— Не огорчайся, мой Бату, — глаза старого монгола остро блеснули. — Китайский змей забыл, что у тебя есть старик по имени Сыбудай. Мы продолжим поход и без Менгу с Гуюком.
— У нас остаётся только сто двадцать тысяч воинов.
Старик заперхал смехом, и Бату удивлённо поглядел на своего наставника.
— Что тут смешного, мой Сыбудай?
— Всё верно, Бату. Пока сто двадцать. Но ты забываешь, как действовал твой великий дед. Он привлекал в своё войско смелых людей из всех покорённых народов, и таким образом войско не уменьшалось, а даже росло во время похода, несмотря на потери.
Бату-хан задумчиво взял новый апельсин, разглядывая его.
— Урусы дики и злопамятны. Вряд ли они легко забудут про Кыюв и другие города. Они не пойдут на приступ того же Холма…
— А разве ты забыл ещё одну заповедь свего деда, мой Бату? НИКОГДА не заставляй воинов твоего войска воевать против своего народа. Да, урусы не станут воевать против урусов. Но вот против хана Белу запросто. Особенно если выбор будет таков — или стать воином в непобедимом войске Повелителя Вселенной Бату-хана, или сгнить в рабстве, в железных оковах, на непосильной работе.
— Ха! — Бату откусил от апельсина, зачавкал. — План хорош, мой мудрый Сыбудай! Осталось прояснить вот какой вопрос: пока мы будем бить Белу, длинноносые соберут огромную армию и ударят нам в спину…
— Ты стал настоящим полководцем, мой Бату, — старик смотрел с одобрением. — Разумеется, так и будет, если мы позволим им сделать это. Только мы не позволим. Где рисунок?
Когда перед ними развернули карту, Сыбудай начал водить по ней грязным пальцем.
— Перед тем, как идти на Белу, мы обезопасим себя. Но действовать надо быстро. Пусть Пайдар-хан возьмёт пять туменов, и идёт через вот тот город… как его… да, Берестэ, в земли поляков и дальше. Мы же с тобой пойдём в земли Белу. Но перед этим разгромим коназа Данаила, что сидит в Галиче. Тогда некому будет угрожать перерезать пути подхода покреплений, мой Бату.
Бату-хан доел апельсин, пристально разглядывая карту.
— Ещё вопрос. Что, если Белу встретит нас на перевале? Коннице там не развернуться…
— Всё верно, Бату, — теперь старый полководец смотрел на своего ученика с откровенным удовольствием. — Ты всё понимаешь, и я рад этому. Потому что может так случиться, что старого Сыбудая не станет… Мы разделим наше войско. Кайду возьмёт ещё три тумена и выйдет с другой стороны гор. И тогда у Белу будет выбор: или сидеть на перевале, наблюдая, как Кайду разоряет его земли, или идти ему навстречу, и впустить нас, подобно тому, как молодая девушка помимо своей воли впускает в себя настойчивого батыра…
Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо, и Сыбудай заперхал смехом в ответ.
— А что нам делать с этим городом, мой Сыбудай?
— Думаю, не стоит тратит на него время. Время сейчас для нас дороже золота, Бату. Мы оставим тут половину тумена, и пусть они жгут костры. Много костров, мой Бату, и делают вид, что огромные силы стоят за лесом. И пусть днём они потрудятся, беспокоя осаждённых своими огненными стрелами. И пусть китайцы продолжают бить в стены днём и ночью, как будто мы готовим приступ. Думаю, для взятия Галича нам хватит половины этих китайцев и их машин.
Старый монгол шумно высморкался в рукав халата.
— Мы вышлем гонца, и объявим, что готовы принять ключи от города до тех пор, пока не начнём приступ. Потом пусть пеняют на себя. Если они испугаются и сдадутся, город наш, без капли пролитой монгольской крови…
— А если не сдадутся?
— Если не сдадутся, пусть поживут ещё немного, — ухмыльнулся Сыбудай. — Тогда мы просто снимем осаду, как только Пайдару потребуются стенобитные машины, и пусть эти воины вместе с осадным обозом идут к нему.
Бату-хан широко улыбнулся в ответ.
— Что бы я делал без тебя, мой Сыбудай! Осталось решить последний вопрос, насчёт вспомогательного войска. Мне помнится, в моём обозе имеется почётный пленник, взятый по твоему совету…
— Верно, Бату. Только не следует призывать темника Кыюва прямо сейчас. Думаю, он должен сперва своими глазами увидеть гибель Галича и своего господина, коназа Данаила. Сейчас он ещё хранит верность, и это хорошо — нельзя доверять людям, так легко и просто предающим живого господина. Тогда же цепляться ему будет не за что.
Удар. Стёкла в свинцовом переплёте дрогнули, но выдержали. Снова выдержали, уже в который раз. А сколько ещё выдержат стены?
Удар. Маленький внутри, словно почуяв беспокойство матери, затолкался и снова стих. Елёна мёртво улыбнулась. Не судьба, видать, увидеть тебе свет, сынок… или доченька?
Удар. Елена уже давно бросила считать те удары. Она просто слушала их, как падение гигантских капель в ещё более гигантских водяных часах, отмеряющих остаток её, княгини Елены, жизни. А равно и жизни всех обитателей города Холма, от князя Василия до маленького Юрия, сына её бесценного…
Удар. Княгиня тихо молилась, но неверие уже проникло в неё. Прощай, Михаил Всеволодович, муж мой… Не увидеть тебе моей гибели, и гибели сына своего…
Удар. Молодая женщина усмехнулась. Да если бы это было так просто, Елена свет Романовна… Она будто наяву представила, как врываются в дверь грязные степняки, разящие конским потом, как окровавленные руки раздирают одежду, жадно щупают груди… Говорят люди, что не брезгуют поганые насиловать на сносях… А потом вспорют живот, и всё… А какой-то кривоногий, смеясь, разрубает маленького Юрика надвое, похваляясь верностью руки… Или, подкинув вверх, ловит на копьё.
Удар. Так что придётся, матушка, тебе преступить заповедь христианскую, гласящую, что все жизни в руке Божьей. Лучше всего, как Евпраксия Рязанская, с высокой башни…
Удар. Там, на стенах, эти удары не так слышны за шумом битвы. Поганые степняки скачут с диким звериным воем, пуская огненные стрелы. Выпустят и тут же возвращаются к кострам, на скаку принимая новые зажжённые стрелы, протянутые им костровыми… А потом им на смену приходят новые, а прежние стрелки отходят за лес, где у них, должно быть, основной лагерь. Спят, едят… Елена знала от князя Василия, что дымов за лесом поднимается видимо-невидимо. Ждут поганые, когда рухнут стены.
Удар. Да, на стенах этих ударов почти не замечают. Тут же, в покоях, обшитых дубом, шум почти не слышен. Только вот эти удары, как будто капают холодные капли на темя.
Удар. Елена знала, что стену города враги ломают сразу во многих местах. Но удары почему-то были слышны только отсюда. Камнемёты, бьющие в одно место, стреляли по очереди, размеренно и чётко. Мужчины полагают, что это делается для того, чтобы не сбивать друг другу прицел, но Елена знает истинную причину. Это всё для того, чтобы падали, падали на темя холодные капли, сводящие с ума…
Удар. Ну что же, надо решаться. Можно, конечно, потянуть ещё сколько-то часов, бессмысленно слушая эти глухие удары. Но надо ли?
Удар. Елена вздохнула, с усилием поднялась. Хватит…
В соседней комнате тихо плакала нянька, что-то шепча и крестясь в углу. Юрий Михайлович, напротив, безмятежно спал. Похоже, глухие удары, доносящиеся со стен, его нимало не беспокоили.
— Собери-ка Юрика, Мавра.
— Да куда ж это, матушка! — тихонько запричитала нянька, боясь разбудить ребёнка. — Да на сносях-то! Да в такое-то время!
— Я сказала! — негромко, но властно произнесла Елена. — Погуляем мы. Пока можно.
Мавра перестала реветь, глядя на госпожу круглыми глазами.
— Господи…
И только тут до княгини дошло, что она не слышит размеренных глухих ударов.
— Быстро собирай, ну!
Юрий Михайлович, разбуженный звенящим криком матери, заревел спросонья густым басом. Две женщины торопливо одевали его, и Елена мельком подумала — да не всё ли равно, не успеет простудиться…
Прекращение обстрела могло означать лишь одно — поганые пошли на приступ. Скорее, надо успеть добраться до смотровой башни! А если там ещё и заперто? Или страж наверху? Хотя нет, зачем там сейчас страж, сейчас он там ни к чему, все мужчины, способные держать оружие, уже, очевидно, насмерть бьются в проломах…
