Литмир - Электронная Библиотека

Один челядин и сыновья Буриановы видели, как отец скатился в пропасть. Раны его наверняка тяжелы, и едва ли он поправится раньше, чем через три недели. Ежели бы отец мог взобраться на коня, я, не колеблясь, тут же напал бы на узилище. Но не верится мне, что дело обстоит так, отец не владеет рукой и не в силах взобраться в седло, иначе его не схватили бы и не остался бы он в живых. Помните мой наказ. В третье воскресенье выбирайтесь из своих укрытий, хорошо вооружившись. Входите через разные ворота и держитесь порознь, пока не пробьет час атаки».

Услышав эту речь, пани Катержина заломила руки и сказала, обращаясь к Яну:

«В каком же ослеплении ты говоришь это, Ян! Как превратно понимаешь сыновнюю любовь! Да как же так? Ты собираешься напасть на темницу, а ведь она из крепкого камня! Ты собираешься напасть на нее со своими братьями, и не думаешь, что будет с малыми детьми? Отчего вы принудили нас бежать? Ах, как бы мне хотелось не быть с вами! Хотелось бы остаться вместе с Козликом, да только счастье отвернулось от нас. Счастье жить и умереть вместе с отцом. Я знаю, какой наказ Козлик отдал бы тебе и твоим братьям, он сказал бы, чтобы вы подались в соседние земли и не возвращались, пока не уляжется королевский гнев, но никак не долее! Никто долее не смел бы оставаться вне стен Рогачека, а он в запустенье и разорен. Сделайте так, чтобы крепость снова восстала из пепла, чтобы Рогачек был восстановлен. Идите и возвращайтесь в назначенный срок!»

Но сыночкам, ей-ей, не хотелось оставлять Козлика на растерзание судьям. Не могли они изгнать из своего сердца жажды боев и схваток, а любовь вызвала в них новый прилив ярости.

Они полагали, что достаточно ударить мечами по тюремным воротам, они полагали, что достаточно, если бешеные кони гнева взметнут копыта над головой стражника! Ворота? Башня? Все это не кажется им таким уж несокрушимым. Ян хочет поставить на своем, и все братья поддакивают ему, и не слышно вокруг ничего, кроме возгласов одобрения, бряцания мечей и звона оружия. Сердце Катержины сокрушено, видит она, что не удержать ей сынов и что они будут убиты. Видит она, что приключилось великое несчастье, и скорбь ее отлетает, словно голубка. Право, как может она плакать, если остаются считанные минуты, когда ей, может быть, удастся согнуть эти дубы?!

И вот последнее слово, обращенное матерью к сынам ее:

«Ах, послушайтесь меня! Козлик уже мертв, а если и жив еще, то умрет на плахе. Никакой силе не вырвать его у смерти, никакой силе не попрать смерть, разве лишь силе божьей. Верую во Христа и неустанно взыскую его. О, если бы он был гостем на свадьбе моей! О, если бы и на небесах жить мне в моем прежнем супружестве! Если бы умереть мне вместе с ним, вместе предстать перед господом и свидетельствовать, какая была у него ласковая душа! Он старик, и я старуха, ничего не поделаешь, поджидает нас смерть, а вот вы, сыночки мои, сохраните себя живыми и пекитесь о своих чадах. Козлик грешил порой, как грешат солдаты, так пусть смерть будет ему расплатой за все прегрешения и провинности. Душа его отлетит в небеса и вместе с душами праведных опустится на одеяния ласкового Судии, как усаживаются пчелы на одежды пасечника».

Что это она? Вещать разбойникам о царствии небесном? Право, я как-то не возьму в толк — ведь это колодец, из которого не положено черпать воду этим молодцам. Они ковыряют землю носком башмака и мечом, и ни один не поднимает глаз от земли. Это свирепая банда, смотрите, какие неспокойные у них жеребцы, смотрите, как жажда кровопролития сотрясает всю свору. Видя поспешность, с которой призывают они свою гибель, видя поспешность и жажду кровопролития, видя гнусное рвение сечь головы, Маркета Лазарова подошла к пани Катержине и с горечью спросила:

«Отчего ты не укоряешь их, отчего не говоришь еще, почему отступилась так скоро? Любовь твоя успокоилась слишком быстро. Ты была бы счастлива, если бы они остались с тобой, и ты счастлива отпустить их. Любовь к Козлику ты смешиваешь с любовью к детям, и с тех пор как мужа твоего схватили, ходишь как неживая. Хвали небеса, а о суетном мире отзывайся с презрением. Мне не дано было закончить свои молитвы, отвратилась я от тишины небес, и душа моя запуталась в кустах этой чащи, словно Самсон. Страшусь я гласа, что повелевает нами в величественной выси, страшусь его зова. Вижу, вокруг трона бегает птенчик, который станет орлицей, и я слышу вопрос, разрастающийся в гром, и в глубине сердца моего раздается шипение. Зачем я это сделала!» С этими словами бросилась Маркета в объятия Миколаша. Плачет она, и среди всхлипов можно различить лишь невнятные слова и стоны.

Разбойники не скрывают удивления, им неловко, и они уходят. Миколаш побагровел, он сердится. Сердится и все-таки не хватает у него духу оттолкнуть рыдающую девушку. Она так прелестна, так несчастна, и Миколаш любит ее. Он слушает, что же она хочет сказать еще?

Она хочет сказать, что не отступится от греховного своего счастья, хочет сказать, что больше не расстанется с Миколашем. Она слишком много потеряла и готова теперь на все. Она пойдет за возлюбленным, как собачонка. Погибель или спасение, честь или бесчестье, грех иль не грех, муки, покинутая семья, голод, холод, конец, который уже не за горами, — не все ли равно! Все, все поглотит пропасть любви. Она обнимает своего Миколаша, и любовь ее держит, как якорные канаты держат корабль.

Ах, несчастные души, что, взглянувши на самих себя, ужаснулись! Злосчастная мудрость, которая приводит в бешенство! Могла ли любовь возбудить подобное отчаяние? Маркета похожа на горящую женщину. Миколаш отрывает от себя руки возлюбленной и велит ей молчать. Он намерен переговорить с братьями, ибо время не терпит. Совет держат одни мужчины. Когда они договорились, выступил Ян и громко назвал место, где укрыты Козликовы клады. Пусть заберет их тот, кто останется в живых, а не то пусть пропадет все пропадом!

И вот наступает миг прощанья. Прощаются без лишних слов. Один вытирает меч, а другой делает вид, что подтягивает стремя. Расходятся — каждый своим путем: на восток, на север, на юг и на запад. Нам видно, как они исхудали, глаза от голода сделались огромными, и кони их чуть ли не громыхают костями.

Пани Катержина едет за Яном, а Александра с Маркетой следуют за Миколашем. Время клонилось к вечеру, когда они достигли перепутья. Разбойник остановился и говорит Маркете:

«Маркета, воротись домой, поезжай вот по этой дороге. Я увел тебя из Оборжиште против твоей воли, но богу угодно было, чтобы я тебя полюбил. Иди и не бойся. Умилостиви Лазара и жди меня, я приду. Я снова вижу все, что случилось с нами. Вижу, что люб я тебе, и ты тоскуешь. Ты — жена мне! Однако мы, уцелевшие, должны вступить в бой и вырвать Козлика из темницы».

«Имена ваши, — отвечала на это Маркета, — уже пересчитаны в аду. Да будьте вы прокляты, вы и ваш меч, будьте прокляты тысячекратно!»

«Будьте прокляты!» — твердила она и, стеная и жалобясь, поносила тот день и час, когда встретилась с Миколашем, кляла самое себя и свою любовь. Тут они спешились. Волосы Маркеты растрепались и застили свет. Она выкрикивала зловещие, полные скорби слова, и каркала, словно ворона, кружащая во тьме.

Миколаш прикрыл ладонью ее уста и велел молчать, говоря:

«Зачем ты богохульствуешь? Замолчи! Замолчи, несчастная, ведь бог слышит тебя!»

На висках его вздулись жилы, и это, ей-ей, плохой признак. Видно, подымался в нем гнев. Отшвырнув меч, он вытянул руку, чтобы стиснуть любовнице глотку. Маркета не сказала бы уже ни слова.

Ах, ни в одном серале, ни в одном гареме, ни в одном женском царстве не было девицы прекрасней дочери Лазара. Миколаш любит ее. Привлекает к себе все ближе и ближе. Вдыхает аромат ее волос, касается ее рук, окровавленных рук, мягких, бессильных рук, ручонок, ручек, исхлестанных ветвями лесной чащи. Ни благочестие, ни богохульство, ни обычаи, ни нравы не разлучат их. Разбойник наклоняется к возлюбленной, чтоб шепнуть ей словечко на ухо. Какое? Глупое, пустое, никчемное. Словечко, лишенное смысла для всех, кто не любит.

20
{"b":"244797","o":1}