- Да куда ж это, друг мой? - спросила она. Молча взял он ее под руку и ввел в магазин.
- Нам нужны кольца, - обратился он к содержателю магазина, - не угодно ли вам снять мерку.
- А вам какие? - спросил тот. - Обручальные?
- Обручальные.
- 94-й пробы?
- 94-й.
Маша безмолвствовала; но, посмотрев на нее с боку, Ластов заметил, как все лицо ее залило румянцем; в то же время рука, опиравшаяся на него, затрепетала, прижалась к его руке крепче.
- Милый мой, бесценный! - шептала счастливица, когда они снова мчались в направлении к дому. - Да обдумал ли ты толком, что делаешь?
- Обдумал, невесточка, - отвечал он, с глубокой нежностью глядя на нее, - дело самое простое: сначала у меня была жёночка, теперь она сделалась невесточкой, а там станет жёночкой в квадрате, то есть во столько же раз еще дороже, чем просто жёночка.
- Но я, право, и не мечтала о таком блаженстве... Ты слишком высоко ставишь меня.
- Об этом уже не заботься! Вопрос теперь только в том: как удобнее устроиться? Тебе, разумеется, было бы приятнее иметь собственное хозяйство?
- О, да! Но...
- Прошу, без всяких но. Итак, завтра же мы отправляемся отыскивать новое место жительства. На первый случай, однако, придется удовольствоваться маленькой квартиркой, комнаты в три.
- И чудесно! Зачем же нам больше? Тем, значит, будет уютней.
Анна Никитишна встретила своих жильцов с несколько озабоченным лицом, которое, однако, тотчас же прояснилось.
- Ну, слава Богу, все кончилось, видно, благополучно! Оба веселы, расцвели, что твои вешние цветочки.
- Да как же нам и не веселиться, - сказал Ластов, беря Мари за руку и подводя ее с официальною вежливостью к хозяйке: - Честь имею рекомендовать - нареченная моя. Прошу любить и жаловать.
- Как вы сказали? На старости лет я, знаете, несколько туга на ухо, да насморк проклятый...
- Нет, вы не ослышались, мы помолвлены.
- Может ли быть? Да с коих пор?
- Очень недавно: с четверть часа назад. Сейчас кольца заказали.
- Ну, дай Бог, дай Бог! Желала-то я вам, Лев Ильич, по правде сказать, завсегда нашу же русскую, православную, да богатеющую - из купецкого звания что ли, кровь с молоком, ну, да вон Марья Степановна, голубушка моя, знала околдовать меня: не могу осерчать за ваш выбор.
- Добрая Анна Никитишна! - проговорила растроганная Мари. - Мне самой жалко расстаться с вами.
- Что вы говорите? Вы хотите покинуть меня? Да чем, когда, скажите, не угодила я вам?
- Напротив, Анна Никитишна, - отвечал Ластов, - мы очень довольны вами и никогда не забудем ваших попечений. Но сами знаете: хозяин в дому, что Адам в раю; желательно обзавестись раз и собственным домком.
Слезы навернулись на глазах старушки.
- Понятное дело-с... Всякому приятно быть своим господином. Но я так любила вас, скажу по чистой совести, как деток родных любила! А теперича, перед самой смертью, оставайся одна, как перст, сиротой горемычной! Нет, Лев Ильич, вы недобрый, это вы подговариваете Марью Степановну. Марья Степановна, матушка, замолвите вы-то хоть доброе слово?
- До свадьбы мы, я думаю, и без того останемся.
- Что мне до свадьбы! Я, чай, на той неделе и повенчаетесь? Нет уж, оставаться, так оставайтесь по меньшей мере до увеличения семейства. Сами вы рассудите, Лев Ильич: не лучше ли будет, если вы на новое-то житье переедете с жёночкой здоровою, свеженькой, да и с маленьким Львовичем либо Львовной?
Обрученные переглянулись. Мари покраснела и отвернулась.
- Видите ли, Анна Никитишна, - сказал Ластов, - мы живем теперь в четвертом этаже: Марье же Степановне нездорово подыматься в такую высь. Будущую квартиру мы возьмем в этаже первом, много во втором.
Анна Никитишна совсем опечалилась. Маша сжалилась над нею.
- Знаешь, Лева, - сказала она, - останемся-ка в самом деле до тех пор... Ведь я крепкая, бодрая: что значит мне раз какой-нибудь в день всходить немножко повыше?
Хотя Ластов и привел еще кой-какие возражения, но должен был уступить настояниям двух дам. На том и порешили: оставаться "до тех пор..."
- Послушай, дружочек, - говорила ему несколько дней спустя Маша, - я хотела бы написать домой?
- В Интерлакен?
- В Интерлакен.
- Да ведь у тебя нет там никого родных? Ты ни с кем, кажется, не переписывалась?
- Нет, но у меня есть подруги детства; надо же похвастаться перед ними! К свадьбе я также думала пригласить того, знаешь, кондитера-энгандинца с семейством, у которого служила вначале.
- Также чтобы похвастаться?
- Да! Отчего ж и не хвастаться таким золотым муженьком?
- Оттого, что в прописях сказано, что хвастовство - мать пороков.
- Неправда, неправда! Так, стало быть, я напишу?
- Напиши, пожалуй. Только смотри, не слишком расхваливай: не поверят.
- Должны поверить!
И их обвенчали - сперва священник православный, потом католический. Гостей было приглашено самое ограниченное число: со стороны Ластова два-три сослуживца и молодой Бреднев, от Маши - энгадинец с женою да двумя зрелыми дочерьми. Выпиты были две бутылки донского, съеден великолепный шманткухен - презент кондитера. Ни музыки, ни конфектов, ни сплетен! В 11 часов вся компания мирно разошлась по домам.
Но для молодой госпожи Ластовой с этого дня взошла как бы новая заря. Улыбка не сходила с ее уст; попечительность ее о бесценном "законном" муже, если возможно, еще удвоилась. Глядел на нее муж - и не мог наглядеться.
"Молодец, брат, что женился, - гладил он себя мысленно по головке, - в жизнь свою дельнее ничего не выдумал".
XXIII
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена.
А. Пушкин
Обедал Ластов в последнее время, как мы уже сказали, дома. Провизию Мари закупала самолично в недалеком литовском рынке.
Было зимнее утро, ясное, морозное. Бледно-палевые лучи низко стоящего солнца скользили по верхушкам зданий и обрисовывали на противоположных стенах воздушные, подвижные тени вертикально из труб восходящих и разрежающихся в белесоватой лазури, дымных столбов. Нимало не стараясь уже скрыть от взоров проходящих свое настоящее положение, Мари с мешком закупок в руке, несмотря на гололедицу, весело порхая и тихонько напевая про себя "Ласточку", возвращалась из рынка восвояси. Ее обогнал молодой человек и, по обыкновению нашей молодежи, не преминул заглянуть ей под капор, узнать: хорошенькая или нехорошенькая. Оказалось, что "хорошенькая", и, отойдя несколько шагов вперед, он остановился в ожидании ее. Павой протекла Маша мимо эстетического юноши, но при этом не обратила должного внимания на замерзшую на панели лужу - поскользнулась и грузно бухнулась на камни. От сильного сотрясения она лишилась на мгновение чувств. Пришедши в себя, она увидела над собою озабоченное лицо того же молодого человека. Она хотела приподняться, но бесполезно. Юноша, как видно, теперь только заметивший физическое состояние "хорошенькой", с состраданием поднял ее и кликнул извозчика.
- Нет, не нужно... - предупредила она его, - здесь совсем близко.
- Так до дому дайте хоть довести. Вы можете довериться мне: я из студентов.
Мари принуждена была принять его услугу и, тяжело дыша, оперлась на его руку. Не сделав ей ни одного вопроса, чинно, скромно довел ее студент до ее подъезда.
- Благодарю вас, - прошептала она. - Теперь я могу и одна.
- Но до двери...
- Нет, нет. Прощайте.
- Как вам угодно! Мое почтение.
Не оглядываясь, студент пошел своей дорогой.
С трудом начала Мари взбираться по ступеням. На каждой площадке должна была она отдыхать. Кое-как, через силу, доплелась она до верха. Анна Никитишна, заботливым оком приемной матери немедленно заметившая ее расстройство, завозилась около нее, расспросила, как упала да больно ли "убилась", и принудила ее слечь в постель.
