— Да! Истребителем…
Наступила пауза. Затем проверяющий улыбнулся, продолжил:
— Ну, а если не истребителем? Хотя у нас есть и такие машины.
Майор мне так убедительно рассказал о других, более тяжелых самолетах, на которых совершаются подвиги, что я, не задумываясь, дал свое согласие «учиться не на истребителя».
Через несколько дней наша ленинградская группа ребят стояла на перроне Московского вокзала в ожидании тамбовского поезда. Меня провожал отец. Он тяжело опирался на суковатую палку, положив на плечо тяжелую мозолистую руку. Наказ его звучал строго: «Чтоб не упрекнули ни в пиру, ни в миру». Уходя, протянул пачку папирос «Красная звезда», которые я сразу раздал своим товарищам. Это была наша последняя встреча.
Поезд набирал скорость, покачивался на стыках, унося нас в новую жизнь. А у меня из головы не выходили отцовские слова: «Трудно вам будет, хлопцы, ох и трудно. Война на подходе…»
И действительно, не пройдет и месяца, как она сломает границы, разбросает тысячи семей по огромным пространствам, разъединит, оторвет друг от друга самых близких людей, бросит в круговорот мук и лишений. Разметает она и наше драченковское гнездышко.
А в парикмахерской летели на пол шевелюры разных цветов, затем, поеживаясь, будущие покорители пространства и времени гуськом заполняли баню. Смех, визг, шутки. Облачившись в военную форму, мы все стали одинаковыми. Но пожили, притерлись друг к другу, и постепенно начали вырисовываться характеры, наклонности, привычки членов большой курсантской семьи. Я по-прежнему дружил с Женей Мякишевым.
Начались занятия. Времени в обрез, дел невпроворот. Кое-какие предметы нам казались лишними, ненужными, но особо сомневающихся настырно убеждали — в военном деле все лишнее отсечено.
Некоторые роптали: зачем бегать с полной выкладкой, так что кишки вываливаются, если будущая специальность связана с воздухом. Командиры деликатно вносили свои коррективы в смуты, убедительно доказывали: небо начинается с земли, а летчик обязан иметь кремневую закалку, иначе в кабину сядешь тряпичной куклой. Физические нагрузки я переносил легко, потому что занимался лыжами еще в Ленинграде, систематически ходил на плаванье…
Война! Бронированные клинья вонзились в линию советской границы, черный фашистский хищник из-за черных туч кинулся на нашу Родину. Субботним июньским вечером мы еще ходили по закрученным тамбовским улицам, видели спокойных людей, возвращающихся с загородных дач, стайки выпускников школ, детей, строивших песочные домики. Но то, что мы узнали утром на следующий день, было как бы чертой, резко подчеркнувшей весь итог нашей сравнительно небольшой жизни.
— Началась война! Что же теперь делать? — взволнованно спрашивали мы своих командиров.
— Делать что? Учиться! До седьмого пота, с утроенной энергией, по всем законам военного времени.
Таков был ответ, не требующий пространных объяснений.
И мы с особой рьяностью набросились на аэродинамику, теорию воздушной стрельбы, навигацию, метеорологию. А технику зубрили до винтика, до последней заклепки.
К зиме теоретический курс закончили. Снова — здравствуй, небо! Сначала обжили Р-5, потом начали седлать сизокрылые скоростные бомбардировщики СБ и Петляков-2.
Первые тренировочные полеты сделал с майором Соловьевым, командиром отряда, с которым познакомился еще в аэроклубе и который убедил меня тогда учиться «не на истребителя». Мне нравилось в майоре все: и манера ходить, и разговаривать, и даже ругал он как-то особенно, по-отцовски, после чего никогда не оставалось на душе горького осадка. В курсантском кругу ребята иногда шутили: «Ты, Иван, у Соловья под крылышком живешь».
Вскоре к нам в служебную командировку приехала группа летчиков-бомбардировщиков. В глазах курсантов, естественно, каждый из фронтовиков выглядел героем: прибывшие уже изрядно понюхали пороху, совершали дальние боевые вылеты, пробирались сквозь заслоны заградительного огня, встречались с истребителями противника днем и ночью. «Бомбардировщик всем хорош, — говорили они, — и высоту приличную берет, и «гостинцев» можно загрузить порядком, а вот маневренность никудышняя: утюгом гладит небо; пока развернешься, оглянешься…»
На очередных полетах я решил попробовать «опровергнуть» мнение бывалых пилотов: попытался на СБ выполнить пилотажные фигуры и незамедлительно получил от начальника школы Ф. А. Агальцова полновесных десять суток ареста. К счастью, отделался сравнительно легко: наказание отбыл… за рулем эмки начальника школы вместо заболевшего шофера. Ну, а накраснелся тогда вдоволь.
Приказ поступил нежданно-негаданно: в кратчайший срок собрать матчасть, погрузиться в вагоны, курс — Средняя Азия. Подали эшелоны. Работали день и ночь. Не дождавшись отхода поезда, залезли в свои вагоны и упали, убитые каменным сном. Отдохнув, потянулись к вагонным проемам. Поезд, зычно покрикивая, без устали уносил нас все дальше и дальше на юго-восток. Мелькали полустанки, встречные эшелоны с техникой и людьми мчались на фронт. А на обочинах стояли дети и махали вслед всем едущим. Их ручонки напоминали поникшие стебли цветов.
Прибыли на конечную станцию. Перед рассветом последняя команда: «Подготовиться к выгрузке!» Собрали свои нехитрые пожитки, оружие, прибрали вагоны.
На календаре была ранняя весна, а здесь нестерпимо палило солнце, огромное, с желтоватыми подпалинами на боках. Знойная фиолетовая дымка смазывала очертания саманок, под ногами непривычно похрустывал песок.
— После такого климата поневоле станешь любителем костра и солнца, — смеялся Мякишев, подставляя лицо теплому ветерку. — Теперь нам не придется сушить портянки.
Женя намекнул на наши мытарства, когда мы жили зимой на училищном аэродроме в Тамбове в палатках и по ночам сушили мокрые вещи под собственным телом.
Всю прелесть «костра и солнца» мы поняли сразу. За железнодорожным полотном разбивали палатки, оборудовали аэродромное поле. Обмундирование напоминало ватные чехлы, пропитанные паром. Несколько раз наносил нам визиты свирепый ветер — афганец. Препротивный, скажу, гость! Налетит внезапно, поднимет песчаную бурю — ничего вокруг не видно! Приходилось работать в противогазах. Храпели в них с непривычки, как взнузданные лошади.
Постепенно обжились, привыкли к обстановке. Получили новую машину ИЛ-2. Полюбили ее все без исключения, как говорят, с первого взгляда. Нам инструктор. Н. Никулин перед освоением «ильюшина» прочитал целую лекцию о «горбатом» (так в шутку называли ИЛ-2 за выступающую, словно горб, кабину).
— Машина эта, ребята, сделана на «пять». Фашисты окрестили ее «черной смертью». А они умеют ценить технику. Появление штурмовиков заставило Гитлера срочно формировать специальные истребительные части для борьбы с ИЛами. Он даже издал приказ, в котором говорилось, что танки, орудия, пулеметы, автоматы — вес должно стрелять в советских штурмовиков. Недавно был создан так называемый «Инспекторат штурмовых самолетов», в задачу которого входило разработать самолет, противостоящий ИЛ-2. Но, как показывает действительность, все затеи «инспектората» безрезультатны.
Возможности «ильюшина» поразительные. Можно летать на такой высоте, что верхушки деревьев будешь животом задевать, физиономию каждого фрица на земле видеть из кабины. А броня, скорость, вооружение! Две пушки, скорострельные пулеметы, восемь эрэсов (реактивных снарядов) — хочешь — серией пускай, хочешь — шпарь одиночными. И бомбочки есть — целых шестьсот килограммов. Ну, чем вам не летающий танк?
Да, это было принципиально новое оружие, равного которому не имела ни одна армия мира, в чем я основательно убедился на собственном опыте в фронтовой обстановке.
Обычно аэродромная жизнь начиналась очень рано. Короткий инструктаж — и мы стрижами разлетались по кабинам. С высоты земля казалась куда интересней: то жирная, ухоженная, перевитая венами арыков, то вспученная, пересохшая, покорно убегала она под крыло. В далеком опаловом мареве голодной степи виднелась извилистая, как след медянки, Сыр-Дарья.
