2 Кто меч скует? – Не знавший страха. А я – беспомощен и слаб — Как все, как вы, – лишь умный раб, Тяжелого созданье праха, — И мир – он страшен для меня. Герой уж не разит свободно, Его рука – в руке народной, Стоит над миром столб огня, И в каждом сердце, в мысли каждой — Свой произвол и свой закон… Над всей Европою – дракон, Разинув пасть, томится жаждой… Кто нанесет ему удар? — Не ведаем: над нашим станом, Как встарь, повита даль туманом, И пахнет гарью. Там – пожар. 3 Но песня – песнью все пребудет, В толпе – все кто-нибудь поет. Вот голову его на блюде Царю плясунья подает; Там – он на эшафоте черном Слагает голову свою; Здесь – именем клеймят позорным Его стихи… И я пою, Но не за вами суд последний, Не вам замкнуть мои уста! Пусть церковь темная пуста, Пусть пастырь спит; я до обедни Пройду росистую межу, Ключ ржавый поверну в затворе И в алом от зари притворе Свою обедню отслужу. 4 Ты, поразившая Денницу, Благослови на здешний путь! Позволь хоть малую страницу Из книги жизни повернуть. Дай мне неспешно и нелживо Поведать пред Лицом Твоим О том, что мы в себе таим, О том, что в здешнем мире живо, О том, как зреет гнев в сердцах, И с гневом – юность и свобода, Как в каждом дышит дух народа. Сыны отражены в отцах: Коротенький обрывок рода — Два-три звена, – и уж ясны Заветы темной старины: Созрела новая порода, — Угль превращается в алмаз. Он, под киркой трудолюбивой, Восстав из недр неторопливо, Предстанет – миру напоказ! Так бей, не знай отдохновенья, Пусть жила жизни глубока: Алмаз горит издалека — Дроби, мой гневный ямб, каменья! 1911 Два века Век девятнадцатый, железный, Воистину – жестокий век! Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек! В ночь умозрительных понятий, Матерьялистских малых дел, Бессильных жалоб и проклятий, Бескровных душ и слабых тел! С тобой пришли чуме на смену Нейрастения, скука, сплин, Век расшибанья лбов о стену Экономических доктрин… . . . . . . . . . . . . . . А человек? Он жил безвольно: Не он – машины, города, «Жизнь» так бескровно и безбольно Пытала дух, как никогда… Но тот, кто двигал, управляя Марионетками всех стран, — Тот знал, что делал, насылая «Гуманистический» туман: Там, в сером и гнилом тумане, Увяла плоть и дух погас, И Ангел сам священной брани, Казалось, отлетел от нас: Там распри кровные решают Дипломатическим умом, Там пушки новые мешают Сойтись лицом к лицу с врагом, Там вместо храбрости – нахальство, А вместо подвигов – «психоз», И вечно ссорится начальство, И длинный громоздко́й обоз Воло́чит за собой команда, Штаб, интендантов, грязь кляня, Рожком горниста – рог Роланда И шлем – фуражкой заменя… . . . . . . . . . . . . . . Двадцатый век… Еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла). Пожары дымные заката (Пророчества о нашем дне), Кометы грозной и хвостатой Ужасный призрак в вышине, Безжалостный конец Мессины (Стихийных сил не превозмочь), И неустанный рев машины, Кующей гибель день и ночь, Сознанье страшное обмана Всех прежних малых дум и вер, И первый взлет аэроплана В пустыню неизвестных сфер… И отвращение от жизни, И к ней безумная любовь, И страсть, и ненависть к отчизне… И черная, земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи… Что ж, человек? За ревом стали, В огне, в пороховом дыму, Какие огненные дали Открылись взору твоему? Как день твой величав и пышен, Как светел твой чертог, жених! Нет, то не рог Роланда слышен, То звук громовый труб иных! Так, очевидно, не случайно В сомненьях закалял ты дух, Участник дней необычайных! Открой твой взор, отверзи слух И причастись от жизни смысла, И жизни смысл благослови, Чтоб в тайные проникнуть числа И храм воздвигнуть – на крови. Осень 1911—4 декабря 1914 На лугу
Леса вдали виднее, Синее небеса, Заметней и чернее На пашне полоса И детские звончее Над лугом голоса. Весна идет сторонкой, Да где ж сама она? Чу, слышен голос звонкий, Не это ли весна? Нет, это звонко, тонко В ручье журчит волна… 25 октября 1912 |
