Князь Михаил Черниговский был задумчив. На столе перед ним стояли всевозможные яства — князь любил покушать с размахом — но сегодня он жевал, даже не чувствуя вкуса еды.

— Да что тревожит-то тебя так, батюшка? — не выдержала княгиня, наблюдая за ним.

— Помолчи, мать, — Михаил потянулся было к стеклянному графину венецианского стекла, внутри которого рубиново рдело греческое вино, но раздумал. Сейчас как никогда нужна трезвая голова. — Новгородский стол многие занять ладятся.

— В народе недаром бают: «На двух лавках одним задом не усидишь» — вновь подала голос княгиня Черниговская.

— Не усидишь, бают? — ухмыльнулся Михаил — А вот увидим. Ростислав!

— Да, тато, — откликнулся отрок.

— Хочешь быть князем в Господине Великом Новгороде?

— Ну? — недоверчиво переспросил Ростислав — В самом Новгороде?

— Собирайся! — Михаил тряхнул головой, твердея, принимая решение. — Завтра поутру и поедем. Время не терпит, а до Новгорода путь неблизок.

Князь Михаил Всеволодович встал из-за стола.

— Ишь ты, «не усиди-ишь…» — передразнил он княгиню. — Надобно нам усидеть, мать. И на Новгородском престоле, и на Киевском. И Чернигов при этом за собой оставить, вот так. Надобно начинать собирать воедино русскую землю.

— …Ну и хват твой батюшка, ох и хват! — засмеялся князь Василько, читая. — На ходу подмётки режет!

Перед ростовским князем лежал придавленный медной чернильницей пергаментный свиток, сплошь испещрённый мелкими буквами — вести из Чернигова, только что доставленные очередным гонцом.

— Что там, Василько? — Мария заглянула к мужу через стол. — Что пишут-то?

— Князь Михаил Всеволодович великое дело провернул — поставил на княжение в Новгороде своего сына Ростислава свет Михалыча.

— Ростишу? — изумилась Мария. — Да он сопли токмо научился вытирать!

— А вот уже князь Новгородский, — снова засмеялся Василько. — Олега Курского, и других князей обставил батя твой, ладно… Но как ему вече-то новгородское охмурить удалось?

— Батюшка мой вообще сроду удачлив, — улыбнулась Мария не без гордости. — Я же помню, как мы в Чернигов въезжали, когда батюшка Олега Курского вышиб со княжения черниговского. А до того помню, как он на рать уходил, на ту страшную сечу на Калке-реке. Ох, мать ревела тогда вослед!

— Сколько годов-то было тебе тогда?

— Десять. — улыбнулась Мария. — А Феодулии одиннадцать. Помню, как радовались мы, что батюшка жив-невредим домой вернулся.

— Да, страшное было дело… Какие люди погибли тогда, какие витязи, герои земли русской!

Князь Василько вздохнул, сворачивая свиток.

— Я ведь тоже тогда на Калку ходил, Мариша, с войском ростовским. Да не дошёл малость, не успел… Тем и жив, чаю. Малолетка же был сопливый, тринадцать годов всего!

Мария смотрела на мужа во все глаза, чувствуя, как по коже пробирает мороз. Перед внутренним взором встало страшное видение — Василько, разрубленный напополам вражеским мечом, лежит в степи среди множества таких же тел, и здоровенный чёрный ворон выклёвывает ему глаза…

— Ты чего, Мариша? — спросил князь. Вместо ответа Мария порывисто обняла мужа, прижалась что есть силы.

— Не хочу… Нет, не хочу…

— Ну чего ты, чего? — Василько гладил жену, успокаивая. — Ведь живой я, вот он!

Мария посмотрела мужу в глаза.

— Ты знай, Василько. Знай наперёд. Без тебя я жить на свете не буду.

Василько слабо улыбнулся.

— Да минует нас чаша сия!

— Едут, едут!

Звон колокольчиков нарастал, множился, и вот в распахнутые настежь ворота влетели первые сани, окружённые ростовской конной стражей. Тройка птицей подлетела к высокому крыльцу, убранному богатым ковром, развернувшись, встала.

Мария оглядывалась на родное крыльцо, и вдруг показалось ей на миг, что и не уезжала она никуда. Что ещё ничего не было.

— Ты чего, Мариша? — князь Василько глядел на жену, улыбаясь.

— Прости, Василько, — виновато улыбнулась в ответ Мария.

— Сомлела малость девка, — заключил князь Михаил, уже спустившийся навстречу с крыльца: с родным затем и дочкой можно было и без церемоний обойтись. — Ну, здравствуй, зятёк!

Князья обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Здравствуй, Маришка, — обратился Михаил к Марии. — А ну-ка…

Он оглядел дочь, похлопал по заметно округлившемуся заду.

— Да ты растёшь, доча! Видать, добрые корма у вас там в Ростове!

— Ну тато! — покраснела Мария, и мужчины разом засмеялись.

— Здравствуй, Мария. — подошла и княгиня Черниговская.

— Здравствуй, мама!

И вдруг Мария почувствовала, как её затопляет детская, щенячья радость. Перед ней уже стояла Феодулия, на этот раз не ставшая опускать глаза долу, и глаза эти лучились мягким светом.

— Здравствуй, Мариша.

— Филя! — Мария со всей силой обняла сестру. — Как я по тебе соскучилась, Филя!

— Ну, а меня и не признаешь, я чаю, Мария свет Михайловна? — ближний боярин Фёдор, недавний ещё учитель и наставник сестёр, улыбался во всю ширь, так что борода разъехалась.

— Ох, дядько Фёдор! — Мария кинулась к нему, прижалась. Словно спохватившись, отступила на шаг, приветственно поклонилась слегка, опустив очи долу. — Привет тебе великий, славный боярин Феодор Олексович. По здорову ли?

— Во, сразу видать настоящую великую княгиню! — засмеялся боярин Фёдор, и Мария рассмеялась в ответ, и князья Михаил с Васильком тоже. — Здрава будь, великая княгиня! — боярин тоже отвесил церемонный поклон.

— Проходите, проходите в дом! — уже приглашал князь Михаил — Чего на дворе-то стоять, мёрзнуть!

— … Вот такие у нас тут дела творятся, зятёк. Нестроения с каждым днём всё больше и больше, и конца-края сему не видно!

В красной горнице, украшенной по случаю приезда гостей рушниками, народу было немного — князья Михаил Всеволодович и Василько Константинович, ближний боярин Михаила Фёдор Олексович, оставленный для совета, княгиня Черниговская, да сёстры Мария с Феодулией. Все остальные сопровождающие и встречающие уже рассосались — кто в баню пошёл, кто на постой устраиваться, а кто домой. Слуг же было не видно — князь Михаил не любил, когда во время важного разговора слуги сновали туда-сюда, сбивая с хода мыслей.

Василько Константинович сидел, глубоко задумавшись.

— Верно ли я понял, что немцы ладятся всю Полоцкую Русь занять?

— Полоцкую… — хмыкнул Михаил. — Да ежели б только Полоцкую! Они и на Псков с Новгородом зарятся! Сейчас их Литва покуда держит. В одиночку держит князь Миндовг Литовский их, и нет ему подмоги ниоткуда.

Князь Михаил засопел от переживания.

— Вот бы сейчас самое время помочь литвинам. Собрать мощное войско, да ударить в спину крестоносцам, чтоб не вылезли из чащоб Жемайтии. А потом сразу двинуть на Ригу, покуда лёд на море стоит. Когда по весне прибудет немцам помощь, город Рига уж русским будет… А там и Юрьев с Колыванью вернём!

— По твоему бы слову всё было, княже, так и Пруссию бы заняли, — вмешался боярин Фёдор.

— Так и надобно сделать! — стукнул кулаком по столу Михаил. — Время уходит, немцы укрепляются, давят славян повсюду в землях завоёванных. Они же кроме себя никого за людей не считают! Ты посмотри, что они в полабских землях делают! Полста лет всего, как заняли Полабье, а уж бодричей да лютичей по пальцам перечесть можно! Грабят их нещадно, в рабство беспросветное обратили. Зерно оставляют токмо для посева, а коли сеять отказываешься — на костёр живьём, со всей семьёй… Скотину забирают, жёнок насилуют, детей у родителей отнимают и продают, как скот! И в Пруссии те же порядки завели! А мы, русичи, да поляки с чехами токмо улыбаемся блаженно, глядя на бесчинства немецкие, да в гузне почёсываем! Хватимся когда, поздно будет!

— Хороший немец — мёртвый немец… — подал голос боярин Фёдор.

— Истинно! Истинно так! — князь Михаил снова стукнул кулаком по столу. — Как они себя ведут, так и с ними поступать надобно! И пленных не брать!