Красная луна стала черной и померкла в глазах.

***

Тайлера бил озноб. Одна рука затекла, и между пальцами, зажимавшими рану на боку, толчками лилась кровь. Вторая рука казалась вовсе чужой, она болталась сбоку, как неправильно приклеенная рука куклы, неестественно вывернутая, раздувшаяся в паре мест.

Тайлер лежал на траве, залитой кровью. Рядом валялась туша громадного волка с мученически оскаленной пастью. Второго тела не было – значит, второго зверя он только ранил.

Но почему они ушли?

Хилл услышал откуда-то сверху приглушенное ворчание и приподнял голову.

О, это многое проясняет.

Только вот стоит ли ему благодарить богов за возвращение сознания или же проклинать, Тайлер не мог определиться.

Этот волк смотрелся вдвое больше тех, что недавно вонзали свои зубы в Хилла. Он казался просто неестественно огромным, издалека Тайлер мог бы легко принять его даже за медведя. И он был белый, белый, как снег, и в красном лунном зареве шерсть его казалась розовой, блестела и переливалась, как самый отборный морской жемчуг.

Как раз в этот момент Тайлер увидел свой длинный нож – он валялся в траве совсем недалеко, лунный луч весело плясал на его лезвие, точно облизывая кровь, в которой оно было вымазано, и раньше Хиллу хватило бы мгновения, чтобы схватить оружие и одним броском метнуть зверю в горло… но только не сейчас. Он все же решился на вымученное, отчаянное движение, но это выглядело бесконечно жалко, он сам понимал. Он едва ли сдвинул себя с места даже на дюйм, а вот от боли в голове совсем помутилось. Позориться и пытаться куда-то ползти, зарываться в траву от лика смерти, он не стал, остатки гордости мешали.

А потом он увидел кое-что, что не сразу дошло до его сознания, но когда дошло, взорвалось в голове ослепительной вспышкой хуже, чем боль.

Глаза у волка горели красным. И это не было отсветом кровавой луны, или крови, или пурпурных туч. И не было плодом вывернутого от боли воображения, извивающегося среди яви и видений. Тайлер моргнул несколько раз, отвел взгляд и снова посмотрел, чтобы убедиться. Волк теперь стоял почти над ним и смотрел красными глазами альфы, злыми, знакомыми глазами. И рык, который услышал Тайлер, разнесся по всему лесу, заставив листья сорваться с веток и заплясать в воздухе.

Тайлер ждал, что из-за черного круга деревьев появится новая стая, и ему даже стало интересно, так ли красивы и огромны все остальные вервольфы, как их вожак, захотелось вдруг еще раз почувствовать гордость за величие и силу своего рода, но из-за большого разлапистого кедра вышел человек.

И тут Тайлеру впервые стало поистине страшно.

Он не испугался волчьей стаи, которая рвала его на куски, не побоялся вонзить своим сородичам острую сталь в грудь, не ужаснулся огромному оборотню, который сейчас горой возвышался над его беззащитным изувеченным телом, в любую секунду готовый наброситься и впиться зубами в горло, но эта фигура повергла его в жуть. Он подумал, что, скорее всего, спит кошмарным сном где-то у себя в лондонской квартире или же сошел с ума и валяется в койке психиатрической лечебницы, под воздействием ядерной смеси лекарств.

Это не волки и не жители Сенлиса оказались в страшной сказке, а он сам, собственной персоной, Тайлер Хилл, детектив из Лондона, оборотень-вервольф, молодой парень, который когда-то поверил одному умалишенному магу с золотыми глазами.

На фигуре был ярко-алый плащ с капюшоном, и она медленно шла по черной поляне, а белый волк с ворчанием отошел и лег перед ней.

Человек в шапероне подошел к Тайлеру и опустился перед ним на колени, а потом откинул капюшон, и в лунном свете Тайлер увидел совсем юное чистое и бледное лицо с пепельными глазами. Девушка не могла бы быть прекрасней, а Хиллу не потребовалось даже тысячной доли мига, чтобы оценить, кто перед ним.

– Чему же ты удивляешься, Тайлер? Все земные сказки вышли из моей реальности, – мелодично поведал Луг и улыбнулся. – Но твой ужас напрасен, в этой версии сказки я не ем человечину.

– Так значит, волки Луга – это правда? Я о них уже слышал, – прохрипел Тайлер.

– Волки Луга – правда, и ты мог бы стать одним из них, – кивнул дан. – И, самое смешное, ты всего лишь должен будешь делать то же самое, что делал и раньше: охранять нашего нового мага. Не подпускать к нему шпионов Корвуса.

– Я служу другому господину, – едва прошелестел Тайлер, он терял силы удивительно быстро.

Впрочем, чему тут было удивляться – он сильно подозревал, что почти вся его кровь уже впиталась в эту темную траву.

Луг пожал плечами.

– Я терпелив, – сказал он. – И милосерден. Я дам тебе шанс, Тайлер. И, хочешь ты этого или нет, ты будешь и моим волком тоже, там, в земном мире. Ты никогда не забудешь того, что видел здесь.

Тайлер булькнул что-то, и на губах его вспузырилась кровь. Он еще успел почувствовать прохладные пальцы на своих висках и поразиться дивному, неописуемому блаженству, которое охватило его при этом прикосновении.

«Так вот какие они, сидские чары», – пронеслось у него в голове, и в то же самое мгновение он сморщился от резкого химического запаха, ничего общего не имевшего с ароматами Страны чар. И этот запах – запах автомобильного ароматизатора – так обжег его нос, что никаких сомнений не оставалось: Тайлер снова стал волком.

Разлепив воспаленные веки, он увидел круглый рыжий затылок водителя авто, в котором ехал на заднем сиденье, потом, через стекло, черные лаковые крылья – похоже, кэб; затем его обступило со всех сторон сизое раннее утро, наполненное шумом туристической толпы, и он без сил уронил голову на спинку.

В Лондоне, вероятно, не прошло и суток с тех пор, как он, Роуз и Том спустились на станцию Пикадилли.

Глава 18

– Хочу в «Старбакс», – заявил Пашка, когда немного пришел в себя после сцены из плохого фильма ужасов, разыгравшейся в переходе метро.

Тело застреленного оборотня моментально исчезло, Имс быстро убрал пистолет в карман пиджака, а люди по-прежнему текли нескончаемым потоком в неприветливые стеклянные двери, так и норовившие прищемить или ударить по носу. Явилось ли такое равнодушие следствием магии или это было обычное московское безразличие, Пашка не знал. Да и не хотел знать.

Имс пожал плечами, и они поехали до Большой Дмитровки. Пашка отдавал себе отчет, конечно, что во многом является фанатом ничего не значащих символов и что любовь к «Старбаксу» сильно отдает склонностью к мыльным операм для девушек за сорок. Стас так вообще утверждал, что при такой страсти к зеленой сирене на белом стаканчике Пашка должен еще и туфли дюжинами скупать, как Кэрри Брэдшоу. Но сегодня – сегодня Крымский мог позволить себе побыть капризной дамочкой.

Впрочем, летнюю веранду уже убрали, а внутри кофейни Пашке никогда особенно не нравилось. Зато он оторвался на кофе – заказал огромный фраппучино, просто ледяной взрыв сахара: почти восемь чайных ложек на порцию! Под этот сладкий ужас он еще и незаметно сожрал два черничных маффина и внушительный чизкейк.

Имс молчаливо потягивал эспрессо, периодически бросая по сторонам острые взгляды. Но что-то Пашке говорило, что с шоу на сегодня покончено.

– Ты знаешь, пап, наверное… ты это зря. Он успел мне сказать, что на моей стороне. А вот что это значит… не успел.

– Я должен сейчас извиниться? – хмыкнул Имс.

– Нет, нет, конечно, – смешался Пашка. – Просто… мне интересно, что он хотел сообщить…

– Поскольку мне все время намекают, что с тобой может что-нибудь случиться, если я не продолжу играть, я долго не раздумывал.

– Значит, тебе все же шантажируют! – вскинулся Пашка. – Этого я и боялся! Хотя, если подумать, все же очевидно, это классика жанра. И, постой, папа, если «намекают», значит, ты с кем-то с той стороны общаешься?! А почему молчал, мне не сказал ничего? Или как всегда: Пашка еще ребенок, Пашке надо заканчивать школу, пусть выступит в роли бессловесного бревна, за которого все решили?