Едва древляне скрылись в городских воротах, из группы воевод, окружавших кресло Ольги, выступил Свенельд.

— Великая княгиня, ты только что посулила древлянам мир. Я не знаю законов Христа, но Перун не простит нам неотмщенной крови… Ни твоего мужа Игоря, ни сложивших головы при штурме Искоростеня воинов. Никто из русских князей еще не нарушал закона святой мести, негоже и тебе идти наперекор ему.

Ольга понимала, что сейчас прозвучали слова не только Свенельда, его устами говорили все воеводы. Оставив Ольгу, они сгрудились вокруг Свенельда и выжидающе смотрели на княгиню. Лишь Ратибор, посвященный Ольгой во все планы, остался на прежнем месте у кресла и невозмутимо наблюдал за происходящим.

— Да, я вела с древлянами речь о мире, — прозвучал в гнетущей тишине спокойный голос княгини. — Потому что он нужен мне, дабы получить из града птиц. И знайте, что я не забыла ни своего мужа, ни погибших на древлянской земле киевских воинов. Не думайте, что это лишь слова. В память и в отмщение за всех полян, принявших смерть от древлянской руки, обещаю вам этой ночью большой погребальный костер и кровавую тризну…

Князь Крук сдержал слово. Солнце только начало садиться, а перед шатром Ольги уже высилась целая гора сплетенных из ивовых прутьев коробок и клеток, в которых сидели принесенные из Искоростеня голуби и воробьи. Движением руки княгиня подозвала к себе древлянского сотника, руководившего доставкой пернатой дани.

— Сегодня я обещала твоему князю принять его клятву-роту на верность Киеву. Скажи, что я передумала. Ибо не мир принесла я на землю убийц моего мужа, а брань и мщение…

Проговорив это, Ольга облегченно вздохнула. С минуты, когда утром она рассталась с князем Круком, на душе у нее скребли кошки. С детства привыкшая к честности и чувству ответственности за каждое свое слово и поступок, она сегодня впервые обманула людей родного языка и крови. Даже уверенность в том, что отец Григорий отпустит ей сей грех, не приносила облегчения. Теперь она сняла тяжесть обмана со своей совести: древляне снова ее враги, она сама сказала им об этом, отказавшись от утренних слов и обещаний…

Едва на поляну опустились сумерки, как от шатра великой княгини начали взмывать в небо сотни птиц и светящимися во тьме точками уноситься в направлении древлянского града. Это были голуби и воробьи, которых Ольга получила как живую дань из Искоростеня. По ее приказу к птичьим лапкам на кожаных ремешках привязывались пучки просмоленной пакли и высушенного на жарком солнце древесного гриба-трутника. Поджигая этот горючий состав, дружинники выпускали птиц на волю, и те, неся огонь, спешили в город.

В течение многих поколений привыкшие жить и кормиться возле человека, гнездиться и искать защиты от пернатых хищников у его жилища, городские голуби и воробьи в преддверии наступающей ночи спешили на ночлег в привычные, обжитые места. Конечно, осторожная птица никогда не опустится с огнем в родное гнездовье. Но другое, не менее сильное чувство — забота о сохранении рода — обязательно погонит птицу к собственным птенцам или своей стае, чтобы с безопасного для сородичей расстояния предупредить их голосами об опасности, которую она несла с собой. И не так уж для осаждающих было важно, какое строение подожжет в Искоростене пущенная с огнем птица: то, где располагалось ее гнездовье либо ночевала стая, или соседнее. Главное — в построенном целиком из дерева городе сразу во многих местах должны были возникнуть очаги пожаров…

И пожары вскоре начались. Вначале столб пламени возник слева, и над угловой сторожевой башней появилось багровое зарево. Затем отсветы огня принялись метаться сразу в нескольких местах, и кровавые блики заслонили полнеба. Искоростень был освещен как днем, его стены из темно-серых стали алыми, и казалось, что некто подсвечивает их изнутри. До великокняжеского шатра доносились частые удары в била, даже здесь был слышен треск рушившихся городских строений и рев пожара.

Ольга поднялась с кресла, повернулась к застывшим возле нее воеводам.

— Утром я обещала вам месть за убитого мужа и тризну по загубленным в этом походе нашим воинам, — торжественно прозвучал ее голос. — И я, вдова и великая княгиня, сдержала слово.— Она вытянула руку, указала на охваченный пламенем Искоростень. — Вот погребальный костер в память моего мужа и наших воинов, а тризну в их честь передаю в ваши руки. Мой сын первым начнет ее.

Из рядов великокняжеской дружины выехали на красавцах-жеребцах юный княжич Святослав и личный дядька воевода Асмус. В руках у княжича было длинное боевое копье, непомерно большое для его детской фигуры.

— Приступай к ратной справе, сын, — промолвила Ольга.

Юный княжич, привстав на стременах, изо всех сил метнул копье в направлении горящего древлянского града. Но тяжесть оружия была еще не для слабых детских рук, и копье, пролетев между конскими ушами, упало в траву у ног скакуна. И тотчас воевода Асмус рванул из ножен меч.

— Братья-други! Ты, верная дружина! — разнесся над рядами готовых к бою воинов его зычный голос. — Свершим же святую месть! Великий князь уже начал, так продолжим его дело! Вперед, друга!

Он спрыгнул с коня, с мечом в руке занял место в первой шеренге дружинников. Сделал широкий шаг в сторону Искоростеня…

Великая княгиня смотрела, как длинными ровными рядами двигались к крепостным степам ее воины, как через ров с водой легли широкие бревенчатые мостки, к стенам приставлены лестницы, и вереницы киевлян сноровисто полезли вверх…

Воевода Ратибор оторвал взгляд от затухающего на городских стенах боя, от распахнутых настежь крепостных ворот, в которые вливались лавиной Полянские дружинники. Глянул на Ольгу.

— Великая княгиня, Искоростень досыта вкусит уготованную ему небом долю. Скажи, какой древлянский град будет следующим? Когда и куда готовить мне дружину?

— Никуда, воевода. Потому что не воевать и разорять древлянскую землю прибыла я, а вернуть ее снова в лоно матери-Руси. Не всему древлянскому племени принесла я месть, а лишь князю Круку и искоростенцам, прямым виновникам смерти моего мужа. Завтра ты отправишь гонцов в древлянские города с вестью, что великая киевская княгиня ждет их лучших людей. Я внемлю всем их кривдам и пожеланиям, и мы сообща решим, как жить дальше. Я хочу, чтобы полянин стал старшим братом древлянина, а Киев — заступником и матерью всех городов и весей. Не брани и крови, а мира и покоя на Русской земле желаю я…

Поглаживая бороду, князь Лют с интересом окинул взглядом стоявшую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом и распущенными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрела на князя.

— Кто ты, дева?

— Любава, дочь сотника Брячеслава. Вместе с тобой и киевским Игорем он ходил в последний поход на Царьград и не вернулся оттуда.

— Помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что тебя привело ко мне?

— Три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом в грудь, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его с собой, выходила целебными травами и кореньями. Пес, едва встав на ноги, начал рваться в лес, и мы с матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Этот человек умер не своей смертью, а был убит. С этой татьбой я и пришла к тебе, княже.

— Ты знаешь убитого?

— Да. Оттого и явилась сразу к тебе, а не к тиуну. Это чужеземец-варяг, и не простой викинг или купец, а главный их дротт. Еще раньше на торжище я слышала, что он пошел в лес за травами и до сих пор не вернулся.

Лют опустил голову, нахмурился. Он тоже знал, что в лесу исчез верховный жрец Одина, поиски которого ни к чему не привели. И теперь, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это сулит ему, князю земли, на которой убили ее гостя, мало приятного. Русские законы делили убийства на два вида: в сваде, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай явного разбоя, причем чужестранца и к тому же дротта. Было над чем призадуматься полоцкому князю.