– Ты, Фёдор, будешь с Егорычем, – сказал он строго. – Поможешь ему, понял? Смотри, Егорыч, чтоб порядок был, – предупредил он дядю Васю. – Катись в своем обозе и не лезь вперед. Я уж и так выговор от бати за тебя схлопотал. Что это, говорит, ваша шальная повозка путается в боевых порядках, решили на повозках в разведку ездить?

– Мало ли чего, – смутился дядя Вася. – Вдруг патронов не хватит аль гранаты кончатся, перекусить ребятам нужно – всё под рукой будем. А по тылам чего пастись…

Пётр Иваныч улыбнулся:

– Помогать – помогай, а под снаряды не суйся. Рванет тебя вместе с повозкой – и поминай как звали, никакой помощи не дождешься.

Разведчики ушли. В комнате остались их шинели, вещевые мешки, ящики с патронами, коробки с гранатами, продукты. Дядя Вася начал неторопливо собираться. Я помогал ему. Мы подобрали с пола сено и отнесли в повозку. На сено уложили шинели, мешки и всё наше хозяйство. Дом теперь стал чужим, и хотелось поскорее уехать. Дядя Вася вывел из сарая лошадей, запряг их.

Мы выехали на улицу. Рядом с нами, впереди и сзади шли бойцы, ехали повозки.

– Двинулась матушка-пехота, – улыбнулся дядя Вася.

Бойцы в пехоте были с винтовками, а разведчики – с автоматами, бойцы – в ботинках с обмотками и в шинелях, а разведчики – в сапогах, телогрейках и маскхалатах, бойцы несли мешки на себе, а мешки разведчиков везла повозка. Далеко этим бойцам было до разведчиков.

Я смотрел вперед: может, мы догоним наших.

– Дядя Вася, а наши далеко ушли?

– Они в голове. Разведчики.

Я уже давно понял, что дядя Вася не разведчик, а вот кто он, боялся спросить. А теперь можно.

– Дядя Вася, а вы кто?

– Я-то? Ездовой.

Ездовой? Он, наверное, потому так назывался, что все время ездил. Он и не похож на разведчика, и старый такой.

Повозка въехала в город. Мы сюда с мамой и папой перед самой войной приехали. Здесь больше всего жило поляков и украинцев. И город кто называл «място», а кто «мисто». На одной улице стояла церковь, на другой – костел. И в костел, и в церковь по воскресеньям набивалось полно народу. В центре города была старая крепость. Ребята говорили, что ей тысяча лет, а может, и больше. Стены в крепости такие широкие, что по ним свободно втроем пройдешь. Улицы узкие, дома с острыми крышами, окна закрывались ставнями. И мостовая была не такая, как у нас раньше, а выложена большими гладкими каменными плитами. Город, и крепость, и сёла кругом – все это называлось Западной Украиной.

Наша повозка проехала по одной улице, по другой, свернула в следующую. Это была та самая улица…

Мы жили на ней. Мама, когда мы остались с ней вдвоем, работала уборщицей в немецкой конторе. Каждое утро уходила рано, приходила поздно, зато приносила поесть. Я иногда помогал ей подметать в конторе и выносить мусор. И дома все делал, что она просила.

Посреди улицы всё время ходили жандармы. Особенно страшным был один: высокий, здоровый, в большущих начищенных сапогах, в новой шинели. Днем он убил двух подростков. Выследил и убил. Я слышал его выстрелы. А ночью его самого убили… На другое утро гестаповцы устроили облаву, хватали всех подряд. Схватили и маму. Вместе с другими – заложницей. Их увезли за город. Я бежал за мамой изо всех сил. Какие-то люди остановили меня, не пустили. Потом я услышал выстрелы.

…Мы выехали на шлях. Он уходил далеко-далеко. Хорошо, что мы уезжали из этого города, от Третьяка, от всего, что было в оккупации.

С бугра по мокрому полю к нам бежал боец. Он отчаянно выдирал ноги из грязи, что-то кричал, но что́, не слышно. Боец подбежал к первой штабной повозке, что-то сказал ездовому. Тот повернулся назад и тревожно крикнул:

– Снаряды – вперед!

Другие бойцы подхватили крик. Мы с дядей Васей тоже кричали:

– Снаряды – вперед! Снаряды – вперед!

Снаряды нужны пушкам на высоте. За ней шел бой. А кто там побеждает – наши или немцы, не видно. Этот бугор, который кто-то из офицеров назвал высотой, всё закрывал. Слышно только, как стреляют винтовки, стрекочут автоматы и пулеметы и с высоты гулко бьют пушки.

Повозки со снарядами рванулись с места. Ездовые нещадно стегали лошадей. Те неслись во всю прыть. Повозки промчались мимо нас.

Я посмотрел на дядю Васю. Может, разведчикам как раз сейчас нужны патроны и гранаты, а мы в обозе стоим. Он тоже так подумал. Глаза его блеснули. Он сердито дернул вожжи, крикнул на лошадей. Они свернули влево, быстро обошли повозки, на которых ехал штаб, взяли крупную рысь.

Лошади артиллеристов скоро перешли на шаг. Ездовые спрыгнули на землю и бежали рядом. Мы догнали их и на высоту въехали вместе. Повозки со снарядами понеслись к пушкам. Дядя Вася заметил невдалеке от них большую яму и спустил в нее повозку. Сам взял автомат и залег наверху. Я упал рядом с ним.

Отсюда весь бой хорошо виден. Он совсем не такой, как я думал. Я представлял себе: немцы убегают во все лопатки, а наши на ходу щелкают их одного за другим, одного за другим. Немцы бегут толпой, а у наших – одна цепь, вторая, третья.

Но все было по-другому. Наши рассыпались между хатами и перебегали поодиночке, будто играли в прятки. А где же разведчики? Как я ни смотрел, никого из них не увидел. Они, наверное, прорвались так далеко, что пехота отстала.

Я стал смотреть на бойцов. Приметил одного. Высокого, в шинели, с винтовкой со штыком. Он бежал неторопливо, то пригибался, то выпрямлялся, то забирал вправо, то влево. Изредка он останавливался, прикладывал винтовку к плечу и стрелял.

А вон и немцы. Они были еле видны, но я их ни с кем не спутаю, насмотрелся, хорошо запомнил. Ага, они убегали. Пусть не толпой, но все равно драпали. Так их! Так!

Артиллеристы разгрузили повозки, снова разбежались по своим местам у пушек и продолжали стрелять. Пустые повозки понеслись вниз.

– Дядя Вася, можно? – крикнул я.

Он напряженно что-то высматривал в селе и даже не повернул головы на мой крик, только махнул рукой.

Я побежал к пушкам. Их было две. Они вместе с нами шли в колонне. На остановках я подходил к артиллеристам, разговаривал с ними. Такие же пушки я видел еще в начале войны, когда наши отступали. Тогда мы с ребятами тоже бегали смотреть, как они стреляли, и приносили артиллеристам воду и хлеб.

Сейчас пушки стреляли всё быстрей, точно поспорили, кто выпустит больше снарядов. Снаряды летели к высоте на другом конце села, где еще были немцы. Там вспыхивало пламя разрывов, выбрасывалась вверх земля.

Я остановился у ближней пушки. Артиллеристы были в замасленных гимнастерках. Их шинели, шапки и ремни валялись на земле. Но и в гимнастерках им было жарко. Лица закоптились от дыма и пороха. Глаза зло блестели.

Командовал здесь старшина с такими же, как у Петра Иваныча, погонами. Он стоял слева от пушек, немного впереди. На груди у него висел бинокль. Он то подносил его к глазам, то забывал о нем. Резким голосом он кричал: «Огонь!» – и рубил рукой воздух. Старшина не поворачивал головы к пушкам. Казалось, он командовал самому себе. Артиллеристы тоже не смотрели на него, но тут же выполняли команды.

Один из бойцов сидел на станине. Приставив правый глаз к прицелу, он быстро вертел рукоятки, и ствол то опускался, то поднимался, двигался то вправо, то влево. Другой боец вгонял снаряд в ствол, а третий – с железным стуком открывал и закрывал замок.

Труднее всех приходилось четвертому артиллеристу. Он был самый старый, худой, с глубокими морщинами на лице. Его гимнастерка вся была выпачкана ружейным маслом. Он бегал к ящикам, вытаскивал снаряды, обтирал их тряпкой, каким-то особым большим ключом свинчивал с головок колпачки и подавал второму бойцу. Он торопился, но не поспевал.