Глеб ударил коня шпорами, собрался повернуть его обратно к ручью, однако рука Боброка успела перехватить поводья скакуна.

— Прости, боярский сын, за сомнения. Одна у нас с тобой судьба, одна дорога, и идти по ней нам суждено вместе. Вот тебе в том моя рука.

— Благодарю, боярин. Но прежде чем выступить в поход, прими от меня подарок.

Глеб повернулся к оставшейся на противоположном берегу группе всадников, призывно махнул рукой, и те тронулись через ручей. Поравнявшись с Глебом, прибывшие остановились, лишь двое двинулись дальше, к Боброку и воеводе. Присмотревшись, боярин узнал в переднем сотника Андрея. Он был в полном воинском облачении, с мечом и копьем, с щитом на плече. В его левой руке был конец повода, на котором он вел еще одну лошадь. На ней со связанными за спиной руками, накрепко прикрученный к седлу, сидел конюший боярина Адомаса. Увидев Боброка и воеводу, горбун опустил голову, вздернул выше плечи, надеясь спрятать лицо в складках плаща.

— С возвращением, сотник, — растроганно сказал Боброк, обнимая Андрея. — Мы с воеводой, признаюсь, уж не чаяли увидеть тебя живым.

— Если бы не Глеб, все мы наверняка были бы мертвы, — ответил Андрей. — Он не только спас меня, но и стал отмщеньем тому, кто предал нас.

Боброк тронул коня, подъехал ближе к конюшему. Вытащив меч, сбросил лезвием с его головы капюшон плаща.

— Не забыл меня, холоп? — спросил он. — Вижу, что нет, поскольку дрожишь как осиновый лист. Может, вспомнишь мои слова, что сказал я при нашей встрече на прощание? О том, что случится, ежели по твоей вине прольется хоть капля русской крови? Как видишь, наступила пора держать ответ за измену. Атаман, — обратился Боброк к Дорошу, — кликни своих хлопцев, пускай займутся им.

Через несколько минут, слившись в одну общую колонну, оба русских отряда двинулись по дороге. Опустели берега лесного ручья, тихо журчала вода на песчаных перекатах, и лишь слегка поскрипывал сук, на котором из стороны в сторону раскачивалось тело повешенного конюшего.

Русичи, выдержав в пути несколько стычек с бродящими по степи татарскими отрядами, примкнули к великокняжескому войску уже на подходах к Дону. Немногим раньше, чем подошли туда полки обоих Ольгердовичей и дружины князя Владимира Серпуховского.

Направляясь к великому князю, Адомас был готов к любой встрече, к самой дикой вспышке Ягайлова гнева, однако спокойствие, с которым отнесся князь к его появлению, удивило и испугало боярина.

— Чем порадуешь? — спросил Ягайло, окидывая Адомаса хмурым взглядом.

— Мы не догнали Боброка, — коротко ответил боярин, настороженно следя за князем и лихорадочно стараясь понять причину его столь странного поведения.

— Значит, вернулись с пустыми руками, — язвительно усмехнулся князь. — Ехали ловить Боброка и князя Данилу, а вместо этого отдали им Мамаеву грамоту.

Опустив голову, Адомас молчал. Он чувствовал правоту слов князя и не хотел напрасно оправдываться там, где его оплошность сама лезла в глаза.

— Ладно, боярин, забудь о Боброке и Мамае, плюнь на эту чертову грамоту. Не до них нам теперь, совсем иные заботы свалились на наши головы. О них сейчас будет наш разговор.

Голос великого князя был тих и ровен, и это спокойствие бросало Адомаса в дрожь. Забыть о Боброке и Мамае? Плюнуть на ханскую грамоту? Но что может быть важнее, чем ордынское известие о начале совместного похода на Русь или поимка правой руки московского князя, орудующей в Литве? Что же могло случиться за те двое суток, пока не было Адомаса подле великого князя? Какие внезапные события могли так перевернуть Ягайлово представление о происходящем вокруг?

— Великий князь, я не совсем понимаю тебя, — осторожно заметил он.

— Сейчас поймешь, и чем скорее, тем лучше. Потому что нет у нас времени на длинные разговоры, на вес золота каждая минута.

Весь превратившись в слух, Адомас вытянул шею, его глазки, не мигая, уставились на великого князя. В горле пересохло, тревожно застучало в висках.

— Пока ты гонялся за Боброком, вчера вечером прискакал гонец с русского порубежья и сообщил, что мой брат Андрей со своими полками снялся с места и подался на юг. Зачем, боярин?

— Возможно, опасается, что ты можешь разбить его и Дмитрия Ольгердовича, пользуясь их разобщенностью, и стремятся не допустить этого. Сорок тысяч мечей — не те двадцать, что были у него даже вместе с полочанами воеводы Рады.

— Так думал вначале и я. Однако утром примчался другой гонец с вестью, что Дмитрий Ольгердович в то же время, что и Андрей, оставил Брянщину, где находился до этого, и с дружинами тоже двинулся на юг. Что скажешь теперь, мой мудрый советчик?

Адомас молчал. Мысль, пришедшая в голову, была настолько пугающей, что он не решился высказать ее вслух.

— Молчишь, боярин? — усмехнулся Ягайло. — Но это еще не все. В полдень от одного из лазутчиков, что заслал ты в саму Москву, прилетал ученый голубь. Твой соглядатай доносит, что князь Владимир Серпуховский тоже подался из Москвы на Коломну… Теперь подумай хорошенько над услышанным и ответь, что все это значит.

Великий князь вскочил из-за стола, ударом ноги отшвырнул кресло, подбежал к окну.

— Зря молчишь, боярин, не станет от этого легче ни тебе, ни мне. Потому что перехитрил нас московский Дмитрий, обвел вокруг дельца, оставил не удел. Русское войско уже подходит к Дону, вскоре к нему примкнут полки обоих Ольгердовичей и дружины, оставленные в Москве с Владимиром Серпуховским. А мы, даже выступи в дорогу сию минуту, все еще будем на полпути к Мамаю. Если Дмитрию удастся навязать Орде сражение, судьба Литвы решится без всякого ее в том участия, в битве лишь между русами и татарами. Понимаешь это, боярин?

— Да, великий князь. Однако московский Дмитрий опытен и дальновиден, он не оставит границу с Литвой без защиты, не откроет нам дорогу на Русь и в ее сердце — Москву.

— Именно потому, что умен и дальновиден, он это уже сделал. Он, как никто другой, смог понять, что судьба Руси сейчас решается на Дону, а не в Литве или под Москвой. Поставив на карту все, Дмитрий готов следовать к достижению своей цели, не обращая внимания ни на какие жертвы. Он пустит нас на Русь и даже отдаст Москву, хорошо зная, что, если одержит верх над Ордой, все потерянное снова вернется к нему. Я не знаю, удастся ли ему победить Мамая, но нас он уже победил: одним ловким ходом сбросил со счетов войны десятки тысяч литовских мечей, не заплатив за это ни одним своим.

— Великий князь, уже не в наших силах изменить или хотя бы повлиять на то, что произойдет на Дону между Русью и Ордой. Своим непредвиденным поступком московский князь лишил нас этой возможности. Однако мы никоим образом не должны остаться в стороне от надвигающихся событий.

— Поэтому, боярин, давай думать, хорошенько думать. Только мы с тобой знаем всю правду о нашем сегодняшнем положении и можем найти из него выход.

Ягайло быстрыми шагами вернулся к столу, уселся на его край против Адомаса, скрестил на груди руки.

— Что нам делать, боярин?

— У обоих Ольгердовичей в основном конница; пехота, как принято у русов, посажена на телеги, к тому же они уже опередили нас на два перехода, поэтому вряд ли мы догоним их, — медленно, глядя под ноги, словно разговаривая сам с собой, начал Адомас. — Зато перед нами открыт путь на Москву, откуда мы можем ударить в спину русскому войску. Может, это и есть наша дорога, великий князь? — хитро прищурился он.

— Нет, боярин. Прежде чем мы будем в Москве или сможем угрожать князю Дмитрию с тыла, на Дону уже прогремит битва и станет известно имя победителя. Если им станет Мамай, мы с нашей жалкой помощью будем просто смешны, ежели им окажется московский Дмитрий, любые наши жертвы будут бесполезны. Поэтому забудь о Руси и Москве, боярин.

— В таком случае, что предлагаешь ты, великий князь?

— У нас только один выход — идти на соединение с Мамаем, — твердо произнес Ягайло. — Это единственный для нас путь, сулящий возможность если не самим принять участие в грядущей битве, то хотя бы не потерять при нашем бездействии лицо.