Пока существовала газета, Набоков печатал там не только свои рассказы и стихи, но и объявления, например, следующего содержания: «В. В. Набоков-Сирин дает уроки английского и французского языка». Материальное положение Набокова было таким трудным, что ему много раз выплачивались пособия русского комитета помощи писателям. 22 июня 1928 года он подтверждает получение семидесяти пяти, а 17 июня 1931 года пятидесяти рейхсмарок[88]. Набоков и сам участвовал своими лекциями и поэтическими выступлениями в благотворительных вечерах в пользу других нуждающихся эмигрантов, к которым удавалось привлечь и берлинскую знатную публику. Так, главная редакция принадлежавшей Ульштейну газеты «Фоссише цайтунг» устроила концерт-бенефис, на котором исполнял собственные произведения уже известный тогда композитор Сергей Прокофьев[89].
Несмотря на все денежные трудности, Набоковы пока что были настроены оставаться в Германии. Они приобрели небольшой красиво расположенный земельный участок на берегу Циестзее недалеко от Кенигс Вустерхаузена к юго-востоку от Берлина. Из-за того что они неоднократно оказывались не в состоянии своевременно вносить за участок положенные платежи, им пришлось через некоторое время вернуть его владельцу.
Набоков немного вносил тогда в семейный бюджет. Кормильцем семьи была Вера. Она работала во французском посольстве, в берлинской адвокатской фирме и брала много разовых работ — от переводов до сопровождения экскурсий американских туристов по городу.
Начало коричневого террора
Представляясь в немецких фирмах, Вера Набокова начиная с 1933 года указывала, что она еврейка, даже если ее не спрашивали об этом. Немецких работодателей поначалу не смущало, что она еврейка, как она сама писала позже об этом[90].
Как и ее либерально настроенный муж, Вера Набокова внимательно следила за возникновением национал-социализма. Сначала у обоих было такое чувство, что изменения в Германии их лично не могут затронуть. Создается впечатление, что Набоков в эти годы еще недооценивал политическую опасность. Так, он временами звонил своему другу Георгию Гессену, сыну соучредителя «Руля», и шутил: «Когда в следующий раз собирается наша коммунистическая ячейка?»[91]
Семья Гессенов покинула Берлин в 1933 году как и многие другие представители еврейской интеллигенции в русской эмигрантской среде. Владимир и Вера Набоковы пока что отвергали уговоры друзей и знакомых, покидавших Германию, как преувеличения. Набоковы проигнорировали регистрацию в Берлине профашистского союза младоруссов, который в листовке под заглавием «Ко всем русским в Германии» провозглашал:
«Мы являемся свидетелями событий огромного исторического значения. Против Немецкой Национальной Революции, которая разбила коммунистическую опасность в центральной Европе и несомое ей вырождение германской нации, сегодня во всемирном масштабе ведется планомерная кампания лжи и клеветы. […] Мы, русские в Германии, не можем и не имеем права быть пассивными наблюдателями этой борьбы, которая является звеном в борьбе двух миров»[92].
Месяц спустя двадцать восемь эмигрантских организаций направили Адольфу Гитлеру адрес с заверениями в своей преданности. В этом послании говорится:
«К Вам, признанному и мужественному вождю пробудившейся национально Германии, обращаемся мы, объединенные национальные союзы русского эмигрантства на немецкой земле, с выражением глубоко волнующих нас чувств. Долгие годы взывает к небесам мученичество нашего совращенного и эксплуатируемого большевиками народа. Долгие годы видели мы надвигавшийся на Германию красный поток и пытались предупредить немецкое общественное мнение. Мы хорошо знаем этого врага, с которым, самозабвенно любя отечество, сражаетесь Вы, господин рейхсканцлер, и от которого Вы хотите освободить немецкий народ. […] Ведите Германию к духовному обновлению, которого желаем и мы для нашего народа. И пусть наши народы не погибнут в служении мамоне и большевизме, а будут избавлены от них и взаимно — духовно и братски — найдут друг друга»[93].
Некоторое время спустя Набоков сам подвергся нападению группы земляков, которые возлагали надежды на Гитлера и восторженно приветствовали будущего диктатора.
Последние прибежища
Оглядываясь назад, Набоков не мог дать убедительного объяснения, почему он в противоположность многим русским эмигрантам и немецким либералам, социалдемократам и коммунистам не покинул вместе с женой Германию в 1933 году. В качестве аргумента он повторял одно: «Мы были ленивы. Симпатично ленива моя жена, отвратительно ленив я. Мы привыкли к одному месту и просто оставались там»[94].
Одной русской журналистке он доверительно рассказывал в начале гитлеровских времен, что у него не было никаких денег на переезд за границу. Кроме того, для него и его жены как обладателей нансеновского паспорта, того, что Лига Наций выдавала беженцам, закрыты все границы для переезда в другую страну[95]. Для получения вида на жительство в одной из соседних стран необходимо было представить одобренное властями трудовое соглашение — для Набокова было ужасным даже представление о постоянной работе в каком-то бюро.
В конце 1933 года первым из русских получил Нобелевскую премию в области литературы хорошо знакомый с Набоковыми Иван Бунин. То, что премией был отмечен консервативный Бунин, а не социальный критик Максим Горький, вызвало резкие протесты левой интеллигенции. Во Франции протестовал Луи Арагон; немецкий сатирик Курт Тухольский, за несколько месяцев до этого эмигрировавший в связи с захватом власти нацистами, откомментировал решение Нобелевского комитета в пользу эмигранта- дворянина против советского гражданина пролетарского происхождения словами: «Отвратительно глупо». Томас Манн, который тоже бежал от национал-социалистского режима, наоборот оценивал творчество Бунина чрезвычайно высоко.
Почти все эмигрантские организации пытались использовать Бунина в своих интересах. Поэтому устроенные в его честь торжества в Берлине, где он после вручения премии сделал остановку по пути из Стокгольма к месту жительства в Париже, не обошлись без недовольных голосов. Главными ораторами должны были выступать Гессен и Набоков. С тем, что «еврей и полуеврей» (последнее обозначение относилось к Набокову, который был женат на еврейке) собираются чествовать русского, да еще происходящего из дворянского рода, националисты не могли примириться. Во время торжества на сцену поднялся некий русский журналист, исповедовавший национал-социализм, и запел хвалу Гитлеру[96].
На второй год нацистского господства, на девятый год их супружества, 10 мая 1934 года Вера Набокова родила в маленькой частной клинике неподалеку от Баварской площади сына Дмитрия. Рождение сына отвлекло Набоковых от политики. Они жили в своем собственном, почти герметично закупоренном мире. Набоков почти не выходил за границы своего квартала. Он писал и нянчил сына. Он был домохозяином. В любую погоду он ходил гулять с Дмитрием и благодаря этому основательно изучил парковые насаждения Вильмерсдорфа и Шенеберга.
«Нашему мальчику было около трех лет в тот ветреный день в Берлине (где конечно никто не мог избежать знакомства с вездесущим портретом фюрера), когда я с ним остановился около клумбы бледных анютиных глазок: на личике каждого цветка было темное пятно вроде кляксы усов, и по довольно глупому моему наущению, он, страшно развеселясь, что-то такое сказал об их сходстве с толпой подпрыгивающих маленьких Гитлеров»[97].
