже под утро, что было расценено тетушкой как вызов обществу. Поясню – общество в нашей квартире представлено ею самой и огромным жирным котом, жившим здесь на правах единственного мужчины и главы семьи. Вообще же Людмила Прокофьевна, моя замечательная родственница, вполне переносимый человек, но…

Время имеет печальное свойство портить даже самые крепкие и благородные материалы. Рассудительность оно переплавляет в занудство и брюзгливость, бережливость усугубляет до жадности, а честность выпячивает до брезгливого отношения к миру с позиции «вокруг одни воры, бандиты и проститутки, что тут делаю я, человек с принципами?».

Вот так и моя тетушка. За те несколько лет, что я прожила вместе с ней, она изменилась не в лучшую сторону. Находиться долгое время с одинокой стареющей женщиной на одной территории – вообще катастрофа. Угодить ей невозможно, убедить в чем-то – тоже.

Тетушка Мила взяла за правило каждый вечер, когда я бываю дома, произносить речь приблизительно следующего содержания:

– Вот, Женя, ты, конечно, сейчас молода и хороша собой, но на что ты тратишь себя? Ведь тебе уже двадцать девять лет, скоро тридцать. А ты до сих пор не была замужем и, как мне кажется, не собираешься. Но ведь ты бываешь в хорошем обществе и можешь найти себе достойного мужчину – честного, умного, обеспеченного, чтобы он любил тебя. Ведь, по большому счету, ты – хорошая, вот только эта твоя неуемность… – Тут тетка обычно приспускает очки на кончик носа и строго взглядывает на меня уже поверх них. – Ты существуешь по принципу алкоголика: запой, в твоем случае – работа на износ, то есть бессонные ночи, максимальное напряжение, а потом – неделя, если не месяц, ничегонеделания. Лежишь, как ленивая кошка, вместо того чтобы хоть попытаться устроить свою личную жизнь.

– Что же ты мне предлагаешь, тетя Мила, ходить по городу с плакатом «Ищу хорошего жениха»? Так, что ли?

– Нет, ну вот зачем же так сразу передергивать? И разве обязательно здесь, в этом городе? Ты ведь, случается, выезжаешь и в Москву, и в Петербург, и за границу… Могла бы там познакомиться. Тебе же, например, предлагал пожениться этот, из Питера… Саша, кажется.

– Ага, помню. Он тебе понравился, тетушка, – кивнула я. – Только он потом оказался наемным убийцей.

– Ну что ж я сделаю, раз у тебя такие знакомые? – всплеснула тетка Мила руками. – Всякие разные бизнесмены, банкиры, воры и убийцы даже. Нет бы по-простому, по-человечески…