Неоднократно и в разную пору дня Лукаш решал при следующей встрече с другом рассказать ему одну из своих разнообразных сказок. Но когда наступало самое свидание, молчал. Он жаждал поделиться с лисом всем самым своим любимым, но как мог он говорить, если не находил слов, способных вместить этот летучий и чародейный мир? К тому же он чувствовал, что самый этот мир, когда-то такой живой, полный голосов и красок, понемногу начинает в нем бледнеть, как бы уплывая в туман.

Да, это были невеселые дни! С того вечера Лукаш решил в присутствии родителей и при Гжесе быть таким, как прежде: ровным и общительным. Иногда ему это удавалось, но чем лучше и естественней выходила эта игра, тем тяжелее у него было на сердце и тем более глубокая грусть охватывала его в те минуты, когда он получал наконец возможность остаться один. Но он не жаловался лису, хоть ему казалось, что друг его и без этого догадывается о его огорчениях и ждет признаний. Ему стыдно было говорить об этих делах, не хотелось, чтобы лис дурно думал о родителях и Гжесе. Зачем ему знать, что он находится во враждебном окружении, среди людей, которые не хотят его знать? Или он и об этом догадался? Разве можно скрыть такую вещь…

Лукашу становилось все яснее, что лис знает точь-в-точь столько же, сколько он сам. И, думая об этом, в молчанье, к которому он во время встреч с лисом успел уже привыкнуть, он находил то, чего в нем до сих пор не было и что теперь все настойчивее давало о себе знать и называлось… Нет, этого слова он даже подпускать к себе не хотел, отталкивал его, отгонял, но оно назойливо возвращалось, все громче, все отчетливей и резче выступая из тишины. Но в конце концов как-то раз Лукаш не выдержал и, обняв лиса за шею, в отчаянье воскликнул: «Ты не оставишь меня, лис, правда? Мы никогда не расстанемся?» И лис в ответ храпнул по-своему: «Никогда».

Между тем время шло, приближалась середина октября, и подошел день рожденья Лукаша. Лукаш знал, что Эльза приготовит шоколадный торт, на котором в соответствующий момент, за вечерним чаем, загорится шесть свечек. Знал он и то, что в письменном столике у матери уже спрятаны подарки. И сам, среди своих огорчений, не заметил, как поддался праздничному настроению. Это было очень приятное чувство, из года в год освежаемое и совершенно новое, полное догадок и жгучего любопытства, немного раздражающее, но примерно так, как бьет в нос содовая вода с малиновым соком.

Засыпая накануне своего праздника, Лукаш был так поглощен ожиданием завтрашнего дня, что забыл пожелать лису доброй ночи. Можно бы, конечно, выпрыгнуть из постели и спокойно заглянуть в шкаф, так как Гжеся в комнате не было. Но Лукашу очень хотелось спать, поэтому он только протянул в темноте руку и шепнул:

— Бай-бай!

— Бай-бай! — откликнулся из глубины лис, словно далекое эхо.

На другой день было воскресенье. Лукаш проснулся чуть свет. Но Гжесь, хоть и любитель поспать, на этот раз тоже не спал. Когда Лукаш открыл глаза и сел на постели, Гжесь в пижаме и босиком стоял возле стола и рассматривал разложенные там подарки. Увидев, что Лукаш проснулся, он бросил ему:

— Иди, Лукаш, посмотри, какой у тебя законный трактор.

Лукаш соскочил с постели и закрыл глаза.

— Видишь? — спросил Гжесь.

Но Лукаш решил еще несколько секунд не открывать глаза. В таких случаях ему всегда мучительно хотелось убедиться в том, что самое ожиданье приятней удовлетворенного любопытства. Наконец он окинул стол взглядом из-под опущенных ресниц.

— Законный трактор, правда? — сказал Гжесь. — Совсем как «Урзус», только меньше. Смотри, у него еще комбайн, косилка и прицеп. Видишь, два прицепа… А от меня тебе «Стара». Законно?

— Ага! — прошептал Лукаш.

В самом деле, возле металлического трактора, за комбайном, косилкой и прицепами, стоял деревянный, но зато довольно большой грузовик. А рядом — красная коробка с кубиками. Лукаш осторожно заглянул внутрь. Гжесь тоже наклонился над открытой коробкой

— Законно! Ты можешь из них целую деревню построить.

Кубики были крохотных размеров, но среди них имелись все элементы, нужные для постройки большой деревни. Здесь были белые, желтые и кирпичные шестигранники домов, высокие крыши — красные, голубые и коричневые, отдельная колокольня с часами, заборы, — кроме того, множество шарообразных деревьев и микроскопических людей, собак, лошадей, коров.

— Гляди! — воскликнул, все более оживляясь, Гжесь. — Даже утки есть…

— А пруд? — спросил Лукаш.

— Нет, пруда нету. Но пруд ты можешь устроить сам.

— Я знаю! — воскликнул Лукаш. — Налью воды в мыльницу — и получится пруд.

— Можно даже в блюдечко, — посоветовал Гжесь. — Вода будет чище: получится пруд для проведения мелиоративных работ, понимаешь? Гляди, а трактор можно заводить!

Лукаш протянул руки.

— Дай, я заведу.

— Подожди, ты испортишь.

— Не испорчу.

Гжесь с явной неохотой отдал трактор брату. Тот сел на корточки и стал осторожно заводить. Гжесь стал на колени рядом.

— Смотри не перекрути.

Но Лукаш благополучно докрутил до конца, и трактор резво побежал по полу, фыркая совсем как настоящий «Урзус».

— Законно! — объявил Гжесь с полным удовлетворением.

Но настоящая игра началась после завтрака. День был тихий, солнечный, небо, голубое, без единого облачка. Славно жить в такой день…

— Построим кооперативную деревню! — решил Гжесь.

К сожалению, он не мог довести постройку до конца, так как ему пора было в школу: в десять шестой класс должен был встретиться со своими одноклассниками — учащимися одной из подваршавских школ. Лукашу было весело играть с Гжесем, но, оставшись один, он убедился, что планы Гжеся далеки от совершенства и всю стройку надо, по существу, начинать заново. После этого он разрушил улицу, вытянутую под руководством Гжеся в одну прямую линию, минуту с удовлетворением созерцал развалины, потом, зрело поразмыслив и убрав их, принялся сперва создавать пейзаж и, только после того как в одном месте встал лес, на противоположном краю заблестело зеркало пруда, а поперек пустых еще полей начала виться вырезанная из голубой бумаги речка, приступил к строительству самой деревни.

Эта работа отняла у Лукаша много времени, так как среди широких полей возникали все новые и новые дела. Только он начал перебрасывать через речку мостик, чтобы можно было перегонять коров на пастбище, как вдруг ему пришло в голову, что ведь он совсем забыл о своем друге и до сих пор, несмотря на то, что, наверно, уже полдень, даже не сказал ему «добрый день». Он уже хотел было подняться, но подумал, что надо как можно скорей перегнать на пастбище собранных на берегу коров. Он докончил постройку мостика, перегнал коров на другую сторону и, только приставив к ним для охраны пастушонка с собакой, встал, чтоб поздороваться с лисом и рассказать ему о том, как он теперь занят.

Но прежде, чем это сделать, подумал, стоит ли ради столь короткого свиданья занавешивать окно. И тут же решил, что, пожалуй, не стоит: жалко время терять, а лис — не такое мелочное существо, чтоб придавать значение подобным пустякам. Решив, что не надо, Лукаш подошел к шкафу, отворил дверцы и прежним, не раз уж испытанным способом быстро залез внутрь.

— Добрый день, лис, — произнес он, как обычно, шепотом и протянул руку, чтобы обнять друга за шею.

Но не нашел его, а вместо этого нащупал низко свисавшие лыжные штаны Гжеся. Лукаш подвинулся немножко глубже, спросил вполголоса:

— Где ты? Лис!

И кровь бросилась ему в голову: он понял, что происходит что-то не то! Получалось, как будто лиса вовсе не было. Еще не доверяя своему впечатлению, Лукаш позвал громче:

— Лис!

Ответа нет. Тишина. Он закрыл плотней дверцы, остававшиеся только притворенными, и тотчас его обступила со всех сторон непроглядная тьма. Он стал всматриваться в эту тьму широко раскрытыми глазами, затаив дыхание, но ни единый, даже самый слабый луч света не озарял ее. Она царила вокруг, мертвая, глухая. В ней не было жизни. Была только пустота.