— Быть такого не может, чтобы мы ничего не нашли! Что-то должно найтись во что бы то ни стало.

Зоську трясло, хотя даже в темноте было видно, что она пытается как-то унять дрожь.

— Озябла? — спросил он почти заботливо.

— Да нет, ничего. А тебе холодно небось?

— Не жарко. Ерунда! Главное, чего-нибудь горяченького напиться и лечь. Кружку молока выпила бы небось, а?

— Да. — В голосе ее послышались теплые, почти радостные нотки. — А ты?

— Все три, а то и четыре! Да чего говорить, здесь молока нам не дадут. Пойдем, попытаем счастья еще вон в тех хатах.

И он показал на хибарки, белеющие невдалеке.

— Там все, наверно, занято, — шепнула Зоська.

— Поглядим. А вдруг?

Они сошли с дороги и направились к ближайшим домам. В той стороне их было мало — всего два, три, и, насколько можно было разобрать в темноте, принадлежали они беднейшим хозяевам. Стояли эти хибарки на отшибе, чуть пониже шоссе, задворьями к лугу. К ним вела отлогая, довольно узкая, извилистая тропка меж двумя изгородями. Здесь было темнее, чем у тракта, сюда проникал лишь тусклый отблеск света от притушенных фар едущих по дороге грузовиков — будто мимолетная тень едва касалась земли и тотчас исчезала. Но Анджей успел уже освоиться с темнотой и продвигался вперед уверенным, быстрым шагом. Зоська, которая вообще плохо ориентировалась ночью, едва поспевала за ним. Она ступала неуверенно, хромала все сильнее и, споткнувшись пару раз, едва не упала. Ноги у нее были совершенно мокрые от росы. Однако, напрягая все силы, она старалась не отстать. Таинственная пустынность этой ночи наполняла ее таким ужасом, что временами страх назойливой тошнотой подкатывал к горлу. Тогда она прижимала руку к груди и, широко открыв рот, судорожно заглатывала холодный воздух. И даже когда тошнота отступала на минуту, страх оставался, все такой же необъяснимый, навязчивый и терзающий.

Когда Анджей, дойдя до первого дома, вознамерился было толкнуть приоткрытые ворота и пройти во двор, Зоська непроизвольно схватила мужа за руку.

— Сюда хочешь?

— А почему бы нет?

— Может, лучше туда? — Она показала на другую хибарку.

— Не все ли равно? Может, тут как раз что-нибудь и найдется.

Надежда Анджея подтвердилась. Правда, и здесь уже обосновались два семейства беженцев с детьми и огромным количеством вещей, так что о том, чтобы заночевать в доме или в овине, не могло быть и речи, однако хозяин — невысокий, в расцвете сил крестьянин — все же не отослал их ни с чем. Сам он, как оказалось, со всем семейством — женой и тремя детьми — уже более двух недель спал в овине, уступив и комнату и кухню все прибывающим беженцам. Увидев, как измучена Зоська, он тотчас пододвинул ей табуретку, Анджею помог скинуть рюкзак и, как бы оправдываясь, объяснил: единственное, что он может предложить им для ночлега, это стог сена.

— Места там немного, — сказал он. — Но вас двое, уместитесь, а чтобы угреться, в сено зароетесь.

— Прекрасно! — обрадовался Анджей.

Но хозяин продолжал угрызаться. Он бросил взгляд в угол избы, откуда отодвинута была большая лавка; какой-то мужчина в роговых очках и элегантном пальто разбрасывал по полу пучки соломы. На лавке у стены сидели две молодые красивые женщины в ладных спортивных костюмах. Одна из них при тусклом свете керосиновой лампы мазала кремом лицо, другая играла с черным котенком.

Окинув неуверенным взглядом этих людей, хозяин, поколебавшись, сказал:

— Там, в избе, — он показал на закрытые двери, — очень уж людей много, да еще и дети, ну а здесь, если эти вот господа, что первые сюда пришли, не возражают, можно бы всем уместиться.

Дама, занятая макияжем, подняла голову от дорожного зеркальца.

— Эдвард, ты слышишь?

— Что такое? — буркнул мужчина, занятый разбрасыванием соломы.

— Еще какие-то люди хотят тут ночевать. Но ведь это же немыслимо, мы же здесь задохнемся.

Мужчина распрямился и с необычайной прытью выскочил на средину кухни.

— Вы что, ошалели? — гневно и свысока обратился он к хозяину. — Я же говорил вам, никто, кроме нас, ночевать здесь не будет. Что еще за новости? Мы за все заплатим, не беспокойтесь.

Крестьянин сконфузился.

— Да не в плате дело.

— А в чем же?

— Эти люди…

— Ни в коем случае, — оборвал его мужчина. — Жена моя и невестка устали, изнервничались и нуждаются хотя бы ночью в отдыхе и покое. Я тоже. Простите, — с холодной любезностью обратился он к Варнецким, — но мы пришли сюда первые, увы. В нынешние времена каждый устраивается, как умеет.

Заметив, что Анджей разглядывает его с иронической усмешкой, он осекся и смерил его суровым взглядом.

— К тому же мы вовсе не намерены ночевать в одной комнате с чужими людьми. Откуда я могу знать, кто вы такой?

Анджей рассмеялся.

— В самом деле, вы этого знать не можете.

— Ну и…

— Зато я вас знаю.

Мужчина наклонил голову.

— Меня? Откуда? Я, кажется, не имел удовольствия…

Анджей молчал.

— Вы знаете мою фамилию, да? — несколько возбужденно допытывался мужчина. — Впрочем, вполне возможно, она достаточно известна в варшавских адвокатских кругах…

— Никаких кругов я не знаю, — грубовато прервал его Анджей. — Но достаточно взглянуть на вас, чтобы понять, что вы — дурень.

Мужчина побагровел.

— Эдвард! — воскликнула женщина, занятая макияжем. — Надеюсь, ты не станешь пререкаться с каким-то незнакомцем?

— Ты права, — поспешно согласился адвокат и, окинув Анджея надменным, презрительным взглядом, отошел к своим женщинам.

Анджей между тем успокаивал огорченного хозяина.

— Зря вы это начали, зачем? Нам же будет превосходно на сене. А кабы еще молока немножко, да хлеба…

Крестьянин приуныл.

— Хлеба и крошки не найдется, эти господа все, что было, купили.

— Может, молока хотя бы?

— Зоська! — обратился хозяин к своей жене, стоявшей у входа в кухню. — Молока у тебя, часом, не найдется?

— Вас Зосей зовут? — подняла голову Варнецкая. — Меня тоже…

Анджей так строго взглянул на нее, что она, смутившись, осеклась.

— Ну, так как же с молоком? — спросил Анджей, нагнувшись к плите, в которой угасал жар. — Осталось что-нибудь?

Женщина приподняла крышку большого чугуна.

— Маленечко, для пани едва кружечка наберется.

Зоська испугалась.

— Нет, нет, я не хочу, я не голодная, выпей ты.

Но хозяйка уже наливала ей горячего молока.

— Выпей, дорогуша, — подала она кружку Зоське. — Немного горяченького на ночь полезно после такого-то дня, а мужчина, он посильнее все же.

— Нет, нет, мне вправду не надо, — слабо сопротивлялась Зоська.

— Чего не надо-то? — Хозяйка грубовато рассмеялась и сунула кружку ей в руку.

Анджей, видя, что Зоська колеблется и руки у нее начинают дрожать, наклонился к ней.

— Ну выпей же! — шепнул он.

В конце концов она начала пить, маленькими глоточками, очень медленно, с явным усилием. Выглядела она при этом ужасно несчастной — вот-вот расплачется. Анджею становилось все более не по себе. Он даже спиною чувствовал, что те люди из угла напротив наблюдают всю сцену. Ему даже показалось, что они шепчутся меж собою, и, хотя слов разобрать было нельзя, он не сомневался, что речь идет о них с Зоськой. Кровь прилила у него к лицу, стало невыносимо душно. Ему стоило большого труда не обернуться, потому что он знал: если заметит во взгляде тех женщин или мужчины хотя бы тень иронии — не удержится, устроит непристойный скандал. Анджей сжал кулаки, тупо всматриваясь в красноватый отблеск жара на полу. В ушах у него шумело, в горле пересохло и спеклось. Внезапно, услышав позади себя женский смешок, он поднял голову.

— Ну что ж, пойдемте? — обратился он к хозяину нарочито непринужденным тоном. — Как нам пройти к этому стогу?

И, не дожидаясь ответа, взглянул на Зоську.

— Выпила?

Она кивнула, да, мол. И тут же просяще взглянула на него.

— Еще немножечко осталось, — шепнула она, — выпей…