Балаганчик Вот открыт балаганчик Для веселых и славных детей, Смотрят девочка и мальчик На дам, королей и чертей. И звучит эта адская музыка, Завывает унылый смычок. Страшный черт ухватил карапузика, И стекает клюквенный сок. Июль 1905 Моей матери («Тихо. И будет все тише…»)
Тихо. И будет все тише. Флаг бесполезный опущен. Только флюгарка на крыше Сладко поет о грядущем. Ветром в полнебе раскинут, Дымом и солнцем взволнован, Бедный петух очарован, В синюю глубь опрокинут. В круге окна слухового Лик мой, как нимбом, украшен. Профиль лица воскового Правилен, прост и нестрашен. Смолы пахучие жарки, Дали извечно туманны… Сладки мне песни флюгарки: Пой, петушок оловянный! Июль 1905 «Старость мертвая бродит вокруг…» Старость мертвая бродит вокруг, В зеленях утонула дорожка. Я пилю наверху полукруг — Я пилю слуховое окошко. Чую дали – и капли смолы Проступают в сосновые жилки. Прорываются визги пилы, И летят золотые опилки. Вот последний свистящий раскол — И дощечка летит в неизвестность… В остром запахе тающих смол Подо мной распахнулась окрестность… Все закатное небо – в дреме́, Удлиняются дольние тени, И на розовой гаснет корме Уплывающий кормщик весенний… Вот – мы с ним уплываем во тьму, И корабль исчезает летучий… Вот и кормщик – звездою падучей — До свиданья!.. летит за корму… Июль 1905 «В туманах, над сверканьем рос…» В туманах, над сверканьем рос, Безжалостный, святой и мудрый, Я в старом парке дедов рос, И солнце золотило кудри. Не погасал лесной пожар, Но, гарью солнечной влекомый, Стрелой бросался я в угар, Целуя воздух незнакомый. И проходили сонмы лиц, Всегда чужих и вечно взрослых, Но я любил взлетанье птиц, И лодку, и на лодке весла. Я уплывал один в затон Бездонной заводи и мутной, Где утлый остров окружен Стеною ельника уютной. И там в развесистую ель Я доску клал и с нею реял, И таяла моя качель, И сонный ветер тихо веял. И было, как на Рождестве, Когда игра давалась даром, А жизнь всходила синим паром К сусально-звездной синеве. Июль 1905 Осенняя воля Выхожу я в путь, открытый взорам, Ветер гнет упругие кусты, Битый камень лег по косогорам, Желтой глины скудные пласты. Разгулялась осень в мокрых долах, Обнажила кладбища земли, Но густых рябин в проезжих селах Красный цвет зареет издали́. Вот оно, мое веселье, пляшет И звенит, звенит, в кустах пропав! И вдали, вдали призывно машет Твой узорный, твой цветной рукав. Кто взманил меня на путь знакомый, Усмехнулся мне в окно тюрьмы? Или каменным путем влекомый Нищий, распевающий псалмы? Нет, иду я в путь никем не званый, И земля да будет мне легка! Буду слушать голос Руси пьяной, Отдыхать под крышей кабака. Запою ли про свою удачу, Как я молодость сгубил в хмелю… Над печалью нив твоих заплачу, Твой простор навеки полюблю… Много нас – свободных, юных, статных Умирает, не любя… Приюти ты в далях необъятных! Как и жить и плакать без тебя! Июль 1905. Рогачевское шоссе «Там, в ночной завывающей стуже…» Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, – плакал ребенок О том, что никто не придет назад. Август 1905 «Там, в ночной завывающей стуже…» Там, в ночной завывающей стуже, В поле звезд отыскал я кольцо. Вот лицо возникает из кружев, Возникает из кружев лицо. Вот плывут ее вьюжные трели, Звезды светлые шлейфом влача, И взлетающий бубен метели, Бубенцами призывно бренча. С легким треском рассыпался веер, — Ах, что значит – не пить и не есть! Но в глазах, обращенных на север, Мне холодному – жгучая весть… И над мигом свивая покровы, Вся окутана звездами вьюг, Уплываешь ты в сумрак снеговый, Мой от века загаданный друг. Август 1905 |
