- Аспиды! Живого человека едите...

Трезвый шел извиняться. Осторожно сморкался в клетчатый платочек, пахнущий мылом, ласково улыбался черными сконфуженными глазами. Шесть лет усиленно готовился он на дьякона. Три раза ходил на экзамен в епархию, напевая дорогой псалмы и стихиры, три раза возвращался отвергнутым, принося домой впалые почерневшие щеки. А когда наставники выгнали из духовного училища сына Владимира за малые успехи, ходил к благочинному с низким поклоном искать правосудия. Благочинный в золотых очках встретил на кухне, не понял, не выслушал, сделал замечание:

- Слухи про вас нехорошие - со священниками вы будто не ладите. Правда?

- Правда! - сознался Иван Матвеич.

- Почему не ладите?

- Обидчики они, отец благочинный, истины в них нет.

Благочинный снял золотые очки, посмотрел на Ивана Матвеича повнимательнее.

- Это вы Воздвиженский?

- Я.

Повернулся благочинный, пошел. Иван Матвеич вдруг переполнился, перегородил дорогу. Не узнавая своего изменившегося голоса, крикнул в испуганное лицо:

- Фарисей!

Дома сказал жене:

- Мошенники все: и попы и епископы.

Настасья Марковна заплакала, но старик насмешливо сказал в утешение ей:

- Побереги слезы, годятся репу полить.

Представил он свою жизнь, прошедшую в покорном молчанье, и захотелось ему порвать многолетнюю паутину, сотканную нуждой, лицемерием и слабостью, захотелось прожить недожитое время уже не на клиросе и не с дьяконской лентой в руке...

6

За утренним чаем Никанор обиженно говорил, постукивая ложкой по блюдцу:

- Я не позволю вам больше шататься. Будет! Я перегорожу эту дорожку. Скажите, пожалуйста, они повадились бог знает куда, подружились бог знает с кем. Да что это - шутки?

Сергей незаметно бросил хлебным мякишем, скатанным маленькой пулькой, попал Валерии в глаз. Валерия сморщилась, закрылась, точно плакала. Никанор торжествующе продолжал:

- Друзей завели. Они ведь свои, а вы чужие. Случись несчастье какое, на вас все и опрокинутся.

- Какое несчастье? - спросила Валерия.

- А ты не знаешь - какое? На каждом шагу одни только гадости.

- Убить могут! - подсказала попадья.

- Убить могут везде, - разжигал Сергей. - Безопасного места теперь не найдешь. Да и вообще странно немного. Народ ходит в потемках, не знает, к кому прислониться, а вы хотите, чтобы мы не выглядывали...

- А ты знаешь, к кому прислониться? Оратор.

Пока спорили, вошел Ледунец в расстегнутом пиджаке, направился прямо к столу, громко стуча каблуками солдатских ботинок, протянул Сергею немытую руку.

- Чай да сахар милости вашей.

- Милости просим! - по-деревенски пропела Валерия.

Ледунец и с ней поздоровался за руку, повернулся к Никанору:

- Здрасти, батюшка!

Попадья не захотела дожидаться приветствия, поплыла из столовой в спальную.

"Какое нахальство! - подумал Никанор, разглядывая Ледунца. - Так прямо и лезет, лошадь".

- Ты что? - спросил он, стараясь благословить протянутую руку. - Не с требой?

- Ну, с требой! Какая там треба! Мы ище поживем с новой свободой. В гости пришел к тебе.

Никанор удивился. Встал, прошелся, снова сел, сердито сказал:

- Самовар остыл.

- Самовар не беда, - подмигнул Ледунец играющим глазом. - Было бы сердце горячее, самовар поставить можно сызнова.

Валерия слегка разрумянилась, сконфуженная Никаноровой грубостью, поглядывая на отца, говорила глазами ему: "Ах, какой вы, папа!"

Сергеи оказался смелее:

- Лелька, вымой стакан!

Никанору объяснил:

- Это ко мне. Садись, товарищ!

Ледунец вытащил кисет, скатанный трубочкой, скрутил папироску, с удовольствием выпустил целое облако сизого дыму через обе ноздри. Заглядывая в зал, где стояла мягкая мебель в парусиновых чехлах, плевал он под ноги, растирая плевки, чвокал, удивлялся, крутил головой:

- Избенка ничего у вас! С разными комнатами.

А когда увидел себя в большом зеркале с головы до ног, удивленный, воскликнул:

- Вот так я! Гляди, какой молодец. Усики хорошо подделать, да рубашку новую надеть - парнишка!

Валерия с Сергеем улыбались. Никанор сидел как туго натянутая струна, готовая лопнуть. Ледунец не обращал внимания. Ощупывал вещи, прикидывая их на рубли, замечал, что где поставлено. Было похоже, что он собирается поселиться в поповском доме. Когда нагляделся, спросил у Сергея, показывая на портрет в багетовой раме:

- А это кто?

- Епископ.

- Какой епископ?

- Ну, архиерей.

- Архирей! Здоровый, видать. Это ты про него рассказывал нам?

- Что рассказывал? - насторожился Никанор.

- Богатый больно, деньгу зашибает большую.

- А-а, деньгу! - кричал Никанор. - Религию хотите заплевать? Престол уронить?

Жидкие волосы у него падали на лоб, бороденка трепалась. Бегал, подпрыгивал он, размахивая руками, неистово кричал:

- Все уронили, безбожники! Все!

Выглянула попадья с поджатыми губами:

- Все равно не потерпит господь. Леля, иди сюда!

Валерия отвернулась, Никанор набросился на Валерию:

- Что, глухая? Мать зовет.

Ледунец говорил Сергею:

- Придешь ужо? Собранье будет.

- Нет, нет! - метнулся Никанор. - Уходи с богом, я не позволю шататься.

- Зачем шататься? Дело есть.

- Нет, нет! Я не позволю шататься.

А когда посмотрел на Сергея с Валерией, понял по тайно разговаривающим лицам - не удержать их около себя.

В дому наступила тишина. Часы почему-то остановились, стрелки замерли на десяти с половиной. На окне против солнышка сидела сибирская кошка с поднятыми ушами, лапкой манила гостей. Никанор ударил по маятнику вытянутым пальцем, замахнулся на кошку. Маятник прошелся несколько раз, опять остановился. Кошка пересела на другое окно, стала манить гостей с другой стороны.

- Кошка-то! - рассердился Никанор. - К добру ли?

Начал щупать разгоряченный лоб.

- Жар! Кабы не расхвораться.

Попадья принесла градусник.

- Сколько? - спросил Никанор.

- Не найду. Ртуть не видать.

- Дай сюда.

Взял он градусник, отыскивая ртуть, приподнял изумленные брови.

- Тридцать семь и пять десятых.

Посмотрел на жену потухшими глазами, тяжко вздохнув:

- Повышение температуры.

Сергей в это время говорил Валерии:

- Прежде выйду я один, потом ты.

- Почему?

- Потому что потому... Политика тут.

Свистнул, погрозился он, высоко поднимая ногу, чтобы рассмешить, а Валерия долго сидела у окна, упершись ладонями в подбородок. Что-то припомнила, улыбнулась, прошла мимо спальной, где сидел Никанор. Стало жалко отца. Позывало войти к нему, но на пути стояли Сергеевы слова: "Родители не должны мешать своим детям". "А папа? Разве он мешает? - думала Валерия и твердо отвечала голосом Сергея: - Да. Им с мамой хочется, чтобы я никуда не ходила, а я нарочно уйду".

- Не уйдешь!

- Уйду..

- Попробуй.

Валерия громко кашлянула, с шумом прошла ми мо спальной, нарочно хлопнула дверью.

- Не боюсь.

Вышла на крылечко, постояла, прислушалась, не позовут ли назад, медленно пошла через дорогу, изредка оглядываясь на отцовские окна.

7

В полдень зашел Алексей Ильич Перекатов - большой человек. Некогда бегал он по людям, работал поденно, потом сумел перевернуться, нахватал отрубов, пропитых слабосильными мужиками, крепко осел в пятистенке под жестью. Сына, окончившего реальное училище, направил в технологический институт, чтобы сделать из него хорошего человека, сам ходил в городском пиджаке, в низко подпоясанной рубахе, с бабьим, туго перетянутым животом. Слыл умницей, "золотой" головой и правил мужиками, как парой взнузданных лошадей в крепко натянутых вожжах. Про мужиков презрительно говорил: