Капитан ВВС Великобритании Бейкер отвечает за тыловую службу батальона. Кухня, офицерская и солдатская столовая, запас продуктов, бензина и дизельного топлива, те же стиральные машины и биотуалеты — все на плечах этой 25-летней женщины, за спиной у которой только университет и опыт трех лет воинской службы.

— Не тяжело? — спрашиваю я.

Нет, — отвечает она. — У меня 38 подчиненных, все делают они. А моя задача только спланировать их работу, дать каждому конкретное задание, проконтролировать, чтобы сделали, как задумано. И все.

В английском батальоне, размещенном на аэродроме Слатина, среди офицеров десять процентов — женщины, среди солдат и сержантов их — 15-20 процентов.

— У нас только капеллан не может быть женщиной, — говорит капитан Бейкер, — остальные военные профессии не запрещены.

— Никаких поблажек нам нет, — продолжает Анжела. — Рабочий день и нагрузки со всеми наравне. Нас никто в армию не гнал, поэтому ни о каких льготах речи не идет. А тот бесценный опыт, который я здесь приобрету, залог серьезной будущей карьеры на любой «гражданской» фирме. Женщин-офицеров среди наших безработных не бывает, — смеется капитан Бейкер.

Да и 150 долларов в день, знаю я оклады английских офицеров, тоже не помешают в подготовке к будущей карьере.

В российском миротворческом контингенте женщин только 176 на 3616 солдат и офицеров. В основном это повара, медсестры, врачи, связисты. Офицеров — единицы. Получают они здесь, в Югославии, от 1000 до 1200 долларов в месяц.

Одна из них майор Татьяна Чекрыгина, трансфузиолог из подмосковного военного госпиталя в Хлебникове, уникальный, как говорят, специалист по переливанию крови. Работает в нашем госпитале в Косовом поле.

Это она вместе с операционными сестрами сержантами Наташей Лилиенталь, Мариной Павловой, Ирой Черниковой и Наташей Туринской, рассказывали мне, в первый же день пребывания в Косово, когда не прибыла еще их медицинская аппаратура, спасла молодую цыганку из села Магуры, у которой от пережитого стресса начались преждевременные роды и заражение крови. Кстати, свою кровь умирающей цыганке, из вены в вену, тогда отдали наши женщины.

Командировка на войну в их биографии — далеко не первая. Все прошли Чечню, другие «горячие точки» бывшего Союза, а Ира Черникова еще и Никарагуа, Гондурас. Наташа Туринская — Буденовск 1997 года.

Я спрашиваю их, не трудно, не боязно ли оставлять дома на целый год детей, мужей, — в молодости такая долгая разлука — большой риск для каждой семьи.

— А куда денешься?! — говорит мне Наташа. — Я бы рада дома сидеть, мужа за штанину держать — работы мне и в госпитале Военно-медицинской академии хватает. Но мы с Германом, он тоже — военный врач, капитан, получает 1100 рублей, я — 800, живем в Питере в общежитии. Выбраться оттуда практически невозможно. А комната в коммуналке 6 тысяч стоит. И не рублей, а долларов. Захочешь жить по-человечески, многим рискнешь…

А младший сержант Овечкина стояла в строю и горько плакала.

Это же надо было такому случиться: прилетела она в Косово на аэродром Слатина под Приштиной, чтобы отправиться со своим десантным батальоном в Глинане нести миротворческую службу в американской зоне, и не знала, что там, на Слатине сейчас находится ее муж — командир автомобильной роты капитан Дмитрий, прибывший сюда месяц назад марш-броском из Боснии.

Полгода они не виделись. Две ночи провели вместе. И теперь ей — на юг, ему — на север. Через две государственные границы. И увидеться они смогут только через год, когда она должна будет возвращаться домой в Псков.

Такого удара судьбы Вера перенести не могла и ревела сейчас, на батальонном смотре, как белуга, не стесняясь ни опухшего от слез лица, ни орущего на нее, дергающего ее за полы комбинезона командира, ни сочувственно и ехидно улыбающихся сослуживцев — никого и ничего.

— Лучше бы я его здесь не видела, — шмыгая носом, рыдала она. — Не терзала бы душу.

Перед взводом остановился командующий российской группировкой в Косово.

— В чем дело, товарищ сержант? — удивился генерал. — Что за рев? Объясните, в чем дело? Кто вас обидел?

Но слезы из Вериных глаз полились еще сильнее, — она просто ничего не могла говорить.

— У нее здесь муж, — зашептал генералу на ухо командир батальона. — Он завтра в Боснию возвращается, а нам в Глинане ехать.

— Ну и что, — нахмурился генерал. — У нас у каждого есть где-то жены. Они же не ревут как… (сравнения от охватившего его возмущения он так и не смог подобрать), когда мы от них уезжаем?! Вас кто-нибудь заставлял сюда ехать? Вы что, не знали, что долго не увидитесь с мужем? Вы хотя бы имеете представление, сколько желающих было на ваше место в батальоне и сколько будет нам стоить замена?

Младший сержант ничего отвечала. Только плакала и плакала.

— Прекратите истерику! — не выдержал генерал. — Завтра же первым рейсом назад, в Россию. И вычесть с нее стоимость перевозки. Туда и обратно. Чтобы другим неповадно было… Назавтра младший сержант Вера Овечкина ехала в кабине тяжелого «Урала» к новому месту службы — в Боснию. Рядом со своим мужем — капитаном Овечкиным.

А в миротворческом контингенте российских войск в Косово до сих говорят, что есть только один способ умиротворения генералов — оставить их один на один с женской слезой.

Дом Азема Цанаи стоит на склоне горы, почти на самой окраине албанского села Грейкоц (старое сербское название Грейковац), что в десяти-пятнадцати километрах от При- зрени — главного города южной части Косовского края.

Может быть, из-за этого места он и пострадал в минувшую войну больше всего — досталось ему от югославской артиллерии и от сербских националистов. Не пощадили его и натовские бомбы и ракеты, сброшенные на позиции армейских зенитных расчетов. Снарядами снесло крышу и покорежило стены, осколками выбиты окна и двери. А то, что не сумела сделать бризантная сталь, довершил огонь. От кирпичного особняка, отделанного белым мрамором, осталась только несмываемая дождями чернота голого остова и, как горькая насмешка, резная белая балюстрада на балконе и лестничных пролетах.

Родной брат Азема — Милязин рассказал мне, что в этом доме жило восемнадцать человек: сам старший Цанаи, его жена, шестеро их дочерей и трое сыновей, их жены и дети. Обычная по албанским меркам семья. Сейчас никого из них здесь нет. Кто погиб, кто уехал в Швейцарию, получил статус беженца.

Живут они в лагере для временных переселенцев. Но несмотря на госпособие, выделяемое швейцарской эмиграционной службой, мужчины умудряются подрабатывать там на стройках, а женщины не гнушаются ни уборкой мусора, ни трудом посудомоек в кафе. Работа по сравнению с крестьянской нетрудная и по деньгам, конечно, более выгодная, но домой тянет очень. А куда вернешься?! Зима на носу, поля не обработаны и крыши нет над головой…

Таких домов, как у Азема, в селе Грейковац более трехсот. Жили в них до войны почти три тысячи двести албанцев. И хотя погибло здесь, по словам вице-мэра Кадри Цанаи, всего семнадцать человек, среди них двое школьников, сейчас осталась практически половина, — семьдесят пять процентов построек для жилья не пригодны.

Вице-мэр заявил нам, российским журналистам, приехавшим в Грейковац познакомиться с ходом восстановительных работ в селе, что в окрестностях его деревни вместе с сербами действовали и русские наемники. Именно они, по его словам, и расстреляли обоих мальчишек.

— Какие у вас есть доказательства этому факту? — спросили мы. — Подлинники или копии документов бандитов, их фотографии, запротоколированные свидетельства очевидцев трагедии?

— Доказательства есть, — сказал Кадри, — но они у мэра, мэр сейчас в другом селе, туда доехать и позвонить невозможно. Но если господа останутся здесь до завтрашнего дня, то смогут с ними познакомиться.