Услышав подобный разговор, я, конечно, не мог скрыть волнения, и вместо радости на душу наплыла какая-то щемящая тяжесть, и, казалось, после всего этого я вряд ли мог бы выдержать проверку.

Но теперь мне не надо было постоянно скрывать от товарищей свой «недуг», прятать ночью протез в носовой платок, отворачиваться, чтобы согреть его между пальцами.

Но война есть война, и потрясения выбивались клином будничной работы.

В районе реки Одер немецкое командование впервые применило реактивные двухтурбинные истребители типа МЕ-262 с кощунственным названием «ласточка». Первым счет открыл в воздушном бою с МЕ-262 майор Иван Никитович Кожедуб на ЛА-7. Почин прославленного аса поддержали и другие летчики. Но машина была довольно каверзной. Как торпеда, она насквозь пробивала наши боевые порядки и, натворив бед, со свистом скрывалась. «Ласточки» нападали исподтишка, подкарауливая штурмовиков на разворотах при заходе на цель или при выходе из атаки; «не брезговали» и поврежденными машинами, идущими на посадку.

Одна пара приноровилась перехватывать штурмовиков. С задания поодиночке хоть не возвращайся. Стоит отстать — тут же собьют. Одним словом, воюют из-за угла, как воры.

Командир корпуса приказал во что бы то ни стало прекратить наглые наскоки реактивных «мессеров».

План придумали довольно простой. Меня с напарником решили использовать в качестве приманки, обманывать видимостью легкой добычи.

Утром, часов в восемь, я поднял ИЛ в воздух. Боекомплект полный, но без бомб. Две пары ЯК-3 набрали высоту 1000 метров, пара ЯК-9-Д заняла эшелон еще выше — 3000 метров. Я медленно начал ходить над аэродромом. Вдруг со стороны линии фронта начали расти две серебристые точки. Ведущий МЕ-262 пошел в атаку. Я, маневрируя, дал пушечную очередь. Тут-то и подоспели наши истребители. Атакующий МЕ-262 свечкой ушел ввысь, а второго ребята все-таки накрыли. Фашисту ничего не оставалось, кроме катапультирования. Но почему у него не раскрылся парашют? Когда мы подъехали к месту, где упал гитлеровец, то сразу заметили, что парашют оказался законтренным. Всем стало ясно — смертник…

Вскоре меня перевели в соседний, 142-й штурмовой авиационный Сандомирский орденов Богдана Хмельницкого и Александра Невского полк, которым командовал Герой Советского Союза А. П. Матиков. Назначили заместителем командира в эскадрилью капитана Н. Носкова.

Полк облетела волнующая весть: идем на Берлин! Мы надели парадную форму, все свои ордена и медали.

В ночь на 16 апреля было зачитано обращение Военного Совета фронта. В нем говорилось, что войскам нашего фронта выпала историческая миссия: захватить столицу фашистской Германии и водрузить на ней Знамя Победы.

Ура!.. Ура!.. Ура!..

Это кричали мы, это кричали наши наполненные ненавистью сердца. Это были голоса погибших товарищей, за которых мы клялись отомстить.

Это кричали седые матери, отдавшие сыновей войне в их восемнадцать весен, это кричали замученные в лагерях смерти, это кричали расстрелянные, истерзанные, поруганные советские люди. Это кричали моя Украина, мой Ленинград.

…С плацдармов западнее Губен и Форст в бой ринулись танковые и механизированные соединения. Сотни фар залили ярким светом местность на участках прорыва. С воздуха это зрелище представлялось внушительным и грозным: будто гигантская огненная волна катилась к цитадели фашизма.

С прифронтовых аэродромов поднимались армады штурмовиков, наносили точные удары в непосредственной близости от наступающих, содействуя им в форсировании реки Нейссе. По берегам ее тянулись длинные полосы желтого дыма — штурмовики ставили дымовую завесу. Выполняя специальное задание, погиб мой бывший штурман полка майор Николай Миронович Горобинский. Просто не хотелось верить, что его жизнь оборвется именно здесь, у порога победы, такой желанной, пронизывающей все наши мечты от первого вылета до последнего. Простились мы навсегда и с обаятельным весельчаком и надежным боевым товарищем Анатолием Кобзевым, погибшим чуть раньше, при разведке района Мехув — Краков — Тарнув. Не пришел тогда вместе с ним с задания и Павел Баранов…

Основные силы 2-й воздушной армии под командованием генерала Степана Акимовича Красовского громили франкфуртско-губенскую группировку. Этот огромный «блуждающий котел» упорно пытался прорваться на запад и соединиться с 12-й армией, наносившей удар со стороны Белитца. Работенки нам хватало.

Штурмовики корпуса прищемили хвост генералу Венку, а затем совместно с наземными войсками отбросили его к Эльбе. Франкфуртско-губенская группировка так и не дождалась обещанной помощи.

Противник, зажатый в железные тиски с воздуха и с земли, лихорадочно метался в лесах юго-восточнее Берлина. Впоследствии взятый в плен эсэсовский офицер на допросе сказал: «Русская авиация не давала нам ни минуты передышки, нельзя было пошевелиться. Я с адъютантом не мог выйти из-под танка, под которым укрылся, и был совершенно лишен возможности управлять боем».

Что ж, откровенное признание!

В эти дни в полках часто бывал командир корпуса генерал В. Г. Рязанов. Он поднимал наш дух, нацеливал на решительные, грамотные в тактическом отношении действия и вместе с тем расчетливые. Советовал в каждой группе иметь ветерана боев, умудренного опытом прицельного бомбометания и противозенитного маневра.

Довольно сложная обстановка сложилась в районе города Цана. На наш полк, вырвавшийся вперед, обрушилась всеми стволами фашистская артиллерия неподалеку от западной окраины города, на лесной опушке, «Тридцатьчетверки» отошли под защиту каменных зданий. Продвижение танков застопорилось.

Меня вызвал на КП командир полка полковник А. П. Матиков и передал личное приказание генерала Рязанова: подняться с шестеркой ИЛов и любой ценой подавить заслон.

Низкие тяжелые облака затянули небо. Шли на высоте всего 150 метров. Тучи расступились, и я от неожиданности чуть не вскрикнул: лесную опушку окольцевали пушки, около них суетливо бегала прислуга.

— Атакуем, аллюр три креста, батареи врага, — приказал ведомым. — Посамолетно за мной, в атаку!

Отвесно бросили машины вниз. На вражеские огневые позиции шваркнули бомбы, прошили зеленоватое поле снарядами, эрэсами. Сверху отчетливо виднелось — ни один заход не остался без ответа…

Через два часа комдив позвонил генералу Рязанову: удар наша шестерка нанесла мастерски. Путь танкам был открыт!

И наступил день — тихий, весенний, умытый ранними росами. Я уже не помню, кто первым крикнул: «Ребята, победа! Слышите, хана рейхстагу!» В застывшей тишине выщелкивала бездомная птица. Для слуха, привыкшего к гулу моторов, взрывам, трескам, звенящим звукам станций, нарастающий шум и гам ожившей природы, радостные крики, беспорядочная стрельба казались прекрасными песнями.

Ночью почти никто не спал. В эфире на сотнях языков повторялось слово «капитуляция». Небо озарялось всплесками огней. Зенитчики, не жалея снарядов, салютовали победному завершению войны.

И все-таки мы еще раз подняли в небо свои «Ильюшины». И случилось это на следующий день, когда в Карлхорсте, в двухэтажном здании бывшей столовой немецкого военно-инженерного училища, представители поверженной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.

Празднуя окончание войны, весь наш полк сидел за банкетным столом. Шумно провозглашались здравицы за победу. И вдруг звонок. К телефону подошел начальник штаба полка Д. С. Уртаев. Он на секунду прикрыл трубку и призвал всех к тишине. Говорил маршал И. С. Конев. Начштабу Уртаеву он сказал следующее: «Пока вы даете салюты, устраиваете банкеты, остатки войск предателя Власова продвигаются на запад с целью соединиться с армией союзников».

По тревоге мы выскочили из столовой, бросились к ИЛам. Через какие-то минуты внушительная группа штурмовиков под командованием Героя Советского Союза В. А. Рогожина вылетела надеть «смирительную рубашку» на предателей Родины, фашистских холуев.