— Здрав будь, император Нового Рима. Ты желал встречи со мной. Я перед тобой.

Подавшись в седле вперед, Цимисхий с нескрываемым любопытством смотрел на великого князя. Прямой открытый взгляд, чуть прищуренные глаза. Длинные седеющие усы, бритая голова со спадавшей до шеи единственной прядью волос… В левом ухе золотая серьга с крупным рубином и двумя жемчужинами, такая же белая рубаха, как и на гребцах, кольчуга, красные сафьяновые сапоги, длинный прямой меч в обыкновенных кожаных ножнах. По внешнему виду киевский князь ничем не отличался от пленного русского центуриона, который несколько часов назад стоял в шатре Иоанна. Однако гордо вскинутая голова, плотно сжатые губы, холодный пристальный взгляд, который русский князь нисколько не пытался смягчить и упирался им в глаза собеседника, выдавали в нем суровую, решительную натуру, привыкшую повелевать и смело идти к намеченной цели. Да, с таким врагом не стыдно разойтись на равных, и лучше всего это сделать как можно раньше и на более длительный срок. Цимисхий перевел взгляд с киевского князя на Дунай за его спиной, ответил на приветствие.

— Благодарю, великий князь. Да, я хотел встречи с тобой, чтобы говорить о Руси и Византии.

— Внемлю тебе, император.

Князь Святослав вновь сел на скамью, положил на колени меч, как ни в чем не бывало посмотрел на Иоанна. Великий киевский князь не только считал сам, но и зримо являл всем присутствовавшим, что он, будучи во всем равным императору Нового Рима, волен вести себя в его присутствии как пожелает. И Цимисхий был вынужден смириться с подобным поведением собеседника.

— Великий князь, — спокойно начал он, — ты — рус, я — византиец, а о судьбах наших народов мы говорим на Дунае, на земле Болгарии. Неужто нет у нас дел дома, разве не ждут нас там? Почему тебе не вернуться на Русь, а мне в Византию?

— Ты прав, император, нас обоих ждут дома, — согласился Святослав. — Если ты покинешь Болгарию, я тоже отправлюсь на Русь. Однако пусть между нами будет Болгария, а в ней останутся только болгары, самостоятельно вершащие судьбу своей державы.

— Великий князь, Болгарию раздирает смута, в Охриде комит Шишман не признает власти законного кесаря Бориса. И тот просил меня, как брата по вере, помочь ему.

— Кесарь Борис и комит Шишман — болгары. Так пусть свои дела решают сами. Знай, император, что покуда в Болгарии будут оставаться твои легионы, Русь тоже не уйдет с Дуная.

Голос великого князя звучал громко и резко, от его стройной крепкой фигуры воина исходило ощущение такой уверенности и несокрушимой силы, что Цимисхий отчетливо понял, что хитроумнейшие словесные иносказания и ловушки, которыми всегда так славилась византийская дипломатия, совершенно неприемлемы в разговоре с русским князем. И Цимисхий решил, не теряя напрасно времени, говорить открыто и начистоту, беря в этом пример с собеседника.

— Ты хочешь войны, великий князь?

— Война уже есть, император, — ответил Святослав. — Мы же здесь для того, дабы говорить о мире. И прошу тебя не забывать, что среди нас еще нет победителя.

Лицо Иоанна покрылось румянцем, он облизал губы.

— Согласен с тобой, великий князь, мы встретились, чтобы говорить о мире. Пусть будет он и с Болгарией.

— Тогда и я молвлю: да будет мир!

— Великий князь, мы не первые, кто говорит о дружбе и мире Руси с Новым Римом. Поскольку среди нас нет победителя и побежденного, пусть между нами все останется так, как было прежде, до твоего прихода в Болгарию.

— Да будет так, — молвил князь Святослав. — Однако вспоминать о старых договорах могут наши послы, нам же, император, лучше обратиться к сегодняшнему дню. Чего хочешь ты?

— Мы оба покидаем Болгарию, и Русь с Новым Римом отныне вновь друзья. Теперь скажи, чем могу я помочь тебе, великий князь?

На редкость самолюбивый, Цимисхий всегда стремился избегать даже подобия унижений, тем более в последнее время, когда стал императором. Сейчас он тоже постарался построить разговор таким образом, как будто после только что заданного вопроса ему предстоит выслушать не условия врага, а просто оказать обычную услугу вновь приобретенному другу и союзнику. Киевский князь понял это, на его лице мелькнула понимающая усмешка.

— Император, прежде всего ты дашь каждому моему дружиннику на обратный путь по две меры хлеба.

— Я сделаю это, великий князь, — без какого-либо промедления ответил Иоанн. — Сколько у тебя воинов?

— Вместе в теми, кто придет на Дунай из Македонии, нас будет двадцать две тысячи. Чем скорее мы встретимся в Доростоле с нашими братьями из-за перевалов, тем быстрее уйдем домой.

— Ты получишь хлеб и своих пребывающих в горах русов, — по-прежнему не задумываясь, сказал Цимисхий. — Это все, великий князь?

— Со мной в Доростоле и болгары. Пусть уйдут из крепости и они. Причем куда хотят.

— Я прикажу не трогать ни одного из них. Они вольны избрать свой путь, куда пожелают.

— На Дунае твой флот, император. Вели ему подняться вверх по реке на два дня пути.

— Он поднимет паруса завтра утром.

— У меня все, император. Пора прощаться.

Цимисхий торопливо поднял руку.

— Не спеши, великий князь. Империя и Русь не первый раз льют кровь в борьбе друг с другом. Скажи, что приобрели они взамен тысяч погубленных жизней? Ничего. Зачем им враждовать и дальше? Разве мало вокруг каждого из нас других земель и народов? Так к чему нам мешать один другому, великий князь? Не лучше ли разделить мир поровну между Русью и Новым Римом, признав нерушимой границей между ними Дунай? Что ответишь на это?

Несколько мгновений, опустив глаза, князь Святослав молчал, затем твердо сказал:

— Одно, император. Русь — уже половина Европы, ей не нужны чужие земли и подневольные народы. Однако русичи и не безродные сироты. Они — старший брат в единой славянской семье и всегда готовы встать на защиту единоплеменников, по какую сторону Дуная они не обитали бы. Помни это всегда, император.

Князь Святослав поднялся со скамьи, прищурившись, посмотрел на развевавшееся над рядами «бессмертных» знамя. Сиял на его полотнище вышитый золотом лик Христа, блестела под ним размашистая надпись «Побеждай!».

— Император, ты веришь в своего распятого иудеями бога? — поинтересовался князь Святослав у Цимисхия.

Вопрос был настолько неожиданным, что Иоанн от изумления на какое-то время опешил.

— Я христианин, великий князь, — ответил он, — Все, что вершу, я делаю по воле бога и для его вящей славы.

— Тогда помолись сегодня хорошенько Христу, — усмехнулся князь Святослав. — Ибо твой бог воистину силен. Он спас тебя… на сей раз. До новой встречи, император.

— Прощай, великий князь.

Святослав взмахнул рукой, тотчас дружно ударили по воде весла. Лодка с русичами начала быстро удаляться от берега. Цимисхий, зажав в кулаке бороду, задумчиво провожал ее глазами. К нему подъехал Барда Склир, осторожно наклонился к плечу.

— Мир, император? — тихо спросил он.

— Да, мир, — не оборачиваясь, ответил Иоанн. — Русы покидают Болгарию и уходят домой.

— Значит, ты все-таки победил, император?

— Если это и победа, Барда, то паче чаяния. Ибо победа радует, а не страшит.

— Страшит? — удивился Склир. — Ты добился своего, император. Что тебя может заботить?

— Это не победа, Барда, — угрюмо произнес Иоанн. — И даже не мир, а просто кратковременное перемирие. Причина его — вовсе не воспылавшие друг к другу любовью Русь и Новый Рим, а обоюдное полное истощение сил и невозможность для обоих продолжать войну. Это знаю я, это отлично понимает киевский князь. Он уводит из Болгарии больше двадцати тысяч русов, этих страшных и упорных, никого и ничего не боящихся на свете воинов, наших непримиримых врагов. Подумай, сколько он может привести их сюда через год, два? А множество болгар, единомышленников князя Святослава, которых по договору с ним я вынужден, скрепя сердце, беспрепятственно отпустить на все четыре стороны! Стоит русам снова появиться на Дунае, они в тот же миг соберутся под их знамя. Склир пожевал губами, разгладил бороду.