— При чем тут нехватка угля?
— Германия воюет на два фронта, но, несмотря на это, протягивает нам руку помощи. Немецкие партийные товарищи предлагают организовать совместно топливное предприятие.
Он кивает в сторону Майера, который продолжает поглощать пиво из вазы, будто этот разговор его ничуть не касается.
— …Мы получим уголь. В большом количестве. На благо нашему трудящемуся, населению.
— Ну хорошо, — нетерпеливо говорит Нексе. — А что взамен?
— Взамен, взамен!.. Какой ты недоверчивый, — ворчит Боргбьорг. — Одна братская услуга стоит другой. Германии нужна рабочая сила. У нас полно металлистов, они голодают и мерзнут. Нам дадут уголь и кокс, а пятьдесят тысяч наших безработных получат работу в Германии. И нам хорошо, и немцам хорошо.
— Наши рабочие на это не пойдут, — мрачно говорит Нексе.
— Почему? Никто не собирается ввязывать датчан в войну. Их используют на трудовом фронте. Остальное сделают немецкие солдаты.
— И победа прусских юнкеров станет победой немецких рабочих?
Оказывается, Майер понимает по-датски. Он с силой хлопает своей огромной кружкой по столу, вытирает пивную пену с губ и говорит на ломаном, но понятном датском:
— Наш промышленный рабочий сидит на голом камне. Сырье он получает извне, продукты питания тоже, он не может существовать без мирового рынка. Интересы немецкого рабочего совпадают с интересами заводчиков, финансистов и юнкеров: надо завоевать мировой рынок.
— А не лучше ли покончить с империализмом? — иронически спрашивает Нексе.
— «Бессерист бессер» — так мы говорим. Но не будем заноситься. Империализм… социализм… А если сочетать оба «изма»? Получится чудо-дитя: социал-империализм.
— Это высоко, Майер! — вскричал потрясенный Боргбьорг. — Для нас, жалких провинциалов, даже слишком высоко.
— Но чудо-дитя, — продолжает Майер, — должно быть плодом взаимной любви: ему необходим жар с обеих сторон.
— Вряд ли оно получит этот жар со стороны рабочих, — сухо замечает Нексе, — независимо от того, будет уголь или нет.
— Боже, как вы отстали! Наше движение топчется на месте, ему нужны новые цели, новые идеалы, мы должны встряхнуть рабочих, и война приходит нам на помощь… Дания — маленькая страна, и все у вас маленькое, мы, немцы, даем вам масштаб и выход в мир. Так протяните же и нам братскую руку помощи!
— Я понимаю ход ваших рассуждений… — начинает Нексе.
Майер не дает ему договорить.
— Великолепно! Боргбьорг займется политической стороной сделки. А вы, мой дорогой Нексе, выступите в рабочей прессе. У вас смелое и острое перо. Но иногда вас слишком заносит влево. Впрочем, сейчас это нам на руку. Именно оттуда мы ждем ожесточенного сопротивления. Итак…
Майер встает. Боргбьорг стряхивает в рот последние камни пива.
— Вы меня не дослушали, — спокойно говорит Нексе и сопя встает. — Для меня ваши проекты — смесь военных спекуляций, империализма и партийного предательства.
Майер наклоняется к Нексе, его маленькие глазки сощуриваются. Но нельзя сказать, что он обескуражен, для этого он слишком верит в низкие стороны человечьей сути.
— Вы можете говорить что угодно. Социал-демократию отличает безграничное терпение. В этом наша сила. Но помогите получить рабочих.
Нексе молчит, ошеломленный этой наглостью.
— Господин Нексе, вы должны быть на стороне прогресса. Поверьте, вы не прогадаете. — Майер делает красноречивый торгашеский жест. — И после победы мы вспомним, кто был с нами и кто против нас.
Нексе взбешен, он уже не владеет собой.
— Вот Бог, а вот порог! — говорит он, дрожа от ярости.
— Ты что… выгоняешь нас? — потрясен Боргбьорг.
— Не будем горячиться, — с поразительным хладнокровием говорит Майер. — Подумайте обо всем хорошенько, дорогой Нексе, ставка слишком высока.
— Вон! — только и сказал Нексе.
Майер подхватил Боргбьорга и увлек за собой. В комнату вошла встревоженная Маргрете.
— До чего дошло! — с горечью и презрением говорит Нексе. — Бонзы хотели купить меня, чтобы я вел военную пропаганду в пользу юнкеров.
— Что же все это значит, Мартин? — с болью говорит Маргрете. — В моей семье молились на первых рабочих лидеров. И куда они пришли?
— К предательству. Когда-то я сетовал, что мы ходим по кругу, но вот мы двинулись вперед — прямо в объятия капиталистов. Очевидно, такова неизбежная судьба реформизма.
— Но ты хорошо вмазал им, — мстительно говорит Маргрете.
— Это чепуха! Но я вмажу, да и не раз, через прессу… Я иду работать. Спать буду в кабинете.
— Опять? — говорит она с упреком. — Ты же обещал мне…
— Не сердись, дорогая, так надо.
— Неужели твоя «Дитте» не может подождать, пока ты окрепнешь?
— «Дитте» может, не могут рабочие, которых хотят гнусно надуть. «Сколько стоит мешок кокса?» — хорошее название для статьи?..
…Раннее утро. Нексе сидит в своем кабинете, исписывая последние листы бумаги. От кофейной чашки на столе пятно.
Внезапно он поднимает голову. Снаружи слышны шаги. Почтальон принес газету. Нексе выходит, берет еще сыроватый номер «Социал-демократен», благодарит почтальона и закрывает за ним дверь. Через весь газетный лист — огромная шапка: «БОЛЬШЕВИКИ ВЗЯЛИ ВЛАСТЬ В РОССИИ».
На миг он прикрывает глаза. Потом смотрит в окно на розовеющий зунд. На востоке поднимается солнце.
— Грета!.. — кричит он во всю силу легких. — Грета!..
Прибегает жена, он сует ей газету.
— Начался новый отсчет времени…
Спросонья она не может охватить случившегося.
— Ты видишь?.. Боль-ше-ви-ки, то есть большинство, а большинство — это простой народ, Грета! Впервые простой народ будет сам себе хозяином. Всю Европу продует свежий ветер!..
Хмурый ноябрьский день 1918 года. Нексе идет по улице Копенгагена. В витринах магазинов объявление: «ЗАКРЫТО В СВЯЗИ С ГЕНЕРАЛЬНОЙ ЗАБАСТОВКОЙ». На стенах расклеены воззвания: «СВОБОДУ НАШИМ АРЕСТОВАННЫМ ТОВАРИЩАМ!» Те же надписи — на стенах домов, заборах, тротуарах. На плакатах — руки, вцепившиеся в тюремную решетку.
На площади Грёнторвет, где собралось около пятидесяти тысяч человек, на трибуне, украшенной красным флагом, Тёгер Тёгерсен из социалистической рабочей партии произносит речь. Доносятся его последние слова:
— Когда они слышат наш мощный клич: свободу нашим арестованным товарищам, солидарность с борющимися рабочими России и Германии, они дрожат от страха. Но пусть они увидят и наши сжатые кулаки. И если они не отдадут нам власть добром, мы возьмем ее силой! — Последние слова покрываются мощными аплодисментами…
Нексе входит в подъезд здания, где находится «Социал-демократен», и взгляд его падает на строки Окьера, выведенные золотом над лестницей: «Если ты будешь защитой бедняков, если ты будешь плетью для богатых, ты не получишь орденов и звезд, зато тебе вознесут хвалу трепетные сердца».
Нексе улыбается горькой улыбкой, поднимается по лестнице на второй этаж, входит в небольшое помещение, где за барьером сидит дежурный редактор. Нексе кивает ему и проходит в дверь наискось от барьера. «БОРГБЬОРГ, РЕДАКТОР» — значится на дощечке. Нексе стучит, но никто не отзывается.
Нексе толкает другую дверь. Это секретариат редакции — вместительное помещение. За подковообразным столом расположились молодые люди в рубашках с засученными рукавами. Всюду — газетные полосы, гранки, отпечатки первополосных шапок, из которых явствует, что мировая война закончилась два дня назад. Но похоже, сидящих в комнате журналистов весьма мало заботят мировые события, им смертельно скучно. Они дремлют, курят, роняя пепел на брюки, ковыряют спичками в зубах. Вид у всех похмельный.
— Добрый день, — говорит Нексе.
Молодые люди не отзываются. Лишь склонившийся в углу над корректурой сутулый человек в поношенной жилетке, Расмус Андерсен, подает голос:
— Добро пожаловать, писатель!
— Можно поговорить с Боргбьоргом?
— Двойная борода пошел получать орден во дворец.
