— Мы идём, люди русские, — ответил без боязни Станята. — К князю Георгию хотим вот.
— К самому князю? — усмехнулся старший страж. — Лично? И по какому делу?
— Лично, не лично, это как Бог даст… А дело одно теперь у всех нас — как Русь от ворога оборонить.
Взгляд стражников потеплел, пальцы на рукоятях мечей расслабились.
— Веселко, проводи с ребятами к нашим.
— А-а-а-ы!
Князь Всеволод изо всех сил рубанул мечом по круглому, как яйцо, железному шлему, и монгол, уже было перелезший через верх частокола, полетел вниз, добавляя своё тело к груде трупов, скопившейся у основания частокола. С обратной стороны убитых было немного, но князь Всеволод не питал иллюзий — это только пока.
— Хха!
Ещё один монгол с визгом полетел вниз, отрубленная рука его с саблей остались валяться на настиле, мешая. Всеволод коротким пинком отправил её вниз, одновременно отбивая следующий удар. Вообще с утра с ним творилось странное — будто раздвоился Всеволод. Тело было занято своим делом, послушно отбивая и нанося удары, отдавая команды сорванным простуженным голосом, в голове же будто поселился некто, думающий вместо Всеволода, спокойно и отстранённо.
До сих пор ратники держались в две смены, поочерёдно — покуда одни бьются, другие отдыхают. Сегодня впервые за всё время осады ночную смену оставили на стенах. Проломы, проломы везде, и приступ поганых не ослабевает ни на минуту.
— Уах-х!
Очередной вражеский воин обвис, застрял меж зубьев частокола. Это хорошо, мельком отметил кто-то будто бы посторонний в голове князя, труднее следующим… Впрочем, стальные крючья осадных лестниц виднелись уже повсюду, так что вряд ли одна лестница имеет значение… И враги валили валом, не считаясь с потерями. Сила у нас пока есть, и на стены враги не взойдут… Да они и не рассчитывают на это, продолжал размышлять посторонний. Прав воевода Пётр — задача всего этого сброда сковать боем все наличные силы Владимирцев, лишить подвижных резервов, не дать возможности помочь тем, что держатся сейчас у проломов… И Пётр Ослядюкович там, и Мстислав… Вот кому по-настоящему трудно. Молодой ещё совсем, мальчишка… Только год с небольшим как женили…
Нас всех убьют. Всех без исключения. Если не будет удара в спину монголам сегодня, прямо сейчас.
Прямо перед Всеволодом возникло перекошенное болью и напряжением лицо ратника, без шлема, борода залита кровью.
— Беда, княже! Поганые в городе, валом валят! Петра Ослядюковича убили, держать их некому!
Всеволод выругался по-чёрному, сбивая очередного вражеского воина, совсем уже худого — без доспехов, без шлема, с прямым русским мечом, явно не по руке…
— Что делать-то, княже?!
— Биться! Здесь и сейчас! Становись рядом, ну?!
— Матушка пресвятая богородица, не допусти на погибель и поругание… Не за себя молю, за детей своих и внуков радею… Спаси нас, пресвятая, защити…
Княгиня Агафья молилась истово, как никогда в жизни. Зачем, ох, зачем не поехала она на далёкое Белоозеро… Внуков хотя бы отправить с невестками…
Гул и стон наполнял церковь Пресвятой Богородицы, густо пахло воском и потом. Храм был плотно набит женщинами и детьми, мужчин не было видно вовсе — все мужчины остались там, снаружи, где уже бушевала вовсю геенна огненная. Владимирский епископ Митрофан стоял на возвышении у алтаря, чуть покачиваясь.
— Молитесь, чада мои, молитесь крепче! Со святыми упокой!
Рядом с Агафьей клали поклоны все три невестки и дочь Феодора, девочка девяти лет. Плакали маленькие внуки.
Тяжкий удар потряс двери храма. Ещё, ещё!
— Здесь они!!!
Вой и плач взвились под сводами, громче запели на клиросе. Владыка Митрофан взревел медведем, шатаясь.
— Молитесь! Молитесь, сёстры и братья! Ибо все сейчас отойдём к Господу нашему в царствие его!
Да он же пьян, внезапно осенило Агафью. Когда успел? Ведь только что трезвый был!
Удары в дверь прекратились. Очевидно, монголы поняли, что выбить дубовые створки толщиной в две ладони, окованные сталью, подручными средствами будет нелегко. Послышалась возня, характерный шелест — должно быть, солому наваливали, или сено. Потянуло дымом. Вой и плач усилились, перекрывая голоса певчих.
— Матерь богородица, не дай погинуть в геенне огненной! — взмолилась Агафья Всеволодовна.
Марина, жена Всеволода, самая старшая из невесток, обнимала и утешала младших, Кристину и Марию. Феодора прижалась к матери, и Агафья судорожно стиснула своё, родное… Дура, ой, дура… Почто не отправила хоть её-то в Белоозеро, или к старшей дочери Добраве…
Дубовые створки, до сих пор сопротивлявшиеся огню, разом вспыхнули с обратной стороны, озарив своды, теряющиеся в дыму.
— Со святыми упоко-о-ой! — взревел владыко Митрофан и закашлялся. Молитву перебивал кашель, дым застилал помещение, забивал ноздри, кружил голову…
— Да возрадуемся избавлению! — произнёс Митрофан басом, прокашлявшись, и столбом повалился навзничь. В глазах у великой княгини всё поплыло, и она лишилась сознания. И уже не видела, как под ударами тарана рухнули двери храма, источенные огнём…
Бату-хан придерживал своего жеребца, переступавшего с ноги на ногу, с любопытством разглядывая, как нукеры вытаскивают из разбитых дверей угорелых урусок. Вытаскивали, впрочем, не всех — старух рубили на месте, чтобы не возиться. С маленькими детьми поступали по-разному: кому-то просто разбивали голову палицей или кистенём, кого-то подбрасывали в воздух и ловили на копьё — да мало ли развлечений можно придумать. С девочек постарше, девушек и молодых женщин срывали одежды, швыряя тряпки в одну кучу, девок в другую.
— Как тебе эти сочные утки и нежные цапли, почтенный Сыбудай? — осведомился Джебе, пряча в голосе насмешку. — Не хочешь ли парочку на сегодняшнюю ночь?
— Мой корень уже засох, Джебе, и это хорошо. Он не оттягивает от мозгов кровь, как у вас с Бурундаем. — невозмутимо ответил старый монгол. Бату-хан засмеялся тонким визгливым голосом.
— Тебя невозможно обойти ни с одной стороны, мой Сыбудай. Что значит великий полководец!
— Повелитель, гляди! — двое нукеров подтащили к ногам белого скакуна голую женщину, заломив руки за спину. — Это сама ханум Агафья, нам сказали!
Бату-хан спешился, подошёл вплотную, дав знак нукерам. Женщине, стоявшей на коленях, рывком запрокинули голову, взяв за волосы. Молодой монгол с любопытством разглядывал немолодую уже, но всё ещё красивую, дородную и статную женщину. Протянув руку, пощупал грудь.
— Как у доброй буйволицы вымя! Хочешь великую урусскую ханум, а, Бурундай?
— Всяких урусок уже имел, вот великую ханум ещё не пробовал. — отозвался Бурундай. Бату засмеялся, и все нукеры дружно заржали. Княгиня Агафья смотрела на монголов, не понимая ни слова, как человек, попавший в самую середину громадной стаи бешеных волков.
— Ну так бери и наслаждайся, мой храбрый Бурундай. Разбирайте этих урусок, мои храбрые воины! Дарю их вам!
С одобрительным рёвом монголы накинулись на добычу, растаскивая кучу голых женщин, девушек и девочек, затравленно прижавшихся на морозе друг к другу. Впрочем, добычи оказалось не так уж много, на трёх-четырёх изголодавшихся головорезов по одной уруске. Их валили на землю, двое удерживали руки, чтобы уберечь глаза…
Желающих попробовать великую княгиню набралось больше, целый десяток. Лёжа на спине, с растянутыми ногами и руками, Агафья Всеволодовна смотрела, как спускает штаны первый из насильников, невысокий жилистый монгол, один из главарей-вожаков этой звериной стаи. И зачем Господь запрещает лишать себя жизни своими руками? Глупо…
— А вот ещё подарок тебе Повелитель. Мои воины взяли живым молодого коназа, сына Горги. — Джебе сделал знак, и в круг охранных нукеров втащили молодого человека в окровавленных богатых доспехах, впрочем, сильно попорченных: наплечник прорублен, на спине порвана кольчужная вязь. Шлема на нём не было.
