Последнюю строфу «Пророка» Достоевский прочитал с ударением на слово «пророк» и «Моей». А слово «Жги» он бросил в толпу с невероятно неожиданной силой : это был как удар бича.

Но дело не в эмоциональных потрясениях. Жизнь нужно отдать в служение Правде, и не в минутных порывах, а в неуклонном жизненном служении. Это он внушает Тимофеевой:

«Вы будьте всегда (такой)! — внушительно строго сказал он. — Стремитесь всегда к самому высшему идеалу! Разжигайте это стремление в себе, как костер! Чтобы всегда пылал душевный огонь, никогда чтобы не погасал!… Никогда!

— И какая это дивная, хотя и трагическая задача — говорить это людям! — с жаром продолжал он, прикрывая на минуту глаза рукою. — Дивная и трагическая, потому что мучений тут очень много… Много мучений, но зато — сколько величия! Ни с чем не сравнимого… То есть решительно ни с чем! Ни с одним благополучием в мире сравнить нельзя!» [59]).

Это был призыв пророка. Так он понимал свое призвание и несовершенства и погрешности и недостатки («это кающийся» — сказали про него Оптинские старцы в 1879 г.), но, несмотря на всю эту примесь напр, личного самолюбия, на все личные несовершенства он отдавал свою жизнь на служение Высшей Правде и на проповеди о сострадании, не только о нашем, но и о Высшем Сострадании, Вошедшем в лир. И с этим он шел к молодежи.

И отсюда двойственность его отношения к молодежи. Он ее критикует и… любит. Она отталкивается от него, иногда ненавидит его и опять таки идет к нему. Здесь есть некое столкновение двух сил, и сюда в эти отношения к молодежи входит духовная борьба во имя Высшей Правды против сил зла и ненависти, характерная для его духовной жизни.

С большой отчетливостью выступает это горячее, любящее и потому и критикующее, потому и зовущее к Высшей Цели отношение к молодому поколению в письме его к Московским студентам от 18 апреля 1878 г. в ответ на письмо к нему [60]). В этом письме он ясно излагает свою основную позицию. Он любит русскую молодежь, любит горячо и именно потому, что он ценит ее порыв и часто чистоту ее идеализма, он считает себя обязанным говорить ей правду:

«Никогда еще не было у нас. в нашей русской жизни, такой эпохи, когда–бы молодежь (как–бы предчувствуя, что вся Россия стоит на какой–то окончательной точке, колеблясь над бездной) в большинстве своем огромном была более, как теперь. искреннею, более чистой сердцем, более жаждущею истины и правды, более готовою пожертвовать всем, даже жизнью за правду и за слово правды. Подлинно великая надежда России! Я это давно уже чувствую, и давно уже стал писать об этом».

Но молодежь ищет не там, где нужно.

«И вдруг, что же выходит?» — продолжает Достоевский. «Это слово правды, которого жаждет молодежь, она ищет Бог знает где в удивительных местах».

«Никогда молодежь наша не была искреннее и честнее (что не малый факт, а удивительный, великий, исторический). Но в том беда, что молодежь несет на себе ложь всех двух веков нашей истории. Разрыв с средой должен быть гораздо сильнее, чем, например, разрыв по социалистическому учению будущего общества с теперешним. Сильнее, ибо. чтобы пойти к народу и остаться с ним, надо прежде всего разучиться презирать его, а это почти невозможно нашему верхнему слою общества в отношениях его с народом. Во–вторых, надо, например, уверовать и в Бога, а это уже окончательно для нашего европеизма невозможно» [61]).

Здесь звучит несколько односторонняя славянофильская нотка, но в других местах Достоевский ярко свидетельствует, что и народ часто дик и безобразен и недостоин, но, по Достоевскому, народ и в грехах своих и в грязи своей знает, что есть святыня, хотя он и недостоин ее, и обращается к ней из глубины падений и из глубины покаяния своего. И в этом — его спасение [62]). Но молодежь отвергает святыню. Надолго ли? Навсегда ли? Достоевский верит, что она вернется к Тому, Кто есть спасаюшая Святыня для народа. К тому, что бесспорно свято и чисто и освящает жизнь своим присутствием, своим вхождением в жизнь мира («И Слово плоть бысть»), своим безмерным снисхождением в страждущей и состраждущей любви Своей. И этой Правде — не отвлеченной. а жизненной и реальной правде призвана служить и эта молодежь, столь жадно и искренно — и часто столь ошибочно, неверно, столь искаженно — ищущая Правды. Ибо Достоевский — мы знаем — не идеализирует однобоко эту молодежь. Он ярко рисует напр, крикливую, ограниченную, демагогически–революционную тупость (а иногда и внутреннюю пустоту и мелкую злобу) ряда ее представителей — так напр, в «Идиоте в «Бесах». В «Подростке» эта бурно кипящая в своих идеях и чувствах молодежь изображена более привлекательно. Достоевский видел обе стороны дела: и атмосферу злобной одержимости («Бесы»!) и, с другой стороны, чистоту и искренность исканий у многих и многих. И честная п искренняя молодежь поняла эту частную и суровую и духовно будяшую любовь к ней Достоевского, когда массами эта неспокойно бурливая молодежь шла за его гробом и провожала его до могилы, или когда приветствовала его так бурно и восторженно после его Пушкинской речи. Он кинул им суровые слова упрека и призыва и горячей будящей любви, и многие, многие — хотя бы полусознательно — откликнулись ему.

В Первом Послании Апостола Иоанна читаем:

«Пишу вам, дети, потому что прощены вам грехи ради имени Его. Пишу вам, отцы, потому что вы познали Сущего от Начала. Пишу вам, юноши, потому что вы победили лукавого. Пишу вам, отроки, потому что вы познали Отца. Я написал вам, отцы, потому что вы познали Безначального. Я написал вам, юноши, потому что вы сильны, и Слово Божие пребывает в вас и вы победили лукавого»… (2, 12–14).

Все возрасты согласно Апостолу призваны к общению с Богом и к познанию Его… и служению Ему. Но как–то особенно в его словах подчеркивается духовный динамизм, духовная активность юношей в борьбе за Правду против лукавого. «Я написал вам, юноши, потому что вы сильны и Слово Божие пребывает в вас и вы победили лукавого». Достоевский почувствовал, что в этом — духовное призвание молодежи и это дало ему силу со страстной любовью обличать ее и звать ее к служению любви. Его деятельность последние годы его жизни была в значительной степени призывом.

Достоевский может быть пророчески предчувствовал призвание и роль молодежи уверовавшей в Бога [63]) в грядущем духовном восстановлении России.

Миссионерская роль Достоевского среди молодежи оказалась гораздо более значительной, чем полагали (или еще полагают [64]) многие, и я думаю, что она продолжается и теперь.

Есть отдельные великие мыслители, художники, искатели и носители и свидетели жизни Духа, которые через длинную цепь веков близки нам и говорят нам о самом главном: о Божественной Действительности, как смысле этой нашей жизни. К ним принадлежит, напр. Данте с его восприятием красоты и любви земной, как только начальной ступени к Красоте и Любви Превосходящей, — или. напр., Паскаль с его ужасом перед безответной, молчаливо зияющей пропастью беспредельного мира («молчание этих бесконечных пространств меня ужасает») и свидетельством о просветлении жизни прорывом Божественного («Feu… Dieu сГAbraham, crlsaac et de Jacob et non des savants et des philosophes… Sentiments de joie, paix… Pleurs. pleurs de joie…»).