– За что Вам, товарищ лейтенант, деньги платят? – сурово вопрошал генерал.

– За службу! – молодцевато отвечал лейтенант. – Если бы платили ещё и за работу, то я бы работал!

Проходя мимо дежурного офицера, я горько усмехнулся: за что государство платило мне последние четыре месяца зарплату и ещё плюс командировочные, я объяснить не мог.

Пристыженный за свою никчёмность и бездеятельность, я, полный решимости засесть за план следственно-оперативных действий, незамедлительно направился к себе в кабинет.

– Здравствуй, дом! – нарушил я простуженную сквозняками тишину кабинета, подражая мультяшному герою Карлсону, который был прописан на одной из Стокгольмских крыш, и проживал там же, по месту прописки.

В кабинете я бываю нечасто, поэтому, компенсируя длительные отлучки, пытаюсь проявлять повышенное внимание к вещам, которые меня заждались: персональный покрытый тонким слоем пыли компьютер и одиноко стоящий на подоконнике кактус.

Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, я протираю припрятанной в письменном столе фланелькой от пыли компьютер и сам стол, и иногда поливаю кактус, который мне напоминает самого себя: он, так же, как и я, одинок, колюч в общении, и может долго не пить. Честно говоря, казённый стиль кабинетных интерьеров в «конторе» давно наводит на меня зелёную, как стоящий в углу кабинета сейф, тоску.

Обои в кабинете изначально были кремового цвета, и на их фоне покрашенный масляной зелёной краской сейф смотрится, как клякса на белой скатерти.

Из внутреннего протеста против казённого духа нашего учреждения я купил у художников на Арбате картину городского пейзажа и повесил у себя. Однако то, что на полотне при дневном освещении смотрелось свежо и оригинально, в кабинете приобрело какой-то зловещий подтекст: кровавый отблеск затухающего заката на редких перистых облаках, тёмные глазницы притаившихся в полумраке домов и полное отсутствие на улицах прохожих делало картину депрессивной и тяжёлой для восприятия.

Однажды, работая с подследственным у себя в кабинете, я был вынужден оставить его под контролем конвоира, а сам срочно явиться по какому-то второстепенному вопросу к начальству на «ковёр». Вернувшись в кабинет через полчаса, я застал подследственного морально раздавленным. Утратив первоначальный запал, он как заворожённый смотрел на висевшую у меня за спиной картину.

– Чем дольше я смотрю на это полотно, тем мне всё сильнее хочется застрелиться, – без предисловий заявил он, как только я переступил порог кабинета. – Это чьих кистей творенье?

– Рембрандт, – не моргнув глазом, соврал я. – «Тайная стража». Разумеется, копия, но довольно старинная и к тому же дорогая, – продолжал я импровизировать, в надежде разговорить подследственного.

– Что-то я не слышал о такой картине, – удивился подследственный, чьё образование составляло десять классов и две краткосрочные «ходки» в зону за мошенничество антиквариатом. Это давало ему основание считать себя знатоком в области живописи.

– Ну как же Вы, знаток ранних голландцев, и не слышали? – сознательно польстил я ему, пытаясь удержать наметившийся диалог. – По свидетельству современников, Рембрандт задумал целую серию картин под условным названием «Городские легенды», но успел написать только две: первая – всемирно известный «Ночной дозор», и вторая, недавно открытая российскими искусствоведами – «Тайная стража».

– А где сама стража? – продолжал удивляться подследственный, потрясая татуированными пальцами.

– В том-то вся прелесть полотна, – продолжал я вдохновенно врать, радуясь наметившемуся в общении прогрессу. – Стража-то тайная! Видите, её на картине нет, но каждый мазок, каждая деталь картины как бы говорит, что за каждым тёмным оком, за каждым кустом и каждым углом тщательно прописанного здания она есть! Чувствуете?

– Феноменально! – выдохнул подследственный. – Полная депрессуха! Я такой раньше не встречал. Продайте, я Вам за неё хорошие деньги дам!

– Не могу, – с сожалением произнёс я. – В ходе следствия наша с вами сделка может быть расценена как взятка. Вот закончится следствие, отсидите пару годков, потом вернётесь в Москву, тогда и поговорим.

– Всего лишь пару лет? – повеселел подследственный. – Что же Вы мне об этом сразу не сказали! Я-то думал, мне «расстрельная» статья «ломится», а пару лет я не то, что отсижу – на одной ноге простою! Легко!

И после этого короткого спича мой подследственный стал давать показания. Не знаю, какое наказание ему определил суд, но ко мне он с тех пор не являлся. Я же, вдохновлённый успехом, прикрепил к раме аккуратную ламинированную табличку «Тайная стража. Автор неизвестен».

После этого случая картина не раз помогала мне снять ненужную в общении с фигурантами напряжённость и вывести разговор на уровень доверительного общения.

Закончив ритуал уборки стола и поливки растения, я с размаху опустился в кресло, которое жалобно скрипнуло, но вес выдержало. Однако заняться сочинительством требуемого начальством плана в этот день так и не удалось. Я уже занёс руку, чтобы начать марать листы с грифом «сов. секретно», как зазвонил телефон внутренней связи.

– Каледин, – сухо представился я, сорвав с аппарата трубку. Разговор был предельно коротким: дежурный офицер сообщил, что меня срочно вызывает Директор ФСБ.

В нашей организации можно прослужить до самой пенсии и ни разу не переступить порога директорского кабинета. Я этой служебной «благодати» имел счастье вкусить уже не один раз. Честно говоря, завидовать здесь нечему: каждый вызов «наверх» влечёт за собой большую головную боль и трудновыполнимое задание в придачу.

В кабинете, кроме самого Ромодановского, находился ещё и Баринов, на лице которого лежала гримаса явного неудовольствия. Я, как положено, представился и остановился на пороге кабинета.

– Проходите, подполковник, – колыхнувшись своей массой, произнёс Ромодановский и указал рукой на стул, расположенный напротив Баринова. Владимир Афанасьевич демонстративно отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать портрет новоизбранного в марте Президента. Такое поведение непосредственного начальника меня удивило, и я насторожился ещё больше. Ничего хорошего от этого вызова я не ждал, поведение Баринова наглядно это доказывало.

– Вас, подполковник, хочет видеть Президент. Лично!

В голове у меня одновременно возникли сразу два вопроса: первый – «зачем», и второй – «когда».

– Когда? – задал я второй вопрос.

– Сегодня, – кивнул своей крупной головой Директор. – Нам с вами назначено ровно на 15 часов. Форма одежды – повседневная. Аудиенция будет короткой, поэтому на вопросы отвечать сжато, по существу. Отъезд в половину третьего. Вам всё ясно?

– Так точно!

– Можете идти.

За время моего разговора с Директором Баринов не проронил ни слова. Даже когда я выходил из кабинета, он упорно продолжал смотреть на портрет Президента.

Форму я надеваю крайне редко – такова специфика нашей профессии. Большую часть службы я проходил в костюме, светлой рубашке и однотонном неброском галстуке. Чтобы переодеться, мне пришлось ехать домой. Раньше, до перевода в Минеральные Воды, у меня в кабинете в шкафу находилось два комплекта формы: повседневная – на случай вызова к высокому начальству, и полевая – на случай срочного вылета в «горячую точку». После начала Чеченской компании полевую форму я надевал гораздо чаще, чем повседневную.

Дома я побрился ещё раз, принял душ и с наслаждением бросил утомлённое службой тело на диван. После получасовой дрёмы я зевнул и, не поднимаясь с дивана, натренированным движением вытащил из-под него утюг: срочно погладить рубашку. Времени, как говорится, был целый воз, поэтому я не преминул отпарить ещё разок брюки и навести на туфлях глянец. Всё это я проделываю легко, можно сказать – профессионально.